You Are The One

      Урахара снова еле нашёл Куросаки у себя в магазинчике — на сей раз рыжик сидел на заднем дворе, подперев щеку кулаком и выводя по песку палкой какие-то незамысловатые узоры. Задумчивость, скрытность, уединённость, не отпускавшие Ичиго — всё это не только беспокоило Киске, но и безумно огорчало. Ему казалось, что признавшись в любви друг другу, они должны были стать ближе, открытее, даже вопреки прошлому, затесавшемуся промеж них. Однако в рыжике ничего не поменялось — он, по-прежнему, предпочитал скорее предаваться нелюдимости и угрюмости, нежели искать понимание и поддержку в ком-то ещё, в ком-то, кто готов был перенять на себя все его тревоги и боли, лишь бы вернуть улыбку на любимое лицо.       Альфа приник лбом к сёдзи, не боясь, что его услышат, хотя он бы не удивился, если бы этот всегда погружённый в себя, в свой не радужный внутренний мир, омега даже и не заметил его. Ичиго, как раз, чертыхнулся в этот момент и зашвырнул в сердцах палку на крышу гаража. «Так и есть, — невесело заключил Киске, глядя через проём слегка раздвинутых сёдзи, — мой милый ученик всё такой же беспечный и сумасбродный… Никого и ничего не слышит».       Разум твердил гению, что в таком настроении рыжика лучше не трогать. В дурном состоянии духа тот был непредсказуем и невыносим. В тот час, когда у них хоть что-то да стало вырисовываться, усугублять раздражённость Ичиго посторонним вмешательством и навязчивостью — себе дороже. Киске и страх — понятия несовместимые, но взрывной характер Куросаки мог разрушить тот шаткий мостик, протянутый меж ними. А этим, пускай и маленьким достоянием, Урахара очень дорожил. Однако ещё больше, чем их образовавшейся связью, он дорожил самим рыжиком — разве могло любящее сердце наблюдать спокойно за смятением и страданиями близкого человека? Нет, только не теперь, когда это самое, его любящее сердце ожило и заставило надменного и безразличного альфу проникнуться столь нежными чувствами к избранному и самому лучшему для него омеге.       Именно поэтому Киске не мог повернуть обратно и абстрагироваться от чужих проблем, как было с ним раньше. Сняв гэта, оставив шляпу, запахнув потуже кимоно — всё, чтобы не раздражать и без того непонятно чем взбешённого Ичиго, — сенсей тихонько прошмыгнул меж створок сёдзи, да не один, а с припасённым подарком для ученика — это точно могло его порадовать…       Доска на крыльце предательски скрипнула, разоблачая даже такого сверхловкого и сверхосторожного «призрака», как Урахара, и… два пистолета мгновенно и одновременно были приставлены к противоположному виску обоих ниндзя, сошедшихся на террасе магазинчика. Один из них среагировал на подкравшегося сзади «врага», второй — рефлекторно ответил на выпад дерзнувшего угрожать ему. Рефлексы воинов срабатывали на подсознательном уровне, и лишь вышколенная выдержка ниндзя заставила обоих не нажать на курок сразу же.       Внезапно нависшая пауза придавила Урахару и Куросаки к дощатому настилу террасы той тяжёлой грозовой тучей, нависшей над Каракурой. Усилившийся от ненастья ветер беспорядочно затрепал рыжими и светлыми прядями, намеренно хлестая ими по лицам двух насторожившихся «призраков», точно пытался отвлечь их прожигающее друг друга взгляды на себя. Это было бы кстати, ведь вовсе не нежность и любовь сейчас металась меж шоколадно-карими и пепельно-серыми глазами.       Взгляд омеги был преисполнен боли, гнева, отчаяния, обезображивающими всё доброе и светлое в том солнечном мальчике, которого альфа любил больше собственной жизни. Однако и его взгляд нынче был далёк от обожания и участия — в психически неустойчивом наёмнике что-то клацнуло на спусковой механизм и его безумие сорвалось усталым загнанным волком с цепи. Он страдал. Страдал от ожидания и безверия. Страдал от холода и нерешительности любимого человека. Страдал от вечно возникавших дурных и мешающих обстоятельств.       Киске устал быть слабым и тактичным…       — Ну же! Давай! — тишину первым взорвал Куросаки, выплюнув категоричные слова в лицо наставника, скрипнув зубами и провернув барабан старенького револьвера на миллиметр.       Зрачки Урахары на миг дёрнулись: его ученика охватило помешательство куда страшнее его собственного, и подёрнутые бездумной опрометчивостью глаза его горели лихорадочно-жарким, просто невыносимым огнём… обречённости. Он тоже страдал. Его любимый солнечный мальчик. Страдал от жизни, о которой вряд ли мечтал, зачитываясь книгами о фантастических мирах. Страдал от судьбы, которая была так несправедлива к нему, человеку, с изящной душой, добрым сердцем, исцеляющими руками, вкладывая в них вовсе не успокаивающую гитару или спасительный скальпель, а уничтожающее всё на своём пути оружие. Страдал от подозрительности и недоверия, сыгравших с ним однажды явно не хорошую шутку. Ичиго, как и Киске, тоже смертельно устал от всего наболевшего в душе.       Ичиго устал быть сильным и закрытым…       — Ну же, — вновь процедил сквозь зубы помешавшийся парень, — стреляй! Чего медлишь?! — рыжик ещё больше вдавил маленькое аккуратное дуло в висок шляпника, провоцируя безумца-наёмника на такой же роковой шаг по отношению к его черепушке… И не ошибся. «Беретта» Урахары болезненно вжалась в чувствительную кожу виска под рыжими волосами и оказалась куда более безапелляционной, чем полагал Куросаки.       — Зачем тебе револьвер, Ичиго-чан? — хищная ухмылка «призрака» исказила кривизной его губы. Однако обеспокоенные глаза, неприкрытые полями шляпы и чёлкой, которую разгонял резвый ветер, портили весь имидж опасного убийцы. — Зачем ты стащил его из моей комнаты?       — Потому что меня всё это достало! — заорал рыжик так, что в доме зазвенели окна. — Все эти игры в ниндзя. Эти тренировки. Погони. Побеги. «Призраки». Свист мечей. Запах крови. Тайны, тайны, тайны, тайны… У меня уже вот, где они! — указал он на своё горло.       — Ичи…       — Стреляй! Я задолбался жить так! В постоянной лжи и страхе за себя и за других!       — Айзен?.. — догадался сразу сероглазый гений.       — Да! — всхлипнул Ичиго, прокручивая в миллионный раз в своей голове разговор с Исидой Рюкеном, который назвал имя врага, как будто бы приговор вынес. — Я устал скрываться, убегать, ждать непонятно чего! Устал мстить. Устал сидеть в этих четырёх стенах и опасаться каждый раз, выходя на улицу, что кто-то из «Эспады» вырастет за моей спиной и потащит обратно в логово этого проклятого ублюдка! Я устал от его постоянного присутствия в моей жизни и в жизни моих родителей. Устал от того, что он протянул свои руки к тебе, к Хичиго, к «Синигами», к Гриммджоу, Нелл, Заэлю… Ксо!!! Кажется, что он повсюду!!!       Куросаки схватился другой рукой за голову и до боли затиснул волосы меж пальцев. Мозг плавился раскалённым оловом и наполнял неподъёмной тяжестью всю черепную коробку, заставляя её трещать по швам. Давление крови забивало уши, точно ватой. Проклятые слёзы рвались клинками наружу, режа сетчатку на микроскопичные клетки. Ичиго поднял глаза к небу, стараясь остудить жар в них, а вместе с этим и то пекло, учинившееся нынче в его голове.       — Ичиго… — Киске ослабил напряжение в руке и сменил маниакальный огонь в крови на теплоту понимания. От очевидных страданий своего омеги альфе сделалось в стократ тяжелее, ведь видеть, как мучается любимый человек, было просто нестерпимо.       — Сделай это, Киске, — Ичиго перехватил дуло «Беретты» сразу же, как только рука учителя стала опускать пистолет вниз. В карих глазах пролегла мольба из-за недюжинного отчаяния и непосильной слабости. — Если любишь меня, сделай это… Избавь меня от мук…       — Нет, — коротко отрезал Урахара и категорично выдернул дуло своей пушки из пальцев Куросаки, — именно потому, что я люблю тебя, я никогда не сделаю это. — Он шагнул к Ичиго, однако тот отпрянул от него и живо приставил собственный пистолет к виску. Палец прижал курок ещё на миллиметр вниз и на миллиметр в сторону провернулся барабан с роковой пулей.       — Ичи, Ичи, Ичи! — Киске вскинул вперёд руки, пытаясь остановить своего любимого ученика-несмышлёныша. — Ты чего? Глупыш… успокойся, ну?       Рыжик упрямо помотал головой и сделал шаг назад, спускаясь с крыльца на грунт на заднем дворе: не очень-то хотелось забрызгивать своей кровью жилище человека, приютившего его однажды, да и заставлять Уруру с Дзинтой сгребать его мозги с досок было бы гадко.       — Ты не сможешь, я смогу… — зажмурился Куросаки и принажал на курок ещё на беспощадную долю миллиметра вниз. Мысли путались, тело дрожало, пальцы потели. Смерть — освобождение от боли, усталости и безысходности, но отважиться на него было ой как сложно.       Вдруг — щелчок предохранителя другого пистолета просто перед Ичиго. Он приоткрыл глаза и увидел Киске ровно в дюйме от себя в зеркальном отражении своей позы. Его правая рука также упирала дуло в висок с прилипшими соломенными волосами. По другой стороне лица Киске протекла капелька пота. В зрачках учителя трепыхались ужас, мука и вызов.       — Хочешь умереть? — ответил на застывший вопрос в карих глазах сероглазый. — Тогда сделаем это вместе. Ты ведь помнишь? Я пообещал, что никогда не оставлю тебя. Мы — пара…       — Нет, — отчаянно помотал головой Куросаки. — Нет… — Взгляд, менее воинственный и решительный, вдруг заметался в смятении: альфа не шутил. Не сейчас, по крайней мере. Урахара — именно тот, кто с лёгкостью пустит пулю в висок хоть себе, хоть кому-то другому. Ещё минуту назад, наставив на него пистолет, Ичиго был уверен, что никогда не выстрелит в дорогого человека. Но теперь — жизнь Киске не зависела от него, а зависела от рефлекса пальцев, привыкших убивать, и от сердца, ненавидевшего опостылевшее одиночество.       — Ну же, Ичиго, — в голосе «призрака» проявилась суровость, — решай сам: либо мы вместе умираем сейчас, уставшие от жизни, либо мы живём вместе дальше, надеясь на милость будущего. Я предоставляю выбор тебе, но знай — я последую за тобой даже на тот свет.       — Нет, — снова отрицательно покачал головой омега, — я уйду один. Я всегда один. Отец, брат, ты… Вы вроде как рядом, но моё одиночество не уходит. Ничего не меняется, понимаешь? Что бы я ни делал, я — всё равно… слабый, бесполезный и безмерно одинокий!       — Это не правда, ты же знаешь! — сенсей не сдавался: он задействовал любые методы, чтобы отвернуть трагедию. Он лгал, провоцировал, шантажировал, успокаивал — всё, лишь бы чёртов курок не дошёл до критической грани в пальцах Куросаки, а фатальная пуля не влетела бы в беззащитный висок, обагрив рыжие пряди в кроваво-красный несмываемый цвет. — Ичи, послушай, ты устал… Мы оба устали. Все эти события и перемены в твоей жизни. Они любого сведут с ума, но пуля в лоб — это не выход… Это слабость. Банальная мерзкая слабость, которая никогда не была частью тебя, ведь так? Вспомни все уроки. Ты же сильный, Ичиго! Ну? Так зачем ты собираешься сделать то, что и после смерти будет казаться тебе до жути противным?!       Рыжик шумно и часто задышал, не то пытаясь выпустить гнев, не то пытаясь не допустить плача. Его глаза заблестели, впитывая серый свет напротив, который невозможно было забыть или заглушить в памяти, даже если изрешетить собственную голову из пулемёта.       — Ичи, успокойся… — альфа понижал голос до шёпота с каждой новой фразой, чтобы разительный контраст меж суровыми нотами и ласковой тональностью сумел присмирить внезапно сорвавшегося парня. Его замкнутость сыграла с ним коварную игру, в которой он проиграл, взвалив буквально всё на свои плечи, не желая ни с кем делить собственное бремя, не давая никому себе помочь. — Ичиго, ну? — пользуясь замешательством в затуманенных аффектом глазах напротив, Киске стал незаметно, понемножку, приближаться к ученику. Расстояние меж ними было маленьким, но и его могло быть недостаточно, чтобы остановить стремительный полёт вырвавшейся наружу пули. Поэтому шляпнику только и оставалось уповать на то, что любой из применённых им приёмов возымеет результат скорее, чем Ичиго отважиться совершить необратимое. — Ичи, я же люблю тебя. Помнишь? Прошу, не оставляй меня… — взялся за крайний аргумент гений и неожиданно даже для себя самого подпустил влагу в прежде равнодушный пепел своих глаз. Вместе с очевидным признанием, заструившимся прямо из сердца, с языка слетел наибольший страх Урахары: он тоже боялся одиночества, но ещё больше боялся остаться без Куросаки, который, оказывается, мог уйти от него вот так — безвозвратно.       — Киске? — рыжие брови слегка приподнялись, вопросительно изгибаясь: Ичиго впервые видел своего учителя, друга, любимого в таком состоянии. Он давно понял, что тот испытывает к нему незаурядно-сильные чувства, но даже после оставленной метки на его шее и высказанных объяснений, парень ощущал, что может уйти от этого альфы когда и куда ему вздумается. Киске — не из тех альф, кто станет удерживать, не из тех, кто бросится уговаривать, не из тех, кто возьмётся заставлять быть с собой. И не его гордость или самоуверенность причина этому, а его внутренняя робость и по-детски острая боязнь быть брошенным. — Киске… — рука с револьвером сама по себе опала вниз и гулкий стук о грунт оповестил, что оружие и вовсе выпустили из пальцев. Родительский инстинкт победил в сердце Ичиго, который увидел сейчас перед собой не превосходящего его во всём альфу, а просто маленького мальчика, затравленного и запуганного, которому запрещалось выставлять чувства напоказ.       Куросаки сам сократил оставшееся расстояние меж ними и выдохнул жар, бушевавший внутри его мятежной души, в губы сенсея. Омега начал наступать, будто невидимая сила до сих пор упиралась дулом пистолета ему в затылок и толкала на решительные действия. Будто и сам он, точно изголодавшийся зверь, рвался к дурманящей ароматом мёда и жасмина жертве, со вспыхнувшими искорками в пепельных глазах и с привкусом усмешки на обветрившихся устах, в которые Ичиго впивался нынче болезненными укусами, жаля рот альфы юрким требовательным языком и обжигая горло Киске неистовым огнём желания и раскрепощения.       Урахара выронил из рук «Беретту» и, решительно вцепившись в бока Куросаки, потащил его за собой — под навес окружавшей магазин террасы. Кажется, Ичиго даже не заметил начало ливня, таки обрушившегося на их головы, ибо внутри него бушевала иная буря. Буря страсти от нескрываемых больше желаний. Буря долгожданного избавления от груза комплексов, обид и огорчений. Буря вожделенной свободы — свободы делать всё, что ему хочется здесь, сейчас, с этим самым дорогим ему человеком, которого — подумать только — смерть держала на прицеле посредством его сознательных пальцев. Ичиго недоумевал. Ичиго поражался. Ичиго трясся от запоздавших угрызений совести. Неужели Киске и впрямь бы сделал это — убил себя сразу же вслед за его выстрелом себе в голову? Куросаки поморщился от жутких кровавых картинок, замелькавших у него перед глазами, и отчаянно замотал головой, разрывая поцелуй.       — Ичи-го? Что-то не так? — Киске слегка округлил глаза и испытующе посмотрел на вновь озадачившегося рыжика.       — Нет, — усмехнулся тот и приблизил своё лицо к лицу шляпника, соприкасаясь носами, — просто подумал, какой же ты дурак, раз собрался умереть из-за меня…       — Ты не оставил мне иного выхода, — также улыбаясь, хмыкнул Урахара. Его руки скользнули с талии парня вверх, захватывая рыжую голову с миллиардом сокрытых от него мыслей и желаний в свои крепкие и преданные ладони. — Без тебя моя жизнь утратила бы всякий смысл, ты вообще понимаешь это?..       У кровожадного «призрака» появилось жгучее желание приложить эту самую голову, не менее глупую и импульсивную как его собственная, о дверной косяк, но приступ ярости и раздражения развеялся прахом, как только Ичиго выдохнул с дрожью:       — Я понимаю. Прости меня…       Киске закрыл глаза на миг и обречённо покачал головой: судьба наградила его любовью, которая сводила его с ума побольше, чем самое искусное убийство. Он заключил любимое лицо в ладони, запуская кончики пальцев в мокрые от дождя тёмно-рыжие волосы и притягивая лоб Куросаки к своему челу. Теперь, когда карие и серые глаза оказались на одной линии, он позволил рыжику увидеть, насколько прочно засел его образ в глубине души своего альфы.       — Киске, я тебя… хочу… — покраснев как рак, забросив последние остатки рассудка на самую дальнюю планету, Ичиго выдал в голос то, что ломало его тело и что принялось повторно разрывать его череп на тысячи осколков.       — Что? — аж поперхнулся Урахара от неожиданного откровения, соскользнувшего с губ омеги прямо в его рот. Дорвавшиеся до истинного сумасбродства уста парня вновь принялись дерзко и безостановочно терзать Киске, явно онемевшего и оторопевшего от подобной открытости: неужто Ичиго пересилил свою робость, неужто переступил через свою привычную, годами взлелеянную строптивость, неужто наконец-то доверился ему?       Шляпник перехватил инициативу в поцелуе и тут же, втиснув спиной ученика в стену магазинчика, прижался к тому всем телом. Желание любимого человека — что могло быть более сексуальней? От подобного у истосковавшегося по любви и ласкам альфы крыша грозила слететь в кратчайшие сроки. Растворяясь в жарком влажном поцелуе омеги, слыша его будоражащие фантазию сладострастные постанывания, чувствуя волнительную дрожь его юного, девственно чистого тела в своих руках, ловя бешеный стук его сердца своей же грудью, приникавшей всё ближе, всё жарче, всё безоговорочнее к нему, Киске медленно, но уверенно терял рассудок и контроль над собой, отдаваясь целиком и полностью на волю пробиравшихся наружу инстинктов и чувств, которые не было больше сил держать в себе.       — Ичи… Ичи… — зашептал сероглазый, сливаясь затуманенным взглядом с оседавшими рано осенними сумерками, которые сегодня окружили парочку таинственно-сизым пленом в атмосфере беспробудно лившего с небес на землю дождя.       Уровень влажности заставлял одежду липнуть к телу, а кожу покрываться клейкой испариной, но обоим «призракам» было наплевать на такие мелочи. Душный воздух снаружи не шёл ни в какое сравнение с тем, что творилось у альфы и омеги внутри — там клокотал настоящий пожар, и его заглушить не мог бы ни один даже самый тропический ливень на свете. Куросаки и Урахара, один — неопытный, второй — всё подзабывший, чувствовали себя сейчас не иначе как школьниками, дорвавшимися до запретного плода. Каждый не мог отлепиться от другого, безостановочно шаря по его телу руками, сплетая без устали языки, подогревая нарастающее желание красноречивыми прикосновениями осмелевших тел и изнывая от фонтанирующего одного и того же вожделения на двоих.       — Скажи… скажи это ещё раз, — умолял Киске Ичиго, сжимая до хруста его тазовые косточки и потёршись своими требовательными мышцами по его податливому телу.       — Дурак… — счастливо усмехаясь, пролепетал рыжик и, запрокинув голову назад, закрыв глаза от предвкушаемого наслаждения, выдохнув чертовски возбуждающе, прошептал в звенящий вечер над их головами: — Я безумно хочу тебя… Прямо здесь и сейчас…       Шляпник расплылся в широченной улыбке хитрющего кота и лизнул в нос парнишку. Затем, пройдясь языком по краешку губ, он толкнулся в его рот и взялся страстно ласкать нежное нёбо и шершавый язычок, скользить по зубам, щекотать щёки изнутри, пить Ичиго из самого горла, лишая того разом и воздуха, и чувств…       — Задыхаюсь… Задыхаюсь… — простонал Ичиго, чувствуя, что Киске стало слишком много в нём, хоть это было только самое начало.       Тот хотел было отстраниться, чтобы дать рыжику перехватить порцию кислорода, однако Ичиго сам не дал сделать этого: обхватив альфу за шею крепко-накрепко и запустив цепкие пальцы в длинноватые пряди на затылке, он безоговорочно втиснул губы светловолосого в себя, не давая, напротив, даже воздуху проскользнуть меж ними. Кровь закипала, мысли тянулись нугой, и Ичиго чувствовал счастье на языке — у того был вкус сладкого жасминового чая с мёдом и разве можно было от него отказаться? Рыжик выгнулся всем телом навстречу стальным напрягшимся мышцам «призрака» и умолял без слов быть ближе и смелее, отбросив неуместный для него стыд и ненужные сейчас лишние мысли. Как сделал он сам. У Ичиго сердце пылало, тело сгорало в пожаре любимых рук, душа сплеталась с чужим дыханием, покорившим его и наполнившим каждую клетку его тела. Любовного кислорода было так много, что, полностью переполненный им, омега чувствовал, как уносился к небесам воздушным змеем, привязанным верной ниточкой к руке того человека, который дарил ему такие ощущения.       — Киске, я люблю тебя! — Куросаки скользнул влажными припухшими губами к уху Урахары по щеке и, прикусив его мочку уха, шепнул: — Хочу остаться с тобой навсегда… Хочу быть твоим… Хочу чувствовать тебя…       Стоило ли говорить, что у шляпника окончательно сорвало крышу от такого признания? И без того одурманенный любовной страстью и млея от теплоты и запаха рыжика, Киске ощущал, как его сердце устроило бесконечный забег по грудной клетке. Он не верил, просто не верил, что всё это происходило на самом деле, что сон его становился явью, что самая трепетная и дорогая ему мечта сбывалась, а затуманенные удовольствием шоколадные глаза напротив служили тому самым верным подтверждением.       — Уверен? — только и смог выдавить из себя невероятно взволнованный ниндзя.       — Дурак… не заставляй меня это повторять дважды… — Ичиго шепнул уже на второе ушко: — Ты лучше улыбнись и перестань сам сомневаться. Уж если я решился, то никогда не поверну назад. Самое важное сейчас — я и ты… А больше нас ничего не должно волновать.       — И даже дождь и холод? — сероглазый кивнул на ухудшившуюся погоду вокруг них.       — Плевать… — Куросаки притиснулся к телу альфы сильнее. — С тобой мне не холодно… — И будто в доказательство Ичиго потянул свою футболку наверх, обнажая бронзовое тело с выточенными мышцами, которое он с уверенностью вручал во власть объятий шляпника.       Тот заметно сглотнул, точно голодный зверь, жадно очерчивая взглядом каждый мускул на рельефной груди и прессе ученика, которого он не жалел в тренировках. Сейчас же сенсей готов был обращаться с ним как с самой величайшей драгоценностью в своих руках. Киске упёрся руками в стену по обе стороны от талии Ичиго и немного отстранился, чтобы залюбоваться им: Ичиго был до безобразия красив, а с этим пьяным от возбуждения взглядом и игривой, невесть когда заплясавшей на губах, улыбкой — и вовсе до одури соблазнительным.       «Что же ты творишь со мной, Ичи…» — у сероглазого приоткрылся рот от восхищения, рубильник мозга окончательно отключил подачу здравых мыслей, а щёлкнувший передатчик внизу живота пустил по венам ток сексуального желания и любовной эйфории.       Куросаки звучно для запавшей томной тишины меж ними разлепил губы и облизал их, сухие снаружи, заставляя Урахару снова сглотнуть и выдохнуть облачко горячего пара в похолодевший вечерний воздух октября. Жгучее дыхание коснулось торса Ичиго, который от столь говорящего вожделения с чужой стороны судорожно поджался и выпустил всю реакцию тела на это в затвердевшие соски. Киске заворожено наблюдал за нараставшим возбуждением омеги и боялся пошевелиться, дабы не спугнуть его. Боялся пошевелиться сам, но отчётливо ощущал, как руки рыжика, осмелевшие наоборот к этому моменту, потянулись к поясу на его кимоно, дразняще дёрнули за его концы и позволили полам шёлковой ткани разъехаться на груди. Пальцы Ичиго прикоснулись к прессу Киске и, пробежавшись пальчиками по его кубикам, очертили широкие грудные мышцы, скользнув на мускулистые плечи и высвобождая руки от рукавов. Киске покорно выбрался из оков ткани и даже не пожалел, что его очередное дорогое кимоно было сброшено на промокшие под ливнем ступени террасы.       Сероглазый лукаво покосился из-под полуприкрытых век на рыжика и произнёс в голос:       — Ичи-и, что же ты творишь со мной?..       Кареглазый довольно хмыкнул и слегка закусил губу: озорные огоньки резво запрыгали в расширенных зрачках, не то бросая вызов партнёру, не то предупреждая о том, что ещё немного и их обладатель сам ринется в наступление.       — Куросаки-Куросаки, я тебя съем, — хищно усмехнулся Урахара и страстно прикусил сладкие губы омеги. Тот удовлетворённо выдохнул в поцелуй, но спустя миг к выдоху вплёл заинтригованный полустон, когда руки альфы скользнули по его бокам и дерзко забрались к нему в штаны, причём сразу под бельё…       Киске прищурился, чтобы убедиться насколько раздававшиеся звуки совпадали с картинкой, насколько и впрямь приятно было Ичиго, когда он стал ласкать его в самом чувствительном месте. Закушенная вновь губа и дрожавшие ресницы на зажмуренных глазах, слегка вздёрнутый подбородок кверху и часто трепетавшие ноздри говорили альфе, что он на верном пути. Киске ласково пригладил порядком возбуждённую часть тела ученика вверх и вниз, прижимаясь при этом к груди Ичиго губами. Он обвёл языком по одному из темных ореолов и слегка прикусил торчавшую и дразнившую его рот горошину, в боксёрах же парня Киске, обхватив в кольцо пальцев твердеющую и горячившуюся плоть Ичиго, участил уже опробованные им движения. Куросаки шумно выдохнул, закусив губу больше, дёрнувшись головой в сторону и прижавшись щекой к сёдзи, а ногтями вцепившись в деревянные створки.       Видеть раскаляющегося всё сильнее рыжика и слушать музыку из его стонов и вздохов — не было ничего лучше и возбуждающе для шляпника. Киске не торопился, он наслаждался этим до мазохизма медленным сближением и до исступления осторожным знакомством их тел. Единственное, что на данный момент его смущало, а то и раздражало даже — так это тесная ткань боксёров. Причём что на Ичиго, что на нём самом. Истосковавшемуся по близости и по любви, Урахаре не нужно было уделять особое внимание собственному возбуждению: при одном только виде умопомрачительно желанного и доверившегося ему Куросаки, он готов был разрядиться в считанные минуты. Однако годами воспитываемая в телах ниндзя выдержка порой приходилась им в помощь даже в совершенно мирных целях: Урахара хотел доставить максимум удовольствия парнишке в его первый раз и потому сознательно запихнул на сегодня все свои потребности и животные инстинкты куда подальше… Сегодня он хотел служить Ичиго. Хотел быть нежным с ним. Хотел любить его так, как никто и никогда бы не полюбил…       Киске скользнул поцелуем с груди любимого ниже — пройдясь по ложбинке меж кубиками пресса, защекотав пупочную ямку жарким дуновением, он приласкался губами к чувствительной коже внизу живота того. Пальцы шляпника выбрались из жаркого плена ткани штанов Куросаки и взялись мучительно медленно стаскивать эти самые тугие путы с бёдер рыжика вниз. Кареглазый тихонько рыкнул от раздражающей его пытки и уставился на сенсея, который, казалось, даже здесь не прекращал его испытывать на прочность.       — Какой это урок, Киске? — всхлипнул парнишка. — Как довести до безумия любимого человека?       Сероглазый, глядевший на дорогого мальчика снизу вверх, бесстыже улыбнулся:       — Поверь, оно того стоит… Так что не гони лошадей, Ичиго-чан, и расслабься. Мои методы хоть раз не оправдывали себя? — Киске дунул на невидимых мурашек, табуном сновавших по нежной коже под резинкой боксёров Ичиго, и коварно подмигнул тому.       — М-м! — стиснул зубы ученик и тихонько стукнул кулаками в стену от досады. Жар внизу живота сводил с ума. Пустота внутри ныла и молила о заполненности. Раскалённая кровь, приливавшая к голове, била по вискам отбойным молотком и закладывала уши тоннами ваты. Губы горели от жажды без чужой обжигающей слюны и доводящих до исступления поцелуев. Того же почему-то требовала и плоть, хоть она никогда не знавала этих прикосновений доныне. А губы Киске были так вожделенно близко к ней. А губы Киске так раздражающе бесстыже улыбались, что хотелось вовсе не к месту врезать по челюсти и размазать издевательскую радость вместе с кровью по всей лыбящейся физиономии наставника. — Садист, — сплюнул в воздух Ичиго и отчаянно зажмурился, болезненно сводя брови на переносице и дожидаясь своего часа отомстить шляпнику за эту пытку как можно скорее.       Киске тихонько и гаденько хихикнул где-то снизу и, почти высвободив естество Ичиго для последующих ласк, собрался отмочить очередную нелепость, как… шорох отодвинувшихся в сторону сёдзи заставил обоих парней вздрогнуть и испуганно обернуться на этот звук.       — Куросаки-сан, вы здесь? — голос Тессая появился на террасе быстрее его самого, поэтому только когда он вышел на крыльцо, то поклонился и хозяину дома: — Урахара-сан! И вы тут?       Альфа и омега, находясь в самой откровенной позе для прелюдии, синхронно покраснели, точно школьники, застуканные родителями. В принципе их ситуация вполне соответствовала этому: давно одинокий альфа, омега-девственник и их нянька. Тессай, реакцию глаз которого невозможно было разобрать за стёклами чёрных очков, лишь головой покачал на это.       — Холодно на улице, — как бы между прочим сказал великан, поёжившись даже от вида полуобнажённого Ичиго в спортивных штанах прижатого к холодной стене магазинчика, и почти полностью обнажённого Киске, который в одних боксёрах сидел на коленях на холодном полу террасы перед рыжиком прямо на сквозняке. Нянька был очень недоволен поведением обоих парней, ставших дорогими ему в равной степени, хотя в глубине души его сердце возликовало от непомерной радости за молодого господина, таки нашедшего свою новую любовь.       — Э-э-э, Тессай, ну, ты чего? — замялся Урахара, чувствуя себя под укоризненным взглядом человека, который вырастил его с малых лет, до жути неловко, что, в принципе, редко случалось с ним. Наверное, поэтому он без прекословий поднялся с колен и потупил взгляд: — Мы же закалённые ниндзя… нам не может быть холодно. — Тессай заметно хмыкнул на эту глупость. — А-а ты чего пришёл-то? — решил закрыть Киске смущающую их тему. — Что-то случилось?       — Там к Куросаки-сану пришёл человек. Назвался его братом — Широсаки Хичиго. Судя по схожести их лиц — это правда. Прикажете впустить, Урахара-сан?       — Конечно, — кивнул шляпник, — не держать же мальчика на пороге под дождём… — Сероглазый осёкся и покосился на хихикнувшего за спиной рыжика: сами-то они были где? — Э-э, ступай-ступай, Тессай. Мы сейчас придём. Пускай Хичиго подождёт нас в гостиной…       — Нет, Тессай-сан, — вмешался Куросаки, — проводите брата сюда.       Великан молча поклонился и вернулся в дом исполнять поручение.       — Сюда? — удивился Урахара.       — Да, — кивнул Ичиго, — мне нужно остыть. Да и темнота скроет мой стыд. Не хочу, чтобы Хичиго видел меня таким взволнованным, иначе насмешек не оберусь от него тогда.       — Ками, Ичиго-чан, ты — такой ребёнок ещё! — Киске приласкался щекой к щеке и шепнул рыжику на ухо: — Но в этом и твоё очарование… — Ниндзя крепко обнял ученика за плечи и прижался лбом к его челу: — Оставайся таким же, Ичи. Для меня нет большего счастья, чем видеть тебя таким милым и трогательным, краснеющим и невинным, забавным и обидчивым. Я до сумасшествия обожаю тебя такого…       Парень слегка наклонил голову набок и усмехнулся, с хитрецой сузив карие глаза:       — Не ты ли воспитывал во мне другие качества — совсем непохожие на те, о сохранности которых сейчас меня просишь?       — Яре-яре, ну, что поделаешь, если жизнь требует от нас одного, а любовь — другого… — философски заметил шляпник и, метнувшись к сёдзи, у которых выронил приготовленный подарок для Ичиго, протянул длинный свёрток тому в руки: — Наверное, этим я нарушу собственную просьбу, но повторюсь: у нас нет иного выхода, как совмещать несовместимое. За стенами этого дома я — отъявленный убийца, но с тобой рядом хочу быть ручным котёнком. Всё, чего я прошу у тебя на самом деле — найти такую же грань: будь воином, ниндзя, «призраком», которым ты так отчаянно хотел стать и которого я так рьяно пытался воспитать. Но со мной, Ичи, прошу, храни того себя, которого я полюбил всем сердцем — доброго, верного и чувственного… — Урахара прижался ко лбу рыжика губами: — Расскажешь позже, как ты назовёшь её, м? — Подхватив мокрое от дождя кимоно, владелец магазинчика юркнул в дом, не в силах совладать с волнением, разбушевавшимся в его груди от откровенности момента.       — Киске, постой!..— окликнул его Куросаки, но тот молнией скрылся из виду. — Кого чем назвать?.. — Рыжик недоуменно уставился на оставленный для него подарок от наставника. Сердце в предвкушении бешено забарабанило, когда пальцы даже сквозь упаковочную бумагу ощутили приятную тяжесть металла. Парень резко разорвал упаковку и, открыв длинный прямоугольный футляр, восторженно выдохнул имя дарителя этого сокровища: — Киске…       Юный ниндзя робко потянулся к чёрному лезвию, отороченному бархатом футляра. Пальцы с восхищением заскользили по гладкой холодной поверхности клинка вверх, к крестовидной гарде и кожаной чёрно-красной рукояти с цепочкой на конце. Красавица-катана была похожа на Бенихимэ, но отличалась чуть большей длиной и была намного изящней. Ичиго припомнил, как Киске расхваливал эту прелесть в оружейном магазине мастера Оэцу и как упорно уговаривал его взять её вместо огромного меча-тесака. Такая же катана, только совершенно белая, имелась и у его брата, который орудовал ею в бою точно самый ловкий пират искусной шпагой. После потери верного Зангетсу Ичиго заворожено глядел на новое оружие, ведь теперь оно не только нравилось ему, он почувствовал удивительную связь с этой катаной, будто он дорос до её понимания, будто теперь он заслужил право держать её в руках.       — Киске, жук, — усмехнулся Куросаки, заключая в ладонь нежную на ощупь кожу рукояти катаны, — и когда ты успел купить её? — Он с удовольствием сделал пару взмахов мечом в воздухе, прислушиваясь: пела чёрная красавица тонко, звонко, волшебно, будто лунная капель прорезавшая темноту ночи. — Значит, хочешь узнать, как я назову её, Киске? — Рыжик закрыл глаза, сосредоточенно выуживая имя из самых глубин своей души, которая сразу же, как только ощутила связь с катаной, прикипела к ней. — Тенса… Тенса Зангетсу*. Так я буду звать тебя! — довольно заключил Ичиго и с любовью прошёлся взглядом по острию своего нового друга.       — Тенса Зангетсу, говоришь? — раздалось за спиной Куросаки — опасное, смешливое, металлическое.       Парень мог и не оборачиваться: он хорошо запомнил этот маниакальный голос и психопатический смешок ещё по первой встрече. Его обладатель вселял в сердце Ичиго противоречивую дрожь от страха и одновременной радости — ведь, даже несмотря на то, что от одного голоса этого человека хотелось бежать на край света, он не смог бы сделать этого никогда: Ичиго — не из тех, кто открещивался от дорогих и близких ему людей, в особенности, от родного брата. Но знать тому об этом было вовсе не обязательно, да и не зачем в общем-то.       — Хичиго, — коротко кивнул, обернувшись к гостю, рыжик, — что привело тебя сюда?       — Хм, — близнец-альбинос оскалился, — Хирако приказал мне сблизиться с тобой. Втирал всякую лабуду про разговоры по душам и всё такое… Но зов крови для меня куда важнее, — сузил свои чёрные глаза блондин. — Вижу у тебя появилась новая «подруга», — Широсаки довольно окинул взглядом чёрную катану, сестру-двойняшку своей собственной, — так не закрепить ли нам родство, братец, парой росчерков… меча и крови? Я вот с особым удовольствием оставлю автограф на твоём теле, чтобы ты впредь всегда помнил обо мне!       — Что ж, — ядовито усмехнулся и Куросаки в ответ, — я не против. Не против вырезать и свои инициалы у тебя на лбу, чтобы ты никогда не смел отказываться больше от нашего родства! Так что… Защищайся, братец! — обхватив рукоять катаны посильнее, Ичиго с небывалым азартом бросился в атаку на точную копию себя самого и своей Тенсы Зангетсу…