Звериное

Аша желает. Желает неприкрыто, слишком явно. Пески Юнкая словно очистили его от ненужной наемному клинку спеси и благородства, сухой ветер же унес из его сердца страсть к Гвен Уайтхилл. Ныне же там пылает огонь, огонь разожженный Бесхой. Вестерос с его холодными, как лед, и белыми, как снег, леди — далеко. А смуглая, дикая, словно хищная кошка, горячая, как солнце, Бесха — совсем рядом. Хочется притянуть её к себе еще ближе, смять её обветренные губы своим ртом. Подчинить её, повалить на ближайшую койку, до которой они только доберутся. А если не доберутся — земля ничуть ни хуже, а может даже и мягче перин. Благородные лорды вовсе не поступают так со своими леди. Но Ашер уже давно не благородный лорд. И его постель греют шлюхи, как те, что берут плату, так и те, что являются продажными девками по природе своей. Но Бесха… Бесха не шлюха, но уже тем более и не благородная леди. Она наемница. Наемниц не зажимают в углу трактира, их предпочитают обходить по дуге. Ему хочется прикасаться к её золотистой обласканной солнцем коже. На руках кожа сухая, почти грубая от беспрестанных драк и оружия, с которым она чуть ли не спит. А под броней кожа должна быть мягкой и нежной, возможно даже не затронутой солнцем. Аше хочется проверить самому. Хочется пересчитать все её шрамы, хочется исследовать каждый сантиметр её тела скрытый под кожаной бронёй. Когда не удается найти раздельного пристанища на ночь, они спят слишком близко. Тело Бесхи так и пышет жаром. Она, кажется, неосознанно прижимается к нему спиной, просто ищет защиты и безопасного места. Аша не может уснуть. Животное желание почти сводит с ума, заставляет забыть о том, что рядом с ним — боевая подруга, а не привлекательный кусок мяса. Он проклинает всех богов на свете, потому что сам осознает, что нет для него женщины более желанной, чем та, что стоит к ним плечом к плечу каждую битву. Аша не удерживается, поворачивается к ней, целует сначала плечо, прикрытое тканью, затем шею, прикусывает мочку уха. Бесха, не отойдя ото сна, тихо стонет, поворачивается к нему, тянется. Он сходит с ума. Проводит ладонью по её шраму — он кажется неотъемлемой частью желанной женщины, а затем целует её губы. На вкус они оказываются именно такими, как он думал. Немного солеными, словно морская вода, сухими, но на удивление приятными. Аша, движимый одним лишь желанием, задирает рубаху наемницы, ладони блуждают по впалому животу. Он не может не замечать, что и по телу Бесхи разливается знакомая истома. Его подруга — отнюдь не трактирная девка. Но стонет так сладко, так оглушающе громко, что Форрестеру кажется, что он надрался вином и лезет под юбку шлюхе. Но тут дело в другом, понимает Аша, Бесха опьяняет его, сносит ему голову, совсем как острый топор палача разит приговоренного. Наемница прогибается в спине, приподнимая таз, словно стремится быть еще ближе, словно движима похотью, совсем как мужчина. Аша целует её в шею, слегка прикусывая кожу там, где сильно бьется жилка, бессвязно шепчет: «Бесха», выдыхая её имя. И тут наемница словно окончательно избавляется от своего сна. Аша получает удар в скулу крепким кулаком Бесхи. — Совсем сдурел? — рычит она, спихивая с себя недоумевающего мужчину. — Сходи в бордель, коли приспичило. Аша недоумевает. И постепенно отступает неконтролируемое желание завладеть, то желание, которое могло заставить совершить его что-то, о чем он мог бы пожалеть. Бесха не заговаривает с ним об этом. Да и нечто звериное не поднимается в нем до тех пор, пока они не плывут в Вестерос. На корабле наемница подставляет свое лицо соленым брызгам моря, а ветер развевает её непослушные волосы. Аша любуется ею. Думает о том, как бы чудно Бесха смотрелась в платье для северных леди, с прической, которая бы не скрывала её лица. Она не любит платья, она наверняка бы протестовала, если бы он попросил её надеть одно из них. Но с другой стороны, эти платья снимать куда легче, чем кожаную броню. Да и платье терять не жаль, в отличие от ладных доспехов. И при этих мыслях что-то звериное в Аше поднимается вновь.