Роковая роль

Ночь опускалась на улицы города, в небе одна за другой загорались звезды, и полная луна выглядывала из-за угольно-черных силуэтов домов. Ночь. Самое волшебное и пугающее время. Ночью оживают сказки, со страниц книг сходят в наш мир удивительные, волшебные существа: легкомысленные феи, храбрые эльфы, доверчивые хоббиты. Но не только они населяют необъятные просторы человеческой фантазии. Что же делать, если вместо старого друга фавна к тебе в гости заглянул твой недавний кошмар? И так ли он бесплотен, как казалось тебе еще сегодня утром? Подумай над этим хорошенько, ведь однажды ночью твоя жизнь может измениться навсегда. Ночь, время творить. Но что, если творчество вовсе не хочет быть созданным или понятым, услышанным или признанным? Что, если оно уже само решило сотворить чью-то судьбу? - Я, Вольфганг Амадей Моцарт, к Вашим услугам, - нет, что-то не так, знакомое с детства имя режет слух. - Я, Микеланджело Локонте! - да, так лучше, теперь все правильно. Я начал замечать, что мне становится трудно отличить вымысел от реальности. Моя роль, моя жизнь - все смешалось в круговороте времени. «Проклятая роль, - говорили мне. - Никто не соглашается играть его! Он - дьявол!» «Он - гений!», - отвечал я. Правильно ли я тогда делал? Не совершил ли я роковую ошибку? Когда-то, во сне, я увидел, что стою на сцене в свете ярких софитов, в моих руках нотные листы, а вокруг… вокруг звучит дивная музыка. Музыка души. Его музыка. Не моя. Мне становится все легче войти в роль, мне аплодируют, хвалят, удивляются моей гениальности. Я поправляю: «Его гениальности». Мне не верят, считают истинным талантом, но никто не знает, что я за это отдал, какую цену заплатил. Я продал самое дорогое, что у меня было - себя. И теперь мне все сложнее остаться собой. Иногда, после очередного концерта или выматывающей репетиции, я долго не в силах прийти в себя. Моя речь наполняется изысканными оборотами 18 века, я называю своих друзей именами давно умерших людей, мне открываются удивительные и устрашающие картины моей… его молодости: Вот я сижу на высокой табуретке в Шенбрунне, летней резиденции императрицы, и играю свой первый концерт Марии Терезии. Меня, еще ребенка, окружают пышно разодетые дамы, ничего не смыслящие в настоящем искусстве, а сопровождающие их кавалеры наперебой просят меня показать какой-нибудь замысловатый трюк. Для них дитя, играющее сложнейший менуэт с закрытыми глазами, - не более чем развлечение. Мне страшно, я боюсь, что моя музыка может не понравиться. Но вот на мои плечи опускаются знакомые руки, я успокаиваюсь. Отец всегда меня поддерживал. Картинка стремительно меняется, и вот меня, уже юношу, с позором выгоняют из Зальцбурга. Бывшие друзья смеются мне в лицо, передо мной закрываются все двери. Но я не сдамся. Никогда не сдамся! Но в тот же миг я, словно вырвавшись из затянувшегося кошмара, замечаю испуганные и полные непонимания глаза ребят. Тогда оказывается, что я стою на столе в гримерке и кричу несуществующему врагу: «Я свободен! Свободен в моей музыке!» В тот раз я списываю все на неудачную шутку. Мне верят. Всегда верят. Но с каждым разом мне становится все сложнее. Я уже не контролирую себя. Мне страшно. Вдруг тот, чье имя можно произнести только с трепетным уважением, тот, кого я так боготворил, меня же и погубит? - Нуно, что ты чувствуешь, когда играешь его? - Кого? Моцарта? Да ничего особенного, сложно, конечно, после тебя-то. - После меня? - Ну да, неужели не замечал? Ты как будто становишься им. Это хорошо, публике нравится. Да и остальным легче играть. Становлюсь им. Нет. НЕТ! Я не хочу. А как же я, настоящий я? Неужели, он хочет вновь прийти в наш мир? Тот, которого отвергали и кем тайно восхищались. Неужели осталось еще то, что он еще не успел нам сказать? И теперь я обречен прожить его жизнь, повторить его судьбу? Однажды я не выдерживаю. «Моя музыка сильнее меня!» - я уже не могу с уверенностью сказать, кто из нас произнес это. Я не вижу ничего вокруг. Перед моими глазами лишь стройный нотный стан, изящный знак скрипичного ключа, вокальная партитура. Мой реквием. Я должен закончить его. Сегодня. Сейчас. Я, Вольфганг Амадей Моцарт, униженный и оскорбленный, снова с Вами! На следующий день вся труппа вновь собралась в театре на репетицию. На столе в пустом зале лежала одинокая записка: «Моя музыка и сердце навеки Ваши. Вольфганг Амадей Моцарт». Больше Микеле никто не видел.