Теперь ты мой, Македонский.

Я никогда не забуду стены душной клетки, раздавившие меня, я никогда не забуду глаза, метавшие молнии, и хищный оскал, который до сих пор сияет блеском острых клыков в кошмарах. – Мак, я ведь ничего такого не прошу! Просто убери его. Убери, и мы будем вместе, как ты и хотел. Мне ужасно обидно. Я не хочу становиться кем-то другим, а тем более убийцей. Волк, я не убийца! Я Македонский. Я забыл о прошлой жизни. У меня восемь друзей и весь ми... – Македонский, чёрт возьми, ты слышишь меня?! Да, Волк, я слышу. Жаль, что ты меня – нет. Хищные глаза прожигают мою душу насквозь, вот-вот – и в ней появятся черные, искрящиеся болью и обреченностью дыры. Страх сковывает тело, дрожащие руки сами неуверенно тянутся к ногам, облаченным в черные потертые джинсы, обвивают их, и я робко прижимаюсь щекой к острым коленям. – Ты жалок, – усмехается Волк и отшвыривает меня подальше от себя. – Оставь в покое мои ноги. Это низко, Мак, – заявляет зверь. – Где же тот самый Красный Дракон?! Давай же, выпусти его! Лицо обжигает резкая пощёчина. – Чего же ты ждешь? Ещё один удар. Глаза застилает белая пелена, по щекам катятся слёзы и разбиваются об пол желтой Клетки, оставляя после себя только жжение и горячую боль. – Ты не можешь его выпустить, да? А знаешь, почему? Потому что я посадил его на цепь, – хищник начинает подкрадываться ко мне, загоняя в угол. – Теперь ты мой, Македонский. Волк бьёт ногой по моим рёбрам, как бы доказывая действительность его слов. Я срываюсь на хриплый полувсхлип-полувскрик. Не то, чтобы мне больно от волчьих побоев или унижения, нет. В сердце затаилась некая обида, ведь я так верил ему. Его, пусть и неуклюжей, улыбке, фальшиво добрым глазам и пустым обещаниям про счастливую жизнь в Доме. Все мои бдительность и отрешенность растворились в тепле и заботе состайников. Особенно в том, кто сейчас меня колотит. – Ты сделаешь чудо для меня? – шепчет Волк и проводит рукой по моим волосам. Наверное, пытается задобрить. – Волк, ты же знаешь, я не смогу этого сде... – мне не дали договорить. – Знаешь что, Македонский?! Ты меня, блядь, достал. Волк хватает меня за руку и, резко потянув на себя, заставляет упасть лицом к его ногам, оставить угол. Он садится на корточки и одним резким движением сдирает с меня джинсы. Холодные руки, бесцеремонно запущенные под свитер, блуждают по телу, оставляя полосы красных, кровоточащих отметин. Пальцы второй руки накрывают пах, вызывая волну мурашек, и начинают неумело ласкать плоть. От удовольствия, контрастирующего с болью, с губ падает тихий стон. Я знаю, Волк услышал, и он доволен. Хищник пристраивается сзади, накрывает две мои руки своей, а затем вжимает меня в пол, резко входя на всю длину. В Клетке раздается крик, от которого содрогаются стены. Казалось, даже Пауки услышали его. Именно с таким звуком умирают ангелы. Волк, помедлив пару секунд, начинает грубо и быстро двигаться. На запястьях остаются огромные сине-черные пятна, а в шею впиваются острые, как лезвия, клыки, но, тем не менее, он пытается сделать приятно, все ещё лаская меня между ног. С каждым толчком мой голос становится тише, нет сил кричать. Может быть, Волк, как и все звери, следует своим инстинктам? Через пару минут он отстраняется и, устало вздыхая, ложится на пол. Я же возвращаюсь на своё место – в угол. По ногам стекает что-то липкое и тёплое, оттягиваю свитер вниз, стараясь прикрыться. Все тело болит, особенно руки и зад. Хочется плакать, но слез больше нет, в глазах сухо, как в самый жаркий день посреди Сахары. Тело пробивает мелкая, противная дрожь, я обессиленно падаю на пол, погружаясь в глубокий и, наверное, самый желанный за всю мою жизнь сон. Но спал я, как мне кажется, не долго. Меня разбудили касания чьих-то шершавых и до боли знакомых губ. Кто-то покрывает поцелуями плечи, бережно приобняв меня за талию. Неужели... Волк? – Мак, проснись. Приходится поднять тяжелые веки. Перед глазами – хищник. Хотя я с трудом верю, что это тот самый человек, который несколько часов назад рвал глотку, заставляя меня подчиняться. Юноша обводит подушечками пальцев контур моих губ, окидывая тело нежным взглядом, и вновь осторожно касается острых ключиц. – Прости меня. Я растворяюсь в его тепле. Руки Волка плотнее прижимают меня к себе, заставляя быть ещё ближе. И снова в глазах стоит влага, хочется плакать от нежности, несвойственной жестокому зверю. Слёзы на долго не задерживаются на лице, их стирает Волк. Он просит прекратить плакать. – Теперь ты мой, слышишь? Я могу сделать все, что захочу, но ты ведь знаешь, что рука не поднимется, – парень вздыхает. – Все потому, что ты приручил меня. Впервые за несколько дней на моём лице появляется тусклая, слабая, но все же улыбка. Он пытался просто меня присвоить? Или же ему действительно необходимо чудо? Солнце ещё не поднялось из-за горизонта, но о нем даёт знать ярко-красная полоса, придающая расческам хоть какой-то цвет. В предрассветных сумерках я встаю с кровати и тихо крадусь сквозь комнату в коридор. Стены едва освещает слабый, самый первый луч света, я подхожу к единственному окну. Начинается представление. Солнце нехотя просыпается и, окрашивая небо "драконьими" цветами, встаёт из-за горизонта. Огромный огненный шар раскидывает теплые лучи по тусклым стенам серого Дома. Они такие же тёплые, как руки парня, что обнимает меня. Надо же, Волк проснулся в такую рань, чтобы побыть наедине с горе-чудотворцем. – Ты мой, Македонский. Он держит меня за руку. Мы встречаем рассвет.