Всё в порядке

Впервые Эрвин замечает, что что-то не в порядке, после мясорубки в сорок пятом. Он сосредоточенно добирается из кухни до своей комнаты, бессмысленно стараясь никого не встретить по дороге, и, без приключений достигнув нужного этажа, замечает в пролете выше Ривая. Когда Эрвин в последний раз смотрел на старые деревянные часы в углу кабинета, те показывали без четверти час ночи, и было это достаточно давно. Ривай с ожесточением драит ступеньки, будто мифическая уже грязь — его личный враг. Вернее, он драит одну ступеньку. Эрвин минуты две наблюдает за тем, как тот полощет и выжимает тряпку и вновь, вновь проходится от одного края к другому, видит даже побелевшие от натуги и ледяной воды пальцы. — Ривай? — не выдержав, спрашивает и приближается осторожно. — Всё в порядке? Он понимает, что ничего не в порядке, но среди ночи не может подобрать нужных слов. Да и не настолько они близки. Ривай складывает тряпку аккуратным квадратом и прижимает её к ступеньке так, чтобы угол входил в угол. Потом несколько раз коротко и шумно втягивает носом воздух, сжимает подрагивающие кулаки, складывая их на коленях, и смотрит в ответ. — Уже поздно, — мягко говорит Эрвин. — На построение не встанешь завтра. Ривай смотрит не так, как обычно. Вообще не так, как обычно смотрят люди — и Эрвину не удаётся подобрать аналогию из галереи всех лиц, что он когда-либо видел. — Я домою, если хочешь, — говорит он тем тоном, каким обычно соглашается или обещает что-то пьяным товарищам. Ривай напряженно сдвигает брови. — Не усну, — бурчит. Будто одна мысль о том, что придётся покинуть это место и эту ступеньку, причиняет ему дискомфорт. Эрвин поднимается по пролету вверх, почти перешагивая через Ривая, и ставит на ступень выше затёртой кружку с чаем, которую нес в свою комнату. Он привык к бесконечной уборке, которой Ривай любил подвергать весь штаб, и даже неоднократно предполагал, что подобной страсти есть определённые причины, но такого прежде никогда не видел. И пока не знает, что с этим делать. Эрвин уходит, но, остановившись в коридоре и прислушавшись, понимает, что Ривай снова принялся за проклятую ступеньку. Ничего не в порядке. *** Однажды Ривай объясняет. Это происходит, когда Эрвин застёгивает брюки, а Ривай растирает пальцы мылом. Некоторое время до того Эрвин наблюдал за ним краем глаза с внутренним напряжением, даже страхом, если можно так сказать, но с мытьём тот справился вполне успешно. Только вот на руках заклинило. Ривай говорит: — Сраное мыло. Никак не смывается. С ночи после экспедиции, когда Эрвин увидел его оттирающим ступеньку, минуло три недели. — Всё пошло наперекосяк, когда Стену пробили, — говорит Ривай. — Мне раньше нравилось просто в воде поплескаться, становилось спокойнее. Помыться или помыть что — похер. Он опускает ладони в таз и полощет до пузырей на поверхности. Рассказывает, как трудно стало думать о чём-то другом, теперь не отвлечься от мыслей, что нечто осталось недостаточно чистым. И само действо успокаивать тоже перестало, разве лишь на короткие промежутки. Гораздо меньшие, чем обычно. А времени на очищение теперь требуется больше. Говорит, что ничего не в порядке, но не спрашивает, что с этим делать. Закатав рукава, Эрвин подходит и насильно вытаскивает дрожащие руки Ривая из воды. Смотрит на раскрасневшиеся от усердного мытья пальцы и белые ладони. Кажется невероятным, что у кого-то, всегда выглядевшего настолько крепким и сильным, столь тонкая, почти хрупкая кожа. Эрвин по-прежнему не может ничего сказать. Слишком непрочным кажется то, что появилось между ними за эти три недели. Он лишь соглашается, что ничего не в порядке. *** Когда Эрвин становится командиром, оказывается, что времени может быть ещё меньше, хотя казалось — куда уж. Он видит Ривая всё реже, даже (или особенно) после того, как фактически сделал его своей правой рукой. Увидев, что тот начал бинтовать ладони, он делает в голове пометку разобраться с этим позже. В суматохе рабочих дней Эрвину всё никак не удается выкроить время для этого «позже», так что однажды оно само выбирает нужный момент. Эрвин видит бурое пятно крови, расползающееся по бинту Ривая, пока тот сосредоточенно что-то вписывает в бланк. В кабинете Эрвин держит аптечку — порой ему приходится порезать палец бумагой или почувствовать себя нехорошо, в который раз засидевшись допоздна, так что им не нужно никуда уходить, чтобы остановить кровотечение. Под бинтом у Ривая оказывается содранная кожа, мозоли и волдыри. На руке живого места нет. Риваю не хочется объяснять, но у него нет выбора. Угрюмо рассказывает, что уже несколько недель постоянно моет руки мылом и щёткой, обычно выходит до крови. — Боль, — говорит он, — надолго даёт почувствовать, что они чистые. Эрвин просит его прекратить, и Ривай молча супится. Слова о том, что он чего-то не может, не идут даже в такой ситуации. И руки дрожат, будто от сильного напряжения. А потом Эрвин вспоминает, что в столице есть несколько докторов, занимающихся проблемами, которые возникают в голове. — У меня всё в порядке с головой, — цедит Ривай, не глядя в глаза. Они оба знают, что ничего не в порядке. Эрвин пишет письмо. *** Ещё неделю Эрвин живет в дороге. Каждые два дня он мотается сквозь зимние дожди до Сины и обратно. На третий раз ему позволяют забрать Ривая домой, в здание штаба. Врачи говорят, что у него посттравматический синдром. Эка невидаль, в разведке такое у каждого первого. Ещё говорят — навязчивые состояния. В казармах шептали, будто капрал сломался, но слухи кто-то пресёк очень быстро, и Эрвин уверен, что это был не он. Возможно, сами собой издохли: всем надо во что-то верить, и если это вера в Ривая, то шатать ее нельзя. Вывалив последние новости, Эрвин замолкает и смотрит в подрагивающее от дорожной тряски лицо. Ривай выглядит спокойным, умиротворенным даже. Глядит в окно, как обычно. От разговоров его иногда укачивает. — Ты в порядке? — спрашивает Эрвин, глянув украдкой на спокойно лежащие руки на коленях. Ривай пахнет камфорой и почему-то грушами. — Отвали, — говорит Ривай. Всё ещё злится, что тот рассказал врачам всё, что знал о его состоянии. Предателем считает. Эрвину поручено отвлекать и направлять его, так что он бережно укладывает голову Ривая себе на плечо. Сейчас это не особо необходимо: наверняка тот напоен успокоительным под завязку, но этого просто хочется. Ривай не отстраняется. — Да, — неохотно отвечает он. Всё в порядке.