На грани

Белая одежда и красный ошейник. Такие же, какие были у Кучики Рукии накануне казни. История повторяется – только теперь все поменялись местами. Урахара Киске, бывший капитан 12-го отряда, ушедший в Мир Живых и живший там последние несколько десятков лет, чтобы впоследствии вернуться сюда. Урахара Киске, который однажды помог Ичиго стать шинигами и спасти Рукию. И из-за изобретения которого и заварилась, по сути, вся эта каша с Айзеном и Зимней войной. Готей-13 не прощает ошибок и не даёт вторых шансов. Особенно тому, кто, благодаря своей хитрости уже ускользнул от них один раз. Урахара Киске, дважды предатель, что лежит сейчас на холодном полу навзничь, в ожидании конца своего времени. Садящееся за окном, огромное рыже-алое солнце легко касается теплом опущенных светлых ресниц, принося с собой такое нужное и настолько же обманчивое спокойствие. Урахара позволяет ему добраться до приоткрытой на груди белой юкаты, а потом закрывает глаза. Он не видит, как рыжие лучи поджигают пряди разметавшихся по полу светлых соломенных волос, перебегая выше – чтобы окрасить золотом его лицо, словно высеченное из камня. Лицо, в котором не осталось ничего живого. Да что там – и в самом Урахаре больше ничего не осталось. Только абсолютное безразличие к миру по ту сторону белоснежных стен. И бессонница. Теперь обрезанный узким окном-бойницей Сейрейтей – единственное, что он видит. Белые, поглощающие реяцу стены и вечный полумрак Башни Раскаяния – это всё, что у него есть. Всё, что ему дозволено. То, что останется с ним до самого конца. Иногда к нему приходят. Бывшие коллеги, бывшие соратники... Они смотрят на него сквозь прутья, качают головой, переговариваясь между собой вполголоса. С кем-то он враждовал, других водил за нос, третьих – когда-то считал друзьями, чья ценность катится к чёрту ещё стремительнее, чем дни здесь сменяются ночами. Настоящими остаются только друзья. Йоруичи-сан, Тессай, Рукия, Ичиго, Шинджи... Ренджи с ребятами из оставленного никому магазина. Киске уверен – только они будут с ним до самой последней минуты. Многие из них поняли, а если и нет, то поймут в самом ближайшем времени. Они приходят сюда – просто постоять за дверью, поговорить о чём-то отвлечённом, помолчать. Всё, что было сказано после оглашения приговора, стало бессмысленным, пустым сотрясением воздуха. Урахаре куда важнее помнить, что было до. Он знает, что его друзья тоже смирились и ждут вместе с ним. Слишком долго терпелись его планы и выходки, слишком многое он брал на себя, и теперь всё это вышло ему боком. Жаль только, Алебарды Соукиоку больше нет. Разрушенная Ичиго, она исчезла, и роль палача досталась самому Ямамото. Какая честь... Соуске бы оценил. Вот только Урахаре всё равно. Только Ичиго, не верящий, что это могло произойти, до сих пор смотрящий удивлённо-яростно – потому что уже понял, что ему ничего не сделать, но всё ещё пытается противоречить. Он не хочет думать, хоть и догадывается, что ему ничего не дадут сделать и, затянув верёвку туже, не позволят спасти очередную жертву. Особенно – ему. Потому что за Ичиго сейчас стоит слишком много шинигами. Коснись его пальцем, сделай хотя бы намёк, что он тоже виновен – пусть не прямо, косвенно – и все они встанут стеной. А значит, бунта не избежать. Переворот в мире, где ничто не менялось тысячи и тысячи лет – чересчур высокая цена, которую Готей-13 пока что не готов заплатить. А вот смерть Урахары Киске не значит почти ничего, за него не встанут горой, его некому защищать. По сути, он не нужен никому, лишь горстке людей, задавить которых для высшего руководства ничего не стоит. Всё это можно было бы сказать вслух, но Урахара молчит. Молчит и просто смотрит на рыжего парня, сжимающего сейчас прутья его темницы. Как будто он мог бы сломать её одними руками. Это потому, что всё ещё не может поверить. Всё ещё думает, что они ошиблись, что не всё потеряно, что он успеет... Что этого не может быть. Не может? Урахара хмыкает, кривя губы в жёсткой усмешке. Уж кому, как ни ему, знать, что в Обществе Душ такое – в порядке вещей. Уничтожить того, кто создал и даже сам уничтожил потом Хоугиоку. Просто потому, что он нарушил закон. Просто потому, что из-за него его нарушили другие. Даже если этот кто-то виноват лишь косвенно. Даже если ошибка была исправлена – им плевать на последствия, они устраняют саму причину, чтобы больше не было сбоев в чётко отлаженной веками системе. Достаточно вспомнить историю с вайзардами и его побег в Генсей. Желание выжить естественно для всех, но только не для них, решивших, что могут определять границы жизни и смерти других людей. Пусть они и их подчинённые. Ичиго ещё не знает, но и он, так бесцеремонно ворвавшийся в Общество Душ и пошатнувший его устои тоже – сбой. Просто ему, как некогда и самому Киске, тоже дали поступить по-своему. Пока что. И просто время Ичиго ещё не пришло, а вот его... Его уже на исходе. Солнце давно догорело, и ни один луч не разбавляет сгущающихся тут и за окном сумерек. Серо-фиолетовые тени медленно заползают внутрь башни, пожирая последние закатные отсветы и обесцвечивая цвета. Скоро наступит тьма, все разойдутся по домам и казармам, и даже его невольный смотритель прикорнёт за дверью. Убаюканный вечерней прохладой, Сейрейтей заснёт, нимало не заботясь, что кажется или думается осуждённому на смерть. Урахара прикрывает глаза. Он знает, что, как и многие ночи до этого, не уснёт и в эту. Не сможет. Полудрёма на грани – всё, на что он способен. Лёгкий всплеск реяцу в полной тишине чувствуется кожей. Как дуновение ветра – невидимое и невесомое, она проходит по телу, оставляя после себя волну мурашек. Вопроса не следует – Урахара узнаёт неожиданного гостя. Не видит, но чувствует. Затем ещё один всплеск – на этот раз реяцу уже чужая, и следующие за ним удар ребром ладони в основание шеи и звук падающего на пол тела. Урахара открывает глаза, сосредотачиваясь взглядом на двери, которая, не выдержав силы, распадается на куски, расколотая извне Зангецу. Помедлив на пороге пару секунд, Куросаки решительно пересекает границу, небрежным движением убирая меч за спину. В ответ Киске слабо улыбается: он наперёд знает, что скажет Ичиго, так же как и всю тщетность его возможных действий. Хорошо, он вырубил охранников, но больше ему ничего не добиться. Учёный сам конструировал эту дверь и знает то, что неизвестно Ичиго. Вот почему металл и поддался занпакто. В эту дверь можно войти, но нельзя выйти. Но Куросаки это, похоже, не очень-то и волнует, когда он присаживается на пол рядом с Урахарой и цепенеет, чувствуя льющийся отовсюду холод. Несколько минут они молча смотрят друг на друга: Ичиго – хмуро и решительно, Киске – с деланным умиротворением. И начинают одновременно: - Я вытащу вас отсюда... - Здравствуй, Куросаки-сан. Урахара улыбается своим мыслям и словам парня. Всё так, как он и предсказывал. Глубоко вздохнув, Ичиго переводит взгляд на каменные плиты под ногами, надолго замолкая – должно быть, прикидывая в уме варианты, прежде чем сказать одно-единственное: - Почему? Урахара закрывает глаза и съезжает по стене к чужому плечу, пока не утыкается в него носом, но Ичиго и не думает отодвигаться, кажется, он даже не заметил этого. - Им просто нужна жертва, Куросаки-сан. Вот и всё. Подло, убого, но так элементарно. Даже не открывая глаз, торговец чувствует, как сжались в кулаки руки, как задрожали от бешенства мышцы и как напрягся он сам, готовый в любой момент вскочить на ноги, и бить, бить, бить, калеча, убивая тех, кто стал ему знакомым, небезразличным – чтобы защитить того, кто ближе. Кто, несмотря на все свои методы и поступки в прошлом, или двуличность, недосказанность, всё-таки стал другом. - Успокойся, Куросаки-сан, – негромко произносит Киске, легонько касаясь пальцами побелевших костяшек и поглаживая его по тыльной стороне кисти, – это не тот случай, когда можно решить всё силой. В связи со сложившейся обстановкой Ичиго вообще не уверен, что это можно решить. Но он не сдаётся. Им просто нужен козёл отпущения, на которого можно было бы свалить всё, что они разгребают после войны. Даже Айзен, которого они осудили, засадив под землю, наверное, сейчас бы смеялся. Ведь его негласного врага всё же схватили, обрекая на смерть, а ему – ему подарили жизнь, даже растянув её на двадцать тысяч наполненных бесконечной тьмой лет. Но зато, когда они закончатся, он выйдет оттуда живым, а Урахара останется – здесь или в каком-нибудь другом из миров, без возможности переродиться. Ичиго вздёргивается, и вместе с ним рвётся в небо его духовная сила – жгущая, яростная, неудержимая. Она закручивается вокруг них, она обжигает огнём, не даёт дышать, проникая в лёгкие раскалённым песком. От неё слезятся глаза и заходится тахикардией сердце. И, самое страшное – её не остановить. - Я не позволю... вам... умереть... во так... – хрипит он, пока реяцу выходит из него наружу, плавя стены и рассудок. Ещё немного, – думает Урахара, – и она поглотит их обоих. А может, и только его одного. Сожжёт, не оставив и следа. Пожалуй, он был бы не против умереть вот так, а не от Рюджинджякки Генрюсая-доно... Вместо этого он встаёт рядом, и, рискуя получить тяжёлые ожоги, переключает внимание обезумевшего Куросаки на себя. Единственным доступным ему способом. Погружённый в ревущее пламя, Ичиго не сразу понимает, что происходит. А когда понимает, то губы напротив уже алеют от крови, тонкими струйками змеящейся по подбородку, и чёрно-красные всполохи отражаются в широко раскрытых от боли серых глазах. Осознание прошивает мозг подобно молнии. Ты знал, на что шёл, Урахара Киске, когда разрешил ему превратиться в это. Так получи же сполна... Но "сполна" не происходит – реяцу, ещё мгновение назад бившаяся в камере в поисках выхода, сходит на нет, словно кто-то выдернул пробку. Не в силах удержаться на ногах, Урахара падает на колени; внутри всё саднит от гари и недостатка кислорода. Ичиго всё ещё слишком ошарашен, чтобы мыслить внятно, поэтому он хватается за единственное, что ещё хранит ясным его разум: за ощущение чужих губ на своих собственных. Не поцелуй даже, мимолётное касание. Но, кажется, даже этого было для него слишком много, горько усмехается про себя Киске. - Прости...те... - Ничего. – И, помолчав, продолжает: – Я сам виноват, думать надо было... Внезапно его вздёргивают на ноги – резко, злобно. Видеть Ичиго в бешенстве на расстоянии и вот так, находясь в самой гуще этой силы – две огромные разницы. О Ками, что ты с ним сделал, полоумный учёный? Ты же знал, ты всё знал... Урахара видит, как белки глаз Ичиго заливает чернотой, а глаза из карих становятся жёлтыми. - Чёррта с два! – рычит металлически-чужой голос, и Ичиго впервые не противится Холлоу. Впервые он согласен с ним. – Чёрта с два вы виноваты! – повторяет он, уже приходя в себя. – Если кто и виноват, так это я! Урахара мог бы возразить, поспорить, опять рискуя нарваться на Пустого-Ичиго. Мог бы попытаться объяснить, почему он берёт вину на себя... даже сейчас. Но он молчит и только смотрит – устало и как-то ласково, и отстраняется было, но Ичиго не даёт ему уйти, вжимая в стену, кладя руки по обе стороны от головы учёного. А потом наклоняется и целует в сухие, покрытые коркой подсыхающей крови губы, будто стремясь сгладить этим недавнюю вспышку гнева и забрать его боль с собой. И Урахара отвечает. Невзирая на жалящую боль от ожогов, на щемящую в груди грусть, на неизбежность настоящего и непоправимость будущего. Неспешно, мягко, подчиняясь. Если я не усну, я сойду с ума, – думал он не так давно, балансируя на грани, за которой его ждало или счастливое, но мимолётное забытье или долгий и тревожный, полный сумасшествия кошмар... Но сейчас, когда им обоим не до сна, он рад этому. Рад, что ещё может чувствовать так, как не мог все эти несколько месяцев после оглашения приговора. Лёжа на придерживающих, баюкающих его руках, положив голову на грудь Ичиго и чувствуя осторожные, нежные прикосновения к своей коже, Урахара улыбается – не обречённой улыбкой умирающего, но улыбкой счастливого человека, который наконец обрёл то, что так долго искал. И безмятежность в его глазах настоящая, без тени фальши. - Мы ещё живы, Урахара. Мы всё ещё... живы. - Да, Куросаки-сан.. Если наперекор – то до самого конца. До рассвета остаётся каких-то полчаса, и ещё пять часов – до времени казни, когда Урахара поднимает голову и, встречаясь с Ичиго взглядом, говорит: - Убей меня. Умиротворённое выражение на лице Куросаки мгновенно сменяется возмущением, гневом, обидой. Он открывает рот, готовый возразить, но не произносит ни звука, чувствуя предупреждающее прикосновение пальцев к губам. «Не надо», – безмолвно просит Киске. – «Не сейчас». Не-спорь-это-единственное-что-сейчас-правильно. - Убей меня, Куросаки-сан. Пожалуйста. Всегда-иди-до-конца. - Ичиго. Меня зовут Ичиго. - Ичиго. Идти до конца. Сейчас. Всегда. Урахара прикрывает глаза, когда Куросаки достаёт меч, и, сжимая цубу так, что становится больно суставам пальцев, наносит удар одним точно выверенным движением. Последнее, что успевает увидеть шинигами перед тем, как первые лучи рождающегося солнца озаряют камеру розоватым светом, – это улыбка на губах Урахары, а потом его тело буквально растворяется в долгожданном сне, а дождь в мире Зангецу прорывается тропическим ливнем. Когда наутро Ичиго выходит из камеры один, он уже знает, что или кто останется и с ним до самого конца. И он готов умереть, чтобы сохранить это для себя. Неизменным.