Ferrum

Когда любое встреченное живое существо представляется скорее потенциальным обедом, нежели частью твоего повседневного окружения, это начинает пугать. Это вообще ломает любую утвержденную прежде схему, поскольку если ранее ты был занят самосовершенствованием, познанием мира, людей вокруг и прочей жизненной философией с надеждой на пользу в будущем… То сейчас большая часть сил и времени уходит на то, чтобы убедить себя в том, что, например, Ханна – это твой друг, вытащивший тебя с того света, а не чертова заначка на черный день. И если вся система ценностей не падает, то значительно перекашивается в приоритетах. Потому что когда видишь человека, то первая мысль обычно интересуется количеством крови у него в жилах: сколько там есть? 5 литров? 4,7? Так, на глаз? Навскидку? А какого качества? Вдруг заболевания? Есть? Нету? А то мало ли… А на вкус? А на цвет? А артериальная вкуснее, а венозная железом отдает сильнее. А группа какая? И чертово сердцебиение. Каждого человека, каждой собаки, каждой птицы в зоне видимости – как молотком по голове – бум-бум, бум-бум, чаще-реже, громче-тише, насыщенным хоровым эхом по черепной коробке, бешеной какофонией, словно у тебя там, изнутри, каждая извилина металлом покрыта. И это так раздражает, так выматывает, так бесит, так хочется кому-нибудь голову откусить, да в буквальном смысле… Поток неформатированного бреда из подсознания прерывается только когда в лицо парню прилетает из неизвестности пакет с медицинской кровью. Отлепив от щеки жесткую пленку, Конрад заставляет себя вспомнить, что он ради этого он сюда и приходит каждый раз. Впрочем, и ради еды тоже. Поэтому вампир, не глядя, стаскивает со стола первую попавшуюся папку и швыряет ее в том же направлении, откуда прилетел его обед. Разговор начат. Еще Конрад помнит, каким это «общение» было в первый раз. И то, как он тогда прицепился к неаккуратной фразе Уорта на тему живучести вампиров; и то, как они скандалили около часа, а может даже больше, громко, смачно, не стесняясь в выражениях, пока не охрипли. И то, как этот спор резко скатился в драку, с последующим гробовым молчанием и зализыванием ран, причем сидя максимально далеко друг от друг – на разных концах единственной в помещении больничной койки. Потому что со стороны одного это должно было выглядеть демонстрацией отвращения, а со стороны другого просто неразумно находиться излишне близко к чужим, еще не затянувшимся ссадинам. После всего этого в памяти по инерции всплывает вопрос, не дающий покоя вампиру вот уже больше месяца: почему он не свалил сразу же после баталии? Почему тогда, конкретно в тот момент, такая идеальная в своей адекватности мысль даже не подумала заглянуть в его черепную коробку? Вопрос временами считается риторическим, временами неподъемно сложным – итог все равно остается одним. Ответа как не было, так и нет, да и не предвидится. И всегда, когда Конрад от нечего делать прокручивает весь тот день в голове, после бесплодных поисков причин своего поведения, память, не спрашивая ничьего мнения, подгружает те свои разделы, которые Акенлек 24 часа в сутки 6 дней в неделю старательно прячет даже от себя. Потому что там хранятся воспоминания о том, как Люц первым начинает разговор после эпичного побоища, что само по себе событие миллениума. Это никакое не извинение, как бы Конраду не хотелось: доктор все равно гнет свое относительно умственных, физических и прочих способностей вампира, хотя уже и с меньшей желчностью. Чего там было больше? Желания выплюнуть остатки неприязни, чтобы они не сидели под желудком гнетущим невысказанным комом или желания заполнить навязчивую тишину, которая, вероятно, казалась доку неправильной? Конрад видит, что его дразнят и вообще-то можно забить и испариться, но он отвечает в том же тоне. На этот раз тактика боя меняется и словесный запас остается незадействованным – Конрада практически сразу валят на спину и затыкают. Сначала поцелуем, потом ладонью, потом Акенлек сам не в состоянии долго и связно изъясняться. Когда дело движется к центральному моменту действа и до вампира, наконец, в полной мере доходит степень близящегося унижения, он уже не в том состоянии, чтобы что-то предотвращать и чему-то сопротивляться. Впрочем, когда все закончится и способность осознавать мир к нему вернется, он поймет, где ошибся… Спустя полчаса активной дискуссии с использованием подручных твердых предметов Акенлек возвращается домой. Криво улыбающийся, размахивающий пакетом с дополнительным пайком и страшно довольный. И мимоходом думает, что все-таки ему не нужно понимание причин. Причины обеспечили ему точку удовлетворения и адекватности, дикой, но отрезвляющей. В мире, наполненном пульсацией и привкусом железа, вампира и это вполне устраивает.