Когда закончилась война

Я бегу по бетонной дороге. Это было бы почти приятно, если бы не было столь болезненным – пятки уже ломит, и каждый шаг дается с трудом. Но останавливаться нельзя. Остановиться – это значит умереть, а такую роскошь в нынешней ситуации я не могу себе позволить. Я бегу. Силы на исходе, и дальше дорога вообще обрывается. Я торможу, но не могу удержаться и камнем падаю вниз. Рывок, и меня словно ударяет током. И вот я уже вишу над пропастью, уцепившись за руку своего спасителя. Это девушка лет семнадцати на вид. У нее короткие волосы, а на шее татуировка в виде летящих птиц. В глазах - отражение пламени на дне пропасти. Я не хочу падать, не хочу гореть заживо в этом пожаре внизу. Она держит меня из последних сил, но моя рука все же выскальзывает, и я падаю вниз… - Мисс Итон? – строгий голос учителя вырывает меня из воспоминаний о моем сне, в которые я так часто погружаюсь. Слишком часто, наверное, но тут уж ничего не поделать – свойство натуры, как говорит моя мать. - Да, сэр, - послушно склоняю голову, готовая принимать все тяготы возможного наказания. - Когда произошла вторая мировая война, Итон? Или вас это не интересует? – спрашивает мистер Вайс, смотря на меня сверху вниз, что вполне естественно, он-то стоит, а я сижу, как-никак. - Интересует, сэр, - пожимаю плечами и бросаю на него откровенный взгляд а-ля «роковая женщина», Ник говорит, он у меня отлично получается. Наш историк ощутимо вздрагивает и что-то бормочет себе под нос так, что я не могу расслышать. - Вы что-то сказали, мистер Вайс? – спрашиваю я самым елейным голосом, на который только способна. - Я… ничего, мисс Итон. Сосредоточьтесь, это сложный раздел. Да уж куда сложнее. Это я понимаю, но порой что-то на меня находит и во мне просто поднимается волна протеста – не могу ничего поделать. Не сказать, чтобы такой протест был конкретно в сторону Вайса, но в сторону ненавистной истории – вполне. Ник незаметно пинает мой стул, и я сразу понимаю, что он хочет этим сказать. «Спокойней!» - это его любимая фраза, и кто я такая, чтобы спорить с моим мудрым другом. Ник сидит сзади меня, и ноги у него такие длиннющие, что вполне дотягиваются до меня. И если Вайс не особо обращает на это внимание, можно даже подавать друг другу тайные знаки. Например, как сейчас. Я чуть заметно улыбаюсь, склонившись на тетрадью и покусывая кончик карандаша. Слегка прислушиваясь к монотонной лекции Вайса, я пытаюсь найти в аудитории что-нибудь интересное для себя. Интересного, как водится, не наблюдается, и тогда я играю сама с собой в извечную игру: «поймай вид из окна». Окно тут всего одно, да и то забрано тяжелой, железной решеткой. В этой школе везде так. Мы на особом контроле, и ничего тут не поделаешь. Наше общество полагает, что такие, как я или Ник, или любой другой в этой школе, нуждаются в защите от внешнего мира, и изо всех сил оберегают нас. Так нам говорят. Но Ник считает, что это полная фигня. Мы – гораздо большее, нежели просто детишки, за которыми нужен присмотр. Мы – винтики большой и громоздкой машины, именуемой фракция Единства. Вернее сказать, мы вышедшие из строя детали, которые отправили на свалку. Я не люблю об этом думать, это вряд ли может добавить позитива в мою жизнь – лучше я поизучаю кусочек голубого неба в окне. Проплывающее облачко будто подмигивает, и я усиленно машу ему рукой. Мой стул тут же качается: Ник предусмотрительно одергивает меня – махать рукой посреди урока, по-идиотски улыбаясь, явно не то, что можно счесть нормальным. Но урок закономерно заканчивается, и ощущая невероятное чувство свободы, я, отчаянно вопя, первой выскакиваю в коридор. Ник бредет следом, и видно, что он чем-то подавлен. - Никки, малыш, ты чего скис? – подталкиваю друга локтем, вызывая у него слабую улыбку. - Нелли заболела, - пожимает он плечами. Нелли – это его сестренка. Мелкая и очень приставучая, но в то же время милая до невозможности. Она часто таскается за нами и мешает обсуждать свои дела. - Чем? – издаю я смешок, - воспалением лени? Не видела создание ленивей. - Я не знаю чем, - мрачно откликается Ник, - я просто видел ее в лазарете. За стеклом. Она бледная лежала там под капельницей, вокруг суетились врачи. А меня вскоре выгнали. - Бедняга, - я ободряюще хлопаю его по плечу. Ник косится на мою руку и ничего не говорит, только хмурит свои светлые брови. Его маме, конечно, очень не повезло - сразу двое детей очутились в школе для опасных, как называем мы ее между собой. На самом деле ее название гораздо длиннее и запутанней, но я даже не буду пытаться его вспомнить. Суть в том, что эта школа создана для тех, кто опасен для общества. Как они это выяснили? Все дело в системе тестов, которые они проводят, как только ребенку исполняется семь. Потом они проводят тесты в десять. Потом в пятнадцать. И каждый раз у ребенка есть шанс вернуться к нормальной жизни. Если тест даст отрицательный результат, то есть возможность снова расти совсем в другом мире. Мире, где есть мама и папа. Мире, где есть семья. Нам с Ником не повезло. Положительный тест в десять лет и повторный в пятнадцать с тем же результатом. Мы с ним называемся загадочным словом дивергент, и для нас уже нет пути домой. Нас таких в школе много. Человек шестьсот приблизительно. Некоторые, как и мы с Ником – дивергенты, а кто-то просто вел себя неподабающим образом и родители, заполнив все необходимые бумаги, просто избавились от надоевшего чада. Нелли же попала в школу, когда ей едва исполнилось семь. Она очень долго ходила за Ником буквально по пятам, пока не научилась что-то делать самостоятельно. Мать Ника все время плачет, когда приходит в День посещений. У нее забрали двоих детей – наверное, из-за этого она так сильно переживает. Моя же мать никогда не плачет. «Бесстрашные не плачут», - говорит она, тихонько посмеиваясь. Я знаю, что раньше наш город делился на фракции, и фракция Бесстрашных славилась безрассудными поступками. Моя мать, кажется, тоже считает себя безрассудной, но я не уверена. - Давай сходим в лазарет вместе? – предлагаю я в качестве примирения и заглядываю другу в глаза. - Давай, - пожимает плечами Ник, но я вижу, как его губы трогает еле заметная улыбка. По крайней мере мне ее хорошо видно. До лазарета мы идем в полной тишине. Чтобы попасть к выбеленному зданию во дворе нашей школы, обнесенной высоченным забором под напряжением, нам следует выйти на улицу и пройти по аккуратной тропинке из желтого кирпича. Еще немного, и можно поверить, что это – просто один из детских лагерей отдыха: такие были распространены в старину. Историю я люблю избирательно, почему-то запоминая только те исторические события, которые задевают за живое. Я помню, как Вайс рассказывал нам о детских лагерях отдыха: расположенные где-нибудь в живописном уголке, они были призваны дарить детям радость. Я думаю, что изначально желтый цвет имеет такое же значение, но это, конечно, просто фантазии. Желтый цвет нашего кирпича, по-моему, не похож на цвет солнца или одуванчиков. И все-таки и он кажется мне слишком теплым для этого места. Мы вышагиваем по дорожке, получив разрешение на выход из здания, и я с удовольствием вдыхаю воздух, уже наполненный запахами весны. - Лина… - вдруг шепчет Ник, хватая меня за руку. - А? – в тон ему откликаюсь я, поворачиваясь. - Я просто сейчас представил, а что будет, если Нелли умрет, - говорит Ник, отпуская мою руку. - Ты идиот, что ли?! – я начинаю на него злиться: наговорит чуши, потом не пойми как с этим разбираться. - Нет, - качает головой Ник и улыбается, - я просто представил, - его лицо мрачнеет. Ник очень любит свою сестренку – кому это знать, как не мне. Очень любит и оттого так боится за нее. В приемной лазарета полумрак – окна занавешены и свет слегка приглушен. Эта атмосфера располагает к острожным шагам и шепоту. - Здесь никого нет… - говорю я растерянно, глядя на Ника. - Я пройду туда, - шепчет он в ответ. - Ага, я тут подожду, - киваю, с опаской косясь на приемную стойку – в любой момент может появиться медсестра, и тогда нам точно не поздоровится. Но медсестры нет, и Ник благополучно приникает на территорию лазарета, а я запоздало понимаю, что даже не спросила, в какую именно палату он направляется. Ну ничего – придется просто подождать. Я нервно оглядываюсь и – о, ужас – улавливаю шаги по коридору. Кто-то идет именно в приемную. Объяснять свое присутствие тут мне совсем не хочется. Меня никто и слушать не станет, а просто выгонят, чтобы был порядок. Вообще порядок – это главное слово в нашей жизни. Мне он видится этаким монстром, которому подчинено в этом месте все живое, да и неживое тоже. Так как прятаться от преподавателей и воспитателей я уже наловчилась, то спрятаться сейчас для меня не составит никакого труда. Они поболтают и уйдут, а я просто останусь тут, потому что обещала, что дождусь Ника. Я прячусь за большущей кадушкой с цветком у дальней, самой темной стены. Так как роста я небольшого, да и комплекцией «в цыпленка», как говорит Ник, то задача эта для меня совсем проста. В приемную входят двое врачей. Одного из них, доктора Мейсона, я хорошо знаю – именно он лечил мое воспаление легких два года назад, когда я провела на холоде более трех часов, просто рассматривая снежинки. А вот вторая – женщина - мне незнакома. - Доктор Мейсон, - говорит она серьезным тоном. Тем самым, которым пользуются взрослые, чтобы показать, что ожидается много неприятностей, - девочке становится хуже, я думаю, ситуация выходит из-под контроля. Я тут же вся обращаюсь во внимание и хочу только одного – чтобы меня не заметили и продолжили разговор. Я просто нутром чую, что речь идет именно о Нелли Райан. - Конечно, мы могли бы спасти ее… - задумчиво говорит доктор Мейсон, потирая пальцами подбородок – жест, который запомнился мне еще с того памятного раза моего пребывания здесь. - Вы шутите, док? – восклицает женщина, и я различаю в ее голосе явно фальшивые нотки. - Не до шуток, знаете ли, - морщится Мейсон, - ребенок умирает. Что может быть ужасней? При этих словах все внутри меня обрывается, словно в груди оторвалось что-то важное, и падает куда-то прямо в пятки. - Это не просто ребенок, Мейсон, - говорит женщина, - и ее голос звучит устало, - это дивергент. Если позволить ей выйти за стену, то это неминуемо приведет к беде. Вы же знаете, ни один дивергент не должен… - …покидать стен города, - эту фразу они закончили одновременно. Городская стена?... Я слышала об этом, еще до прохождения своего второго теста. Мой отец рассказывал и даже показывал мне высоченную стену вокруг города. Но я и подумать не могла, что мне за нее, оказывается, категорически нельзя. Нет, мне, конечно, тогда очень захотелось узнать, что там… Я думала об этом буквально днями и ночами. Я просто бредила этой стеной. А потом… А потом был мой второй тест, который определил меня как дивергента, и теперь я учусь в школе для особо опасных. И сейчас слова этих людей о городской стене снова всколыхнули во мне невидимые чувства. Мне снова нестерпимо захотелось узнать, что там. Ага, конечно. Мне вряд ли светит узнать, что за больничной стеной, что уж тут говорить о городской. - Я все-таки за то, чтобы дать ребенку шанс на исцеление, - говорит Мейсон. - Не думаю, что это возможно, - отрезает женщина, и я сразу проникаюсь к ней глубокой антипатией. Она не нравится мне – для нее мы лишь те, которых можно выкинуть просто потому, что мы родились такими. Я не просилась в дивергенты. Но я понимаю и еще одно: за пределами стены есть лекарство для Нелли. Значит, Ник должен об этом обязательно узнать. Мне кажется, что доктор Мейсен не откажет мне в разговоре. А там уж я постараюсь выяснить, как именно можно достать заветное лекарство для сестры моего друга. Ник появляется внезапно. Между его бровей я вижу складку, которая определенно значит, что он находится в дурном расположении духа. Ох и не люблю я, когда он именно так морщит лоб. Он поднимает тяжелый, какой-то мутный, взгляд на доктора Мейсона и хрипло спрашивает: - Почему она без сознания? Женщина смотрит на Ника внимательно, изучающе, будто пытается оценить уровень… опасности. Мейсон вздыхает и подходит к Нику, воровато оглянувшись на женщину. Они отходят в угол комнаты, как раз туда, где я прячусь за огромным цветочным горшком. - Понимаешь, Ник, твоя сестра впала в кому. Боюсь, ничего ей уже не поможет. Мне жаль. Правда. Но тебе лучше оставить надежды на ее выздоровление – вряд ли это действительно произойдет. - Вы врете, - Ник отступает от него на шаг, - вы врете! – кричит он и бросается прочь. Мне же приходится дождаться, пока эти двое уйдут, и только потом я со всех ног кидаюсь за Ником. Как я и ожидаю, мой друг не ушел далеко без меня. Я, конечно, понимаю, что он нервничает, но бросить меня он никогда бы не смог. Это мысль вызывает на моем лице глупую улыбку, хотя повод нашего прихода сюда совсем не веселый. Ника я нахожу возле древнего дуба, кора которого уже давно потрескалась и посерела от старости. Этот дуб находится на заднем дворе, и по-хорошему, его давно бы надо срубить. Но руководство школы все откладывает этот момент. Как мне кажется, про дуб просто забыли. И он стоит здесь старый и никому ненужный, зато такой удобный для вечерних посиделок. Конечно, не каждый день нам дают разрешение выйти на улицу, но когда разрешают, мы с Ником не упускаем возможности залезть на этот дуб. Нам почему-то не делают замечаний за то, что мы лазим по дереву – наверное, ждут, пока сломаем себе шею. Нет нас – нет проблемы. Я бы не смогла найти Ника, если бы он меня не окликнул. Задрав голову, я увидела только подошву одного из его кроссовок – настолько далеко он спрятался в крону дерева. - Ник, спускайся! – кричу я. - Лучше ты сюда, - бурчит мой друг. Мне ничего не остается, кроме как начать карабкаться по шершавому стволу. На этот раз Ник забрался очень высоко. Поднимаясь, я слышу странный звук, очень напоминающий скрип дерева. - Ник? - Ты чего, струсила, Линни? – Ник намеренно называет меня моим детским прозвищем, которое я терпеть не могу. - Нет. Но я слышу, как что-то скрипит. Слезай, - категорично заявляю я, чувствуя смутную тревогу. А мои предчувствия еще никогда меня не обманывали. - Не хочу. Скрип становится все более явственней, и в конце концов, ветка с треском обламывается. Мой друг летит прямо на меня, и мы кубарем скатываемся вместе, образовав живой клубок из рук, ног и голов. Я распутываюсь с Ником и, стараясь дышать полной грудью, как учил психолог на школьных тренингах, отползаю в сторону. - Ты дебил, знаешь? – зло говорю я. - Знаю, - смеется он, потирая руку, - кажется, не сломал. - Лучше бы сломал. Урок хоть какой-то был бы. - Да ну тебя. К черту такие уроки. Ник встает и отряхивает с себя листочки, желуди и прочий древесный мусор. Пока он занимается этим нехитрым делом, я поднимаю голову вверх и вижу, что на месте отвалившейся ветки – дупло. - Интересно, - я даже умудряюсь присвистнуть, хотя обычно этот звук у меня издать не получается. - Что там? – спрашивает Ник, и я даже улавливаю нотки любопытства в его потускневшем голосе. - Там дупло, - отвечаю я. - Где? - Там, дубина. - Посмотрим? Ну как я могу отказать, глядя в глаза своего друга, в которых пробудился хоть какой-то интерес к происходящему. Мы с усердием мартышек взбираемся вверх по древнему стволу, пыхтя от усилий. Я удивляюсь сама себе – вроде не собиралась лезть наверх, а вот надо же – посмотрела Нику в глаза и уже карабкаюсь, будто какой-нибудь жук. Добравшись до дупла, я отпихиваю Ника локтем, на что он сдержанно ругается – отпихивать меня в ответ не спешит: можно попросту свалиться. А валиться с такой высоты значит точно остаться с переломанными костями. Я подсвечиваю дупло фонариком – не такая уж я и дура, чтобы пихать руку в темноту, предварительно не выяснив, что там. Фонарик высвечивает древесную труху. Больше там ничего нет. Но мое воображение уже разыгралось и остановить меня невозможно. - Держи, - я вручаю фонарик Нику, а сама все-таки сую пальцы в труху. - Вот дуреха, а! – кипятится Ник, - чего ты там ищешь? Сокровища древних? - Вполне вероятно… - задумчиво говорю я, а когда мои пальцы натыкаются на что-то твердое, то и вовсе издаю радостный возглас, хотя страшно до жути. Ник ощутимо вздрагивает, и я хватаю его за руку: - Спокойно, обезьянка, второго твоего падения я не переживу. - Тогда давай спускаться вниз. – Сейчас, только достану свой приз, - отвечаю я, выуживая найденный предмет из дупла. Это оказывается записная книжка. Небольшая с пожелтевшими страницами и очень потрепанная. Что-то подсказывает мне, что в этой книге сокрыта не одна тайна. А тайны я очень люблю. - Что это? – спрашивает Ник, начиная спускаться. - Не знаю, - пожимаю я плечами, - кажется, чей-то древний дневник. Ник замолкает, сосредоточившись на спуске. И только у самой земли спрашивает: - Покажешь? - Да, - я стараюсь улыбаться как можно открытей, но на самом деле мне ужасно не хочется расставаться с найденной вещью. - Нелли умрет, - вдруг говорит Ник, когда мы уже заходим в школу – отведенный нам на прогулку час истек. - Но ведь… лекарство есть, - говорю я тихо. - Кто сказал? – с горечью отвечает Ник, - нет его и не было никогда... Боже, что я несу?.. Ведь никакой надежды на то, что лекарство для Нелли можно достать. За стену не пробраться. - Оно есть за стеной, Ник, - говорю я и тут же прикрываю рот рукой, язык мой – враг мой, воистину. - За стеной? – Ник останавливается, как вкопанный. - За стеной, - твердо повторяю я, - Мейсен сказал именно так, я очень хорошо это слышала. Когда говорил с той противной теткой. - А, - Ник усмехается, - тоже заметила? Что она противная? - Сложно не заметить, когда на этом так настаивают, - я возвращаю усмешку другу. Мы заходим в школу точь-в-точь. Дежурная миссис Майлз смотрит на нас с недовольством, но наказывать нас не за что – мы пришли вовремя. - Я подумаю о том, что ты сказала, - серьезно говорит Ник перед тем, как мы расходимся по своим спальням. В моей спальне тихо – девочки еще не вернулись кто с прогулки, кто из библиотеки или столовой. Я не особо дружу со своими соседками по спальне – мне вполне хватает Ника. Девчонки при упоминании обо мне смешно закатывают глаза и крутят пальцем у виска – типа, мол, вот сумасшедшая нашлась. Но мне и правда неинтересно говорить с ними на их, девчачьи темы. С мальчишками дружить у меня всегда получалось лучше нежели с девчонками. Сейчас, радуясь тому, что осталась одна, я в первую очередь делаю себе чай и устраиваюсь с найденной тетрадкой на кровати. Это записки. Записки какой-то девушки, годившейся мне в прабабки, наверное. Нда... а между прочим, это то самое время, когда были признаны многие фракции – мы учили по истории – я помню. «… Бесстрашные всегда нравились мне. Привлекали меня». Вскоре я узнаю, что хозяйку дневника зовут Трис Приор и она рождена во фракции Отречение. Правда потом Трис стала Бесстрашной. И даже участвовала в войне за Единство. Той самой, за которую я получила пятерку по истории… Трис Приор была отчаянной девчонкой. Интересно, что с ней стало потом, после окончания ее дневника? Этого мне знать уже не дано. Я еще полистала дневник Трис, потом отложила тетрадь, решив почитать попозже. - Я не отпущу тебя, - хрипит она, и я смотрю в ее глаза. В них – смерть. Я точно это знаю. - Отпусти, - выдавливаю я из себя, болтаясь над пропастью. И пальцы все же выскальзывают. Головокружительное падение – и я ударяюсь прямо об огненную гладь, что внизу пропасти. Ощущения обостряются стократ. Я чувствую, как кожа плавится под напором жара. Дикая боль охватывает все мое тело, дышать невозможно, как, впрочем, и кричать. Я ослеплена – похоже, мои глаза оплавились и стекли вместе с кожей. В голове только одна мысль: «почему же я никак не умираю?!». Я чувствую, как опаляет мои мышцы, и вскоре мясо сходит, и невыносимый жар добирается до костей, превращая их в пепел. Медленно, мучительно медленно? так, что я успеваю почувствовать каждое мгновение боли, отведенное мне в моем сне. -Лина! – просыпаюсь я от того, что меня трясут за плечо. Это Фрида, моя соседка по спальне. - Ты так кричала, дорогая, - говорит она мне. У Фриды все «дорогие», на это можно и не обращать внимание. Кричала? Еще бы. Не каждый день сгораешь заживо, переживая каждую секунду мучительной смерти. Когда я прихожу в столовую на завтрак и привычно нахожу глазами Ника, то понимаю, что все стало хуже. Намного-намного хуже. И еще, что Ник совсем не спал. - Никки… – мне даже сказать нечего, и я молча протягиваю ему свой бутерброд. В знак признательности и поддержки. Ник незаметно сжимает мою руку под столом. Незаметно – потому что не хочет никаких сплетен. Сплетни – это всегда неприятности. Из-за сплетен можно оказаться в кабинете директора. А там и до исключения недалеко. Конечно, тогда все бы хотели исключиться, чтобы выбраться отсюда. Проблема в другом. Нас «исключали» по-другому. Говорят, что отправляли в изгнание за стену. И это считалось гуманным способом избавления от таких, как мы. За стену… За стену! - Ник! – я кричу излишне громко – на нас многие оборачиваются. - Я придумала выход, - говорю я, когда после занятий мы оказываемся в библиотеке – том самом месте, где можно спокойно поговорить вдвоем, не боясь, что нас кто-то услышит. - Нам надо попасть за стену, - говорит Ник, - любым путем. - Попасть за стену можно, - отвечаю я, - вот только обратно пути уже не будет. - Ты предлагаешь совершить что-то такое, за что нас могли бы выгнать? – с сомнением произносит Ник. - Не совсем, - я загадочно улыбаюсь, - мне еще нужно додумать детали, конечно, но в целом, ты меня понял. К вечеру утренняя идея кажется мне совсем бредовой, и я снова сажусь перечитывать дневник Трис. Трис Приор нелегко пришлось в жестком мире Бесстрашных, я поняла – ее время пришлось как раз на лидерство Эрика, который в истории получил прозвище Жестокий. Вообще во фракции Бесстрашие было много лидеров, но Эрика запомнили. Упоминается и некто Четыре – ее возлюбленный из Бесстрашных, который также родился в Отречении. Четыре прозвали так из-за его страхов. Их было невозможно мало – всего четыре. В дальнейшем Трис называет Четыре и Тобиасом Итоном, а вот это имя мне уже знакомо. Нелегко отмахиваться от Ника в течение двух дней, но ему приходится подождать, потому что моя догадка требует подтверждения. А если я что-то задумала, то остановить меня очень сложно. Тем боле это все нужно для спасения Нелли. Два дня. Именно столько остается до дня Посещений. Моя мать выглядит помолодевшей. - У нас с отцом будет ребенок, - говорит она виноватым голосом, прижимая меня к себе. - Правда? Я так рада, ма! – я стараюсь улыбаться, но непослушные слезы все-таки так и льются из глаз. - Мама, у меня всего один вопрос, - говорю я, вытирая глаза, как в детстве – кулаком. - Да, милая? – мать обнимает меня еще крепче. - Ты знаешь, кто такая Трис Приор? - Да, - спина матери ощутимо напрягается. - Расскажи мне. Расскажи мне, и я постараюсь забыть о том, что вы с отцом решили меня променять на писающего в пеленки младенца. Спокойно, мам. Просто расскажи. - Трис Приор погибла во время войны за Единство. Она была... дивергент, – видно, что это слово дается матери с большим трудом, - она… была влюблена в твоего прадеда, которого звали… - … Тобиас Итон. Четыре. - Четыре? – мать хмурится. - Что за дурацкое прозвище… - А что ты знаешь про них? Про Трис и Че… Тобиаса? - Ну… Трис погибла, а потом Тобиас женился на другой девушке, твоей прабабушке. Она была из Искренних. Я молчу. А что тут скажешь? Я ухожу, даже не обернувшись на свою встревоженную мать. Хотя вижусь с ней, наверное, в последний раз. Женился... Дедушкой вот стал. А Трис? А Трис навсегда останется молодой для тех поколений, которые смогут прочесть послание, адресованное современным людям. «Нам давно стоит побороть свои страхи и выйти за пределы Стены», - пишет она. Значит, и ее занимала Стена. Значит, и она думала о том, что там, за чертой города. Но перед ней стояли другие задачи – привычный мир фракций трещал по швам, и Трис только способствовала этому. Самое удивительное, она очень любила Четыре. Но и мир свой тоже любила. Противоречивая натура, надо заметить. Наверное, я такая же. Все-таки Тобиас Итон, мой легендарный предок, тоже был на той войне. На следующее утро я не могу найти Ника в столовой как обычно. Без него ужасно пусто и неуютно. Выпросив разрешение на выход на пятнадцать минут, я мчусь в лазарет, предположив самое страшное – смерть Нелли. Но я выясняю, что сестренка Ника жива, хотя все еще находится в коме. Я нахожу Мейсона и расспрашиваю его о лекарстве подробней. Он охотно отвечает мне, будто верит, что мне удастся уйти за Стену. Он верит, что там есть люди, и они развитей нас в чем-то. Он говорит, что многие важные лабораторные разработки по изготовлению даже простых когда-то лекарств утеряны, и мир из-за этого на грани катастрофы. Однако там, за чертой, в разрушенных городах Первого мира, можно найти то, что требуется Нелли для выздоровления. Поблагодарив Мейсона, я вылетаю на улицу и мчусь к своему корпусу, по пути замедляя шаг. Огромные рупоры на территории школы оживают и начинают вещать: - Сегодня обучаемый нашей школы Ник Райан был изгнан за Стену за грубейшее нарушение правил. Просьба администрации – не нарушать порядок, следовать правилам неукоснительно. Что-то внутри обрывается – мне становится плохо от мысли, что с Ником я могу и не увидеться больше. Я останавливаюсь и решаю переждать следующий час на улице. Возможно, тогда и меня выгонят? - Мисс Итон, зайдите в корпус, - сзади меня стоит доктор Мейсон. - Я... пусть меня выгонят... – бормочу тихо. Все равно как – лишь бы увидеть Ника снова. - Не надо, Итон. Никто никого не выгоняет. Позвольте, я покажу. Мы с ним снова идем в лазарет, где он ведет в меня в странное помещение с ярким светом, бьющим в глаза, и белым кафель. Всюду слепящая белизна. Мейсен подводит меня к большому шкафу и выдвигает одну из полок. На ней тело, накрытое белой простыней. Воздуха становится все меньше – уже нечем дышать. Мейсен откидывает простыню – и я вижу спокойное и умиротворенное лицо Ника. - Это называется «выгнать», мисс Итон, - поясняет Мейсон, - я буду вам благодарен, если вы избежите подобной участи и попытаетесь все же спасти Нелли. - Как? – шепчу я побелевшими губами. - Я помогу вам, Лина. И я верю – поможет. Потому что мне больше некому верить. Ник спас меня от маленького безрассудства и большой беды. Но теперь я, как и Трис Приор, Четыре и другие, пойду до конца. Я выйду за черту. Я найду лекарство. И возможно, не только для маленькой умирающей девочки, но и для всех нас.