Таков порядок

Двигатель вечен. Двигатель не остановится никогда. Не остановится и Поезд: Поезд вечен тоже. Он едет по одному и тому же кругу одних и тех же рельс уже три года и повторит этот круг ещё десятки, ещё сотни раз. Поколения запертых в безостановочно движущейся металлической коробке людей сменятся другими – теми, кто никогда не знал иной жизни. «Если мы выйдем наружу, то замёрзнем, если мы выйдем наружу, то умрём», – скандируют дети. Маленькие ручки звонко хлопают в такт музыке, губы растягиваются в белозубых улыбках, лёгкие платья шуршат воздушными юбками. Поезд идёт, люди держатся за болящие от голода животы и выхаркивают чёрную жижу себе на одежду. Лучше не знать, из чего сделано то дерьмо, которым их кормят. Двигатель вечен. Двигатель не остановится никогда. Так говорит Джерард, Великий и Ужасный. Джерард Спаситель, Джерард Благодетель, Джерард, вместо алтарей у которого – металлические буквы «А» (Арджент, серебряный охотник, гениальный изобретатель, сумасшедший маньяк) на каждой двери каждого вагона. Их сотни, их тысячи, они везде: множатся перед глазами, расплываясь и прыгая в неровном ритме. Идеологией Джерарда пропитан весь Поезд, а его Воля звучит из уст Кейт. У неё высокие чёрные лакированные сапоги, хлыст в руках и блестящие от чистоты кудри светлых волос. Кейт ходит по вагонам вместо отца и говорит в микрофон, прижимая его близко-близко к губам и улыбаясь так, что видно острые белоснежные клыки. Будто она не выстрелит, если на неё наброситься, а вцепится в глотку и вырвет сонную артерию, а потом как ни в чём не бывало утрётся накрахмаленным платком с фамильной монограммой. – Таков порядок, – говорит Кейт, поправляя причёску. – Так должно быть. Ешьте протеиновые блоки, пока мы наслаждаемся слабо прожаренными стейками. Вы в Хвосте, детки. Двигатель вечен. Слава Двигателю. Так говорит Джерард устами Кейт, но Скотт не уверен, что ему стоит верить. Сама идея того, что вещь может быть по-настоящему вечной, никак не укладывается в его голове. Если погиб весь мир, то как может оказаться бесконечным какой-то поезд? Перед самой посадкой Эллисон попыталась впихнуть Скотту билет в Головное Отделение. Сжимала заветную бумажку в дрожащих руках, шептала: «Возьми-пожалуйста-возьми», била его по груди ладонями, даже кричала. Но билет был только один, мятый по краям и почему-то выцветший. Скотт не мог его взять. Он бы ни за что не отправился в Головное, оставив Стайлза в Хвосте. Эллисон прекрасно это понимала, но всё же не могла не попытаться, и Скотт ей за это благодарен. При воспоминании о ней всегда становится чуточку теплее, хоть он и не видел ни Эллисон, ни Лидию уже три года и понятия не имеет, что с ними произошло за это время. Они со Стайлзом в Хвосте. У них жёсткие двухъярусные металлические койки, забитые пытающимися смириться с теснотой людьми, и грязная потрёпанная одежда. Эллисон с Лидией в Головном. У них кровати с мягкими перинами, настоящая еда и вечеринки. Наверное. Скотт не знает точно – он никогда не был в передних вагонах, но может себе представить, как хорошо там живётся. – Пиздец как скучаю по виски. – Стайлз нервно смеётся и постукивает пальцами по раме койки. – Круто было бы надраться и забыть о том, как всё хуёво, ага? У Стайлза кончился аддерол уже полтора года назад. Каждый раз, когда он по ночам ворочается на койке, бормоча себе под нос горячечный бред, Скотту становится тяжелее дышать. Он чувствует, как шею сдавливает шершавой, царапающей и жгущей кожу удавкой, и перегибается вниз, протягивая Стайлзу руку. Тот ведёт пальцами по ладони, цепляется, сжимает, тянет ближе и прижимает к своей щеке. Скотт чувствует горячее неровное дыхание на коже. Иногда к нему добавляется такая же жаркая влага – Стайлз плачет, и Скотт проклинает себя за то, что не отдал ему тот несчастный билет. (Он знает, что Стайлз не взял бы, что тоже не оставил бы его одного, но Скотт даже не попытался, и не простит себе этого никогда.) Эллисон поначалу присылала им вместе с то ли подкупленными, то ли доверенными служащими нормальную еду, но ни Скотт, ни Стайлз никогда не оставляли её себе – раздавали тем, у кого были синяки под глазами, чей организм отторгал протеиновые блоки. А потом спрятанные между ними куриные ножки и свежие фрукты просто перестали поступать. Скотт думает, что Эллисон, скорее всего, поймали на этом, и даже Крис, занимающий должность начальника охраны – каждый раз, приходя в Хвост, он смотрит на Скотта с такой жалостью, что от этого становится дурно, – ничего не смог поделать. – Таков порядок, – смеётся Кейт, пиная кинувшегося на неё Дерека в живот. – Он поплатится за то, что попытался его нарушить, и так будет с каждым из вас, поняли? Охранники мажут предплечье харкающего кровью Дерека какой-то голубоватой дрянью, открывают один из небольших люков в стене и просовывают его руку в отверстие. Наружу. Если мы выйдем наружу, то замёрзнем, если мы выйдем наружу, то умрём. Дерек кричит от боли: кожа его замерзает и покрывается слоем льда, холод проникает внутрь – в мясо, в кости. Он бьётся и силится затянуть руку назад, Кейт улыбается, остальные застывают на месте. Стайлз скрипит зубами и быстро моргает, Скотт кричит: «Прекратите. Это бесчеловечно. Он ничего не сделал. Хватит», а ублюдки будто и не слышат. Но он не в состоянии смотреть на происходящее, ни черта не делая, потому бросается вперёд. Охранники ловят его под руки и удерживают на месте, как и кинувшегося следом Стайлза. Дерек замолкает, прислонившись лбом к металлической стене, и мелко вздрагивает. – Вас надо туда же, – выплёвывает Кейт, подходя к Скотту и приподнимая его подбородок рукоятью хлыста. – Но на сегодня нам достаточно одного. Только не думай, Скотт Маккол, что ты отделаешься так просто, если ещё раз попытаешься мне перечить. Превратившуюся в кусок льда руку Дерека дробят на мелкие кровавые кусочки огромным молотком, и он теряет сознание. Скотт прокусывает собственные губы до крови, Стайлз расцарапывает себе ладони. Таков порядок. Они не могут ничего изменить. С каждым днём Скотту всё сложнее принимать это. Он понимает: что-то должно измениться, они не могут продолжать жить, как крысы. Дитон говорит, что они могут пробраться в Головной Отсек, убить Джерарда и взять управление Двигателем в свои руки, но нужно время, чтобы всё спланировать. Они не имеют права на ошибку, у них только один шанс, и его можно ждать годы. Времени достаточно – Двигатель вечен, Поезд идёт по кругу, за окном одни и те же картины: лёд и мёртвые здания, – но каждый день тяжелее предыдущего, а Эрика вчера умерла от голода. Стайлз старается сохранять оптимизм и жалкое подобие устоев предыдущей жизни. Раз в несколько дней он устраивает небольшие представления, собирая вокруг себя почти весь Хвост. Размахивает руками, прыгает с одной койки на другую, рассказывает выдуманные, абсолютно нереальные и нелепые истории. Люди вокруг смеются, и от Стайлза в эти моменты будто исходит какой-то блёклый, но стойкий свет. Скотт не может оторвать взгляда. Не слушает, что Стайлз говорит, потому что душевных сил одновременно и смотреть, и слушать попросту не хватает. Стайлз – это слишком много, Стайлз – это слишком сильно. У него отросшие волосы и, кажется, ещё больше веснушек на щеках, чем раньше – поцелуи солнца, которого они не видели уже больше трёх лет, – и Скотт знает, что хочет его даже больше, чем добраться до Головного Отсека. Стайлз ловит его взгляд своим и улыбается. Скотт сглатывает комок в горле и вытирает вспотевшие ладони об и без того грязные брюки. Металлические «А» смотрят на них отовсюду, сливаются и превращаются в злобно улыбающееся лицо сумасшедшего старика: у него жидкие волосы и чёрные зубы, и этот образ становится самой настоящей целью, мишенью, придающей всему хоть какой-то смысл. Скотт должен до него добраться, должен всё изменить, и это настолько важно, что откуда-то берутся силы продолжать своё жалкое существование. Дитон находит чертежи всего состава, и они проводят часы, склонившись над ними, изучая Поезд вдоль и поперёк, прикидывая, как и когда могут попытаться прорваться вперёд. Это сложно, потому что чертежи не говорят ни слова о том, как поведут себя охранники и когда открываются двери, но это уже что-то. Это основа плана. Жизнь может измениться. У них есть надежда на лучшее будущее. Вечный Двигатель остановится, вечные льды начнут таять, вечный Джерард будет сброшен со своего вечного трона. Стайлз снова ворочается ночью. Скотт подползает ближе к краю и опускает руку. – До меня так давно никто не дотрагивался, – шепчет вдруг Стайлз, царапая его ладонь ногтями. – В смысле, ну, нормально. Не так. Понимаешь? Скотт слезает со своей койки. Запускает пальцы в грязные волосы Стайлза, пропускает тяжёлые пряди между пальцами, скользит под ткань футболки, к верхнему позвонку, мягко гладит самыми подушечками. Стайлз тянется к нему так, словно ничего в этом мире больше не имеет значения. Цепляется пальцами за ворот рубашки и хрипло дышит в шею, а потом прижимается горячими губами. Скотт продолжает гладить его спину, бока, ноги, отчаянно и торопливо, то и дело срываясь и нажимая слишком сильно, но Стайлз, кажется, не возражает – льнёт ближе, тихо постанывает и несильно кусается, прихватывая зубами кожу где-то у ключиц. Они не трахаются, не целуются даже: просто прикасаются друг к другу везде, докуда достают, потому что оба слишком устали, потому что оба слишком тоскуют, потому что оба не видят смысла больше ни в чём, кроме друг друга. (Дурацкое и жалкое объяснение тому, что существовало всегда, с того самого момента, как они в тринадцать, пьяные от стащенного из шкафа шерифа виски, неловко и неумело целовались, сидя на коврике у двери, а потом больше никогда об этом не вспоминали.) Всё такое медленное и такое острое, будто произошло нечто невероятное, и Двигатель всё же прекратил работать, а Поезд остановился посреди ледяного ада, и их заносит снегом, который не тает от соприкосновения с кожей – холод такой, что его не растопишь даже теплом человеческого тела. Стайлз хрипло дышит прямо на ухо, облизывает пересохшие губы и утыкается взмокшим лбом в плечо. Скотт продолжает рассеянно водить пальцами по его спине, и его разрывает между нереальностью и правильностью произошедшего. Ему становится легче дышать, легче жить. Джерард продолжает улыбаться гнилыми зубами, но Скотт понимает, что может больше не сосредотачиваться только на этом оскале. Удивительно, как один человек может придать жизни больше значения, чем спасение десятков, сотен других. Они узнают о Поезде, принципе его работы и его же хозяевах всё больше и больше – Дитон умудряется раздобыть новые, более подробные и точные чертежи. Выучить расписание патрулей оказывается совсем не сложно: достаточно только начать по-настоящему обращать внимание на их действия. Они готовятся долго, тщательно. Когда пришедшие в Хвост охранники дружно поднимают ружья и скандируют: «Екатериновский мост!», они даже не сразу понимают, что прошли отметку в ещё один год. Поезд движется уже четыре года. Хвала Двигателю. Двигатель вечен. Когда Ардженты начинают забирать детей, Скотт понимает, что больше ждать нельзя. Они должны сделать свой ход как можно быстрее. Сейчас, сию секунду. Ему хотелось бы кинуться вслед за уводящей маленького мальчика Кейт, схватить её за волосы и ударить головой о стену – красное на бронзовом будет почти незаметно, – но он понимает, что не имеет права действовать неосторожно. У ребёнка куда больше шансов вернуться к матери, если следовать плану. И всё же Скотт еле сдерживается, чтобы не рвануться вперёд. Стайлз кладёт ладонь ему между лопаток, и Скотт делает глубокий вздох. – Завтра, – твёрдо говорит он собравшимся вокруг него людям, и все кивают с энтузиазмом, вскидывая в воздух кулаки. Дитон улыбается из своего извечного угла. – Ты же понимаешь, что большая часть передохнет, да? – спрашивает шёпотом Стайлз, когда они лежат на его койке, прижавшись лбом ко лбу. – Да, – кивает Скотт, проводя костяшками пальцев по его щеке. Стайлз не просто худой, Стайлз по-настоящему тощий, и скулы у него выступают, словно у больного. Как и у большинства всех живущих в Хвосте. Как и у самого Скотта. Таков порядок. На следующий день они блокируют двери, бросаются на вооружённых пистолетами охранников с голыми руками и прорываются вперёд. Скотт кашляет, когда затягивающий вагон дым попадает в лёгкие. Они со Стайлзом бегут плечом к плечу, не смотря друг на друга и не перекидываясь ни единым словом – это лишнее. Скотт знает, что они вряд ли переживут этот день. Если повезёт, то их просто пристрелят, если нет – выкинут наружу. Скотт не думает об этом. Он чувствует Стайлза рядом, и этого достаточно, чтобы найти в себе силы ещё раз нажать на спусковой крючок. Они бегут от вагона к вагону. Один из охранников перерезает Дереку глотку. У Скотта забрызгано чужой кровью лицо. Стайлз всё ещё рядом. Они до сих пор живы. Поезд продолжает идти.