Крестьянские смерти

Однажды, в студеную зимнюю пору, Я из лесу вышел; был сильный мороз. Гляжу, поднимается медленно в гору Лошадка, везущая хворосту воз. И, шествуя важно, в спокойствии чинном, Лошадку ведет под уздцы мужичок В больших сапогах, в полушубке овчинном, В больших рукавицах... а сам с ноготок! — Здорово, парнище!— «Ступай себе мимо!» — Уж больно ты грозен, как я погляжу! Откуда дровишки?— «Из лесу, вестимо; Отец, слышишь, рубит, а я отвожу». (В лесу раздавался топор дровосека.) — А что, у отца-то большая семья? «Семья-то большая, да два человека Всего мужиков-то: отец мой да я...» — Так вон оно что! А как звать тебя? — «Власом». — А кой тебе годик?— «Шестнадцатый, вот Ну, мертвая!» — крикнул малюточка басом, Рванул под уздцы и быстрей зашагал. Я долго глядел тому пареньку в след, подумать только, 16 лет! А мал и худ, будто всего 10. Этот мальчишка все ни как не шел у меня из головы. И становилось немного страшно, ведь призывая в памяти его образ я невольно возбуждался, а воображение рисовало всякие странные картины, которые ни как не мог отогнать. Когда это наваждение сгинуло, я понял, что сбился с пути и уже довольно темно. Оглядевшись, я заметил не вдалеке свет от окошка и поспешил в ту сторону. Добравшись наконец до небольшой избы, я постучал в окошко. Сначала послышалась брань: мол, кого черти принесли!, а потом отворилась дверь. Меня как обухом по голове хватило. --Ну, чего встал, окоченел поди? - На меня равнодушно смотрели серые глаза. "Влас! Вот уж точно, черт принес!" - Подумалось мне. --Эй! Барин! Входи коли надо, а если поглазеть пришел, так ступай прочь! Тепло из избы из-за тебя выпускаю! - Он начал медленно закрывать дверь, борясь с налетевшим ветром. Я наконец пришел в себя, легонько втолкнул Власа в избу и затворил дверь. Парнишка, ни слова не сказав, прошел в глубь дома, оставив меня в сенях. Скинув полушубок и валенки я проследовал за ним. В избе было тепло и уютно, единственным источником света была лучина и миниатюрная, почти девичья, фигурка Власа смотрелась в этой обстановке так таинственно, будто я попал в жилище к лесному духу. --А где же твоя семья?-- Наконец решил заговорить я. --Нет. --Как нет! --Сирота я, а про семью солгал, чтоб отстали.-- Он поставил передо мной тарелку с хлебом и мясом и кружку теплого молока. Я поднял голову, чтоб заглянуть ему в глаза. Опять тот же равнодушный, чуть насмешливый взгляд. "А будь у него кто-то, он бы так не смотрел."--Подумалось мне. --Барин! Бааарииин!-- Влас помахал ладонью перед моим лицом.-- Барин, чегой-то вы на меня так уставились, не влюбились ли часом? --Влюбился! Влас замолк. Тут до меня дошло, что я сказал! --Что, и ты барин, во мне девку разглядел?--Издевается, а в голосе горечь. Тут меня будто бес укусил. Вскакиваю, обнимаю парнишку, целую. Жадно, рвано, кусая чуть припухлые бледные губы. Сминаю в руках хрупкое тело так, как недавно делал это в своем воображении. А он не шевелится, не отвечает мне. Обидно стало до одурения! Валю его на лавку, стягиваю с него рубаху. Вновь целую губы, щеки шею, спускаюсь все ниже к штанам, оставляя на бледной коже ребенка алые засосы и укусы. Он чуть возбужден, лежит тихо, еле дышит, будто ждет конца, понимая, что сам меня впустил, и что платит за свою внешность, не понятно зачем ему дарованную. В голове мелькнула мысль, что надо остановиться, но в штанах у меня сладко заныло и я мгновенно позабыл об этом. Освободив Власа от оставшейся одежды и раздевшись сам, закидываю его ноги себе на плечи. Вхожу в него без подготовки (не знал это нужно делать), а он, словно непотребная девка, растянутый! Сделалось еще обидней, стало быть я не первый у него. Остервенело выдрав мальца, кончаю в него. Встаю, одеваюсь и ухожу спать на печь, оставив Власа голым на холодной лавке. Уже сквозь сон слышу тихие шорохи и скрип двери, но не предаю этому значения. На следующее утро я не обнаружил Власа ни в избе ни в сенях. "Пошел, верно, работать"--Думал я, одевая полушубок и выходя на улицу. Пройдя пару метров, что-то заставило меня оглянуться. Тошнота подступила к горлу. Влас лежал на снегу, в одних только штанах и не шевелился. Бегу к нему. Поздно! Окоченел! Смотрю на мальчишеский труп, слезы на глаза наворачиваются, а сделать уже ни чего нельзя. Только сейчас, при ослепительном свете, различаю я на его посиневшей коже старые шрамы от укусов, плетей, веревок. Смотр на новые, оставленные уже мной отметины и понимаю: это я его убил, я стал последней каплей, я виновен! От нахлынувшего осознания содеянного издаю жуткий вопль, срываюсь с места и бегу. Бегу от этого проклятого места, от Власа, от себя. Слезы застилают глаза, солнце слепит, я не могу успокоиться. Наконец силы совсем покидают меня и я падаю без чувств. Проснулся я уже у себя в имении, в теплой постели и с огромной надеждой, что все это было кошмарным сном. Но к несчастью, это было не так....