После Бала

      Это очень хорошо, когда ты можешь закрыть глаза и не видеть, как сердито на тебя смотрят. Как будто никаких взглядов вовсе и нет. Вот бы научиться точно так же отключать слух! Захотел – и как будто тебя не ругают.       Потому что даже если заткнуть уши, будут слышны отголоски, и никуда от них не деться, как и от ощущения, что тебя испепеляют взглядом из-под грозно нахмуренных седоватых бровей. Поэтому Альфред не стал затыкать уши. Он просто... постарался понадёжнее спрятаться за Гербертом, которому в присутствии графа вряд ли что-нибудь угрожало.       – Как интересно! Заметили что-то сверхъестественное, профессор? – Старший фон Кролок действительно присутствовал – где-то поодаль... Альфред приоткрыл один глаз и увидел, что граф остановился в дверях, не торопясь переступать порог. – Альфред, Герберт, доброй ночи. Хорошо прогулялись?       – О, вполне! – бодро отозвался Герберт. – Bonne nuit*, papa. Доброй ночи, профессор.       – И вам доброй ночи, молодой человек, – отвечал профессор Абронзиус, и Альфред уловил в его голосе очень хорошо знакомую дребезжащую нотку, которая означала, что на сцене вот-вот появится грозное карающее орудие – зонтик. Юноша судорожно сглотнул, раза со второго. Неужели сейчас придётся говорить ему?       Нет, только не это! Он же будет запинаться как никогда в жизни! Нет, нет, только не при Герберте! Что угодно, только не это!       – Герберт, подойди ко мне, – сказал его сиятельство. Что? Нет! Альфред ухватил виконта за руку, пытаясь вложить в этот жест всю мольбу: не уходи, не оставляй меня здесь! Герберт, кажется, принял сходное решение: их пальцы переплелись.       – Я провожу Альфреда, papa, – сказал он.       – Это может сделать Магда, – небрежно отозвался граф. – Подойди ко мне. Сейчас.       Это было произнесено не как приказ, и даже негромко, но Альфред почувствовал: что-то произошло. Словно охваченный мгновенной слабостью, Герберт пошатнулся.       – Да, отец, – тихо сказал он, высвободил руку из руки Альфреда – с усилием, как выдёргивают из стены засевший гвоздь – и пошёл, пошёл через двор... но как отличалось это от обычной его походки! Словно кто-то перекинул к дверям замка тонкий ледяной мостик, такой хрупкий, что на нём было страшно не то что поступиться – вздохнуть; и он шёл, опасаясь раскрошить его каблуками... Альфреду сделалось нехорошо. Граф принял сына в объятия, поцеловал в лоб, тихо заговорив с ним о чём-то, увёл с собой, а он так и стоял, остолбенев, под снегом, и тихий, мучительный ужас пронзал его онемевшие пальцы насквозь.       – Да, вот что значит сильный создатель, – удовлетворённо заметил профессор. Он стоял, опираясь на зонтик обеими руками. – Ну здравствуй, мой мальчик. Наскучила, значит, дочка Шагала-то, а? Человеческая природа жадна на новизну?       – Это просто ужасно, – прошептал Альфред, всё ещё глядя вслед ушедшим фон Кролокам. – Это неправильно!       – Рад, что ты это сознаёшь, – покивал профессор. – Но как же ты всё-таки позволил сделать с собой такое, а? Он тебя уговаривал? Запугивал? Он что-то тебе пообещал? Или, может, загипнотизировал тебя?       Альфред перевёл на него непонимающий взгляд:       – О чём вы?       – О том, о чём ты совершенно забыл, мальчик мой. О приличиях! Я тебя, конечно, не обращал, но работаешь ты под моим началом, и я запрещаю тебе – слышишь? я запрещаю! – заниматься всякими...       – Нет, – тихо сказал Альфред.       – Что значит «нет»? – удивился профессор Абронзиус.       – Нет значит нет, – Альфред сглотнул и тяжело перевёл дыхание. – Я никогда... никогда не буду учёным, профессор. Простите меня. Доброй ночи!       И, упрятав руки в карманы, зашагал по двору. Однако едва он поравнялся с профессором, как зонтик, свистнувший перед ним наподобие упавшего шлагбаума, преградил ему путь. Альфред отшатнулся.       – Предаёшь науку? – трагическим тоном спросил старый учёный, заступая ему дорогу. – Предаёшь свой долг?       – Это не мой долг, – упрямо мотнул головой Альфред. – Дайте пройти! – вскрикнул он, но профессор сгрёб его за воротник, и юный вампир с ужасом увидел его клыки и горящие яростью глаза:       – Ну уж нет! У тебя не получится трусливо сбежать, мой мальчик.

***

      – Ты напрасно так боишься за него, – говорил его сиятельство, идя по коридорам. – Он отважный юноша и, в крайнем случае, вполне способен сам за себя постоять. Он справится.       Герберт вздохнул.       – Papa, – сказал он, – его обратила женщина.       – Ну так и что же? – Граф остановился. – По-твоему, она победила его в честном бою? Ты тоже без усилий справился бы, если бы действовал как она. Но тебе не терпелось дать ему шанс... Да, разумеется, я слышал, как ты за ним гонялся, – пояснил он удивлённому Герберту. – Даже профессор вас услышал... Идём, – он продолжил путь, – не стоит обсуждать это посреди коридора.       Однако Герберт не сдвинулся с места. Закусив губу, он с минуту мучительно обдумывал что-то – а потом поднял глаза, взглянул в спину отцу и бросился следом за ним.       – Papa! – крикнул он, настигая его уже почти у самого кабинета. – Подожди! Откуда ты знаешь...       – Что знаю? Я не понимаю, о чём ты говоришь, – граф отворил дверь. – Входи.       – Неправда! – Герберт удержал его руку. – Ты всегда всё понимаешь – и даже больше, чем...       Граф усмехнулся:       – Туше.       – Ты был там? – спросил Герберт. – Ты был там, ты всё видел, и просто позволил ей... papa!!!       Его голос звенящим эхом прокатился по коридору. И всё стихло.       – А ты предпочёл, чтобы меня там не было? Входи же.       – Ты должен был её остановить... – прошептал Герберт, машинально переступая порог. Он смотрел в пространство перед собой, словно в поисках ответа, но замечал лишь незначительные детали: бокал на столике, несколько упавших на пол шахматных фигурок, отодвинутое кресло – другое, не то, в котором обычно сидел отец, – и, наконец, неровно отдёрнутую штору на окне. – Почему ты этого не сделал?       Граф вздохнул.       – Допустим, я сделал бы это, – согласился он. – Но что затем? Приволочь его сюда, полуживого, и швырнуть в кучу гостей?       – Но они уже...       – О, на такое угощение сбежались бы снова, можешь мне поверить. Хорошенький мальчик против стаи голодных упырей... да они бы его по косточкам растащили, у тебя на глазах! А с ним и тебя, если бы ты вздумал препятствовать им. Этого тебе хотелось?       – Но ты мог бы...       – Мог бы что? Моя власть не безгранична, как и их вера в меня; сдаётся мне, теперь мой авторитет подорван. (Герберт всхлипнул и прижался к нему, крепко обнимая за шею.) Ну всё, всё, – успокоил его граф, – это просто наваждение, дурной сон... забудь об этом. Вот слушай, – продолжал он, гладя сына по волосам, – один человек должен был переправить на другой берег волка, козлёнка и капусту...       – Papa! – выпрямился Герберт. – Я с детства помню эту задачу.       – Так и чем же она плоха? – улыбнулся его сиятельство. – В решении, правда не сказано, что прежде всего человек должен укусить капусту, подпустить к ней козлёнка, затем вопить так, будто все ангелы слетелись по его душу, и позволить уйти всем троим, а когда между капустой и козлёнком всё будет кончено, забрать, наконец, и волка; но будем считать, что это частный случай... Я был убедителен, надеюсь?       – О! – восхищённо сказал Герберт. – Ты перепугал всех! Мы даже подумали, что замок рухнет! – он засмеялся. – Но скажи, ведь на самом деле...       – Что?       – Ты что-то почувствовал?       Граф усмехнулся.       – Гордость за свои голосовые связки, – сказал он. – Они меня, во всяком случае, не подвели. Что, скажи на милость, я должен был почувствовать при виде двух скрещенных подсвечников? – Он вздохнул. – И почему я всё время иду ради тебя на какие-то аферы?       – Потому что я твой сын? А знаешь, Генрих сказал...       Со двора донёсся крик. Переглянувшись, оба фон Кролока с одинаковым проворством кинулись к окну. Герберт опередил отца, сбив по пути с доски все остальные фигуры, и прильнул к стеклу.       Профессор Абронзиус, разинув рот от изумления, сидел посреди двора прямо на снегу, судорожно вцепившись в свой зонтик.       – Что и требовалось доказать, – граф удовлетворено сложил перед собой ладони. – Кажется, Альфред сумел избежать разговора. Можешь идти к нему; а я, так уж и быть, разберу счета, которые привезли сегодня днём.       – Счета? – с недоумением взглянул на него виконт.       – Да, из города, целый ворох. Кто-то снова взялся за старое.       – Ты о чём?       – О том, что этот позор нашего рода наконец-то изволил сбежать. И нечего так смотреть: родной отец называл его так, и я не вижу причины, чтобы с ним не соглашаться.       – Но papa!..       – Лжец, мошенник и карточный вор, – не слушая, продолжал его сиятельство, – который теперь, к тому же, распоряжается моими деньгами, как будто они его собственные! Впрочем, других-то у него и нет: сам он за всю жизнь ни гроша не нажил.       – Почему ты так его не любишь?       – Я озвучил недостаточно причин? – удивился граф. – Хорошо, могу прибавить ещё одну: к людям, которые выглядят так, будто последний раз причёсывались ещё в прошлом столетии, я испытываю физическое отвращение.       – Он не человек, – тихо сказал Герберт. – Как и мы все.       – Не имеет значения.       – К тому же, он единственный, кто подумал о тебе! – продолжал виконт. – И обо мне тоже: когда ты закричал и все кинулись искать укрытие, мы спрятались за дверью.       Граф не ответил.       – Что у тебя за слабость ко всяким отверженным? – спросил он вместо этого. – Как ты не понимаешь, что ни в коей мере не такой, как они? И думать забудь об этом!       – Почему? Потому что я твой сын? – спросил Герберт. – Только поэтому? Или потому, что ты не застукал меня с камердинером? Прости, но ты очень вовремя забрал к себе Анталя, а тот, кого ты отдал мне взамен...       – Довольно! – оборвал его граф. – Я не собираюсь ссориться с тобой из-за... него. – Он развернулся и прошёл к письменному столу. – От дома я ему пока не отказал, – продолжал он, садясь, – упокоить всё равно не могу, официально мы не в ссоре и тебе общаться с ним я также не запретил, хотя, признаюсь, общением этим недоволен. Пожалуй, всего даже слишком много. Так чего же ещё ты хочешь? Ступай к своему Альфреду; а я займусь делами. – Он взял первый конверт, вскрыл его и углубился в чтение. Герберт стоял посреди кабинета, раздумывая над его словами. – Платье? – удивлённо сказал граф. Он разорвал второй конверт. – Чулки, сорочки, веер... это ещё что такое?       – Генрих решил кардинально сменить стиль? – Герберт оживился и подбежал к отцу.       – Успокойся, он ни при чём – не знаю, к сожалению или к счастью. Ароматические свечи, соли и пена для ванн, – продолжал читать граф. – Она отыскала все магазины, куда посылал я! Как?!       – Выбрала самые дорогие? – предположил Герберт. – Или самые известные. Или самые старые... Другой вопрос, почему ей там не отказали?       – Это-то как раз легко объяснить. – Граф бросил последний счёт на стол и склонил голову на сложенные руки. – Иди, – сказал он. – Я хочу побыть один.       – Как скажешь, отец, – отозвался Герберт. – А... когда он сбежал?       – Кто? А... понятия не имею. Вчера Куколь нашёл надгробную плиту сдвинутой, а могилу – пустой. Тот конец кладбища слишком далеко; это могло случиться когда угодно... Ты не собираешься вернуться в склеп сегодня?       – Сегодня? О, нет! Мы уже были под землёй, – Герберт улыбнулся, – вблизи воды... Я немного показал Альфреду окрестности.       – И как ему здесь нравится?       – Он скучает по людям, кажется. Как думаешь, это у него пройдёт?       – Безусловно, – кивнул граф. – Он, правда, городской житель, ему труднее... но пройдёт. Отвлекай его. И не бросай одного, ни в коем случае. Нельзя, чтобы он думал, будто ему нечего терять, кроме самого себя. Понимаешь?       – Очень даже понимаю! Надеюсь, Магда проводила его? – Герберт забеспокоился. – Au revoir**, papa!       – Ты любишь его?       Герберт обернулся у порога.       – Да, – просто ответил он и исчез за дверью, растворился во мраке коридора – мгновенно, как гаснет искорка, взлетевшая от костра. До слуха графа долетел стук его каблуков: Герберт очень торопился к Альфреду. Задумавшись, его сиятельство слабо улыбнулся.       Потом покачал головой и снова взглянул на счета.       Самым разумным было предположить, что фройляйн Шагал пыталась разорить его, в отместку. Не хватало только счёта за дорогущий номер в гостинице, куда доставили бы покупки... не остановилась же она в чистом поле или на ближайшем кладбище? Исключено: там нет ванны.       Может быть, счёт за номер ещё в пути? Или...       Его сиятельство задумчиво постучал ногтями по столу. Потом придвинул к себе стопку чистой бумаги, стряхнул с верхнего листа пыль и взялся за перо.       Ему предстояло написать одно тщательно обдуманное и, должно быть, очень длинное письмо. Очень неловкое письмо. Так, в общем, и бывает, когда пишешь тем, кого не видел много лет – много даже для тех, кто, теоретически, вечен.       Ну и, конечно, необходимо позаботиться о том, чтобы в следующий раз, когда Сара явится куда бы то ни было пополнить запас безделушек, ей однозначно заявили, что кредит закрыт. Помнится, ей так хотелось сделаться самостоятельной, что, право, грешно лишать её такого удовольствия.       Пусть поймёт, что самостоятельность тоже имеет свою цену.