Время

Он не знал, сколько прошло времени. В загробном мире оно текло медленно, почти застывая на месте, растягиваясь на целую вечность, словно бесконечная, горькая карамель. Прежде он никогда об этом не задумывался. Было здесь и сейчас – другого не дано. Пока этот вытекающий из пальцев песок не взорвался, вихрем окутывая его – и время побежало, словно быстрый ручей. Он жил вечность. Но время, проведенное с Ней, промелькнуло мимо так быстро, будто это был всего лишь танец. Он научился его измерять. Он не делил время на дни, часы, минуты. Его ориентиром стали посетители: погибшие из мира живых или никогда не жившие судьи. Но, если первых было слишком много, и их можно было определить в разряд секунд, то вторые появлялись настолько редко, что и стали его главной отправной точкой. Нона, извещающая о своем прибытии громким, уверенным цокотом каблуков. Квин, подлетающая к барной стойке и требующая ещё выпить. Гинти, вечно мрачный и раздраженный, признающий только виски. И Клавис, в противовес ему, веселый и легкий на подъем. Они разбавляли его «серые будни», в которых не существовало выходных. Спустя сотни посетителей, один из них заявлялся к нему – и он всегда запоминал этот момент, чтобы после вновь начать отсчет. Это стало некой привычкой – считать количество времени, прошедшее с момента Её ухода. Его улыбка удивила их. Нона, словно знавшая об этом заранее, лишь фыркнула, когда он улыбнулся ей при входе. «Можешь оставить это для посетителей» - и помахала в воздухе рукой, указывая в сторону бара. Квин с радостью кинулась его обнимать – от нее попахивало выпитым алкоголем. Гинти сперва замер в изумлении, затем цыкнул сквозь зубы, отведя взгляд, и пробурчал что-то про «глупые эмоции». А Клавис… тот, казалось, даже не обратил внимания – лишь улыбнулся в ответ, привычно помахав рукой. Со временем они привыкли. Он старался лишний раз не улыбаться, считая это ненужной фальшью – к такому его приучила Нона. Однако, когда Квин чересчур напивалась и начинала отвешивать ему глупые комплименты, или Клавис, по собственной неуклюжести, чуть не падал со стула, он не сдерживался. Он улыбался им – и они всегда улыбались в ответ. Они не были людьми, но все же доставляли ему каплю радости. Иначе было с посетителями. Им он улыбался всегда – некоторые расплывались в ответной улыбке, другие неловко дергали уголками губ, растерянно глядя по сторонам, третьи лишь фыркали, даже не глядя на него. Но он знал, что так нужно. Улыбка располагала к себе этих потерявшихся людей, вызывая в них положительные эмоции, хоть и размером с маленькую песчинку, скрытую под океаном неуверенности и страха. И пусть не все посетители его бара уходили оттуда с улыбкой, пусть не все оставались счастливы, пусть не все признавали, что были рады жить, но… «Тогда тебе надо сделать что-то со своим лицом. Не мог бы ты улыбнуться или что-то типа того?» Он улыбался. И каждый раз вспоминал о Ней. Но не всегда эти мысли вызывали улыбку. Иногда воспоминания о Ней навевали тоску – после Её ухода он научился скучать. Прежде ни одно мгновение, проведенное рядом с Ней, не было похожим на другое. Она наполняла собой все свободное время и пространство. В перерывах между посещениями усопших Она могла ходить по бару, вслух размышляя о только ушедших, сама же шутила и сама же смеялась, прекрасно зная, что от него реакции не дождется. Иногда подходила к роялю и наигрывала какую-то мелодию. Иногда оставалась рядом с баром, скучающим взором глядя, как он смешивает напитки или протирает бокалы. Иногда помогала ему, протирала стойку или готовила обед. А иногда, когда посетители оказывались чересчур жестоки, хмурилась, отвернувшись от него и задумчиво глядя перед собой. Но Она никогда не сидела на месте, бездумно глядя в стену. Каждое Её движение, жест, эмоция были наполнены жизнью. И со временем ему стало не хватать этой жизни, прежде заполнявшей его бар яркими красками, а затем так внезапно исчезнувшей. Он пытался развлекать себя: читал книги, слушал музыку, своими же пальцами сочиненную, придумывал новые рецепты коктейлей или игрался с куклами, заставляя их двигаться. Но тишина и одиночество продолжали давить на него, покуда не приходили посетители или кто-нибудь из старых знакомых, разбавляя безмолвие своими равномерными шагами и приветственными восклицаниями. Однажды в его бар попала девочка. Он не знал, было ли этой ошибкой Кастры, очередной проверкой Ноны или просто все подумали, что он обо всем забыл. Прежде к нему не попадал никто, настолько похожий на Неё. Девочка любила кататься на коньках. Большая часть её воспоминаний была связана с замерзшей водной гладью, пробирающим кожу морозом, тяжелым дыханием и раскрасневшимися щеками. У неё были длинные, темные волосы, завязанные сзади в небрежный хвостик, и большие, карие глаза. Ей было всего 13. Однажды она вывихнула ногу и не могла долгое время кататься. А, когда вновь вышла на лёд – рано, слишком рано – поскользнулась и упала, с силой ударившись затылком и спиной. Пролежав в коме неделю, она умерла. Он улыбался, глядя на неё. А она улыбалась в ответ, чуть щуря глаза и то и дело поправляя выпавшую из-за уха прядь. Он улыбался, даже когда двери лифта отрезали девочку от него. Но, едва он отвернулся, улыбка слетела с его лица. Голову наполнили воспоминания о Ней, а внутри что-то заныло – он познал это чувство лишь однажды. Положив ладонь на грудь, он надеялся как-то усмирить вспыхнувшие было эмоции. Однако прикосновения не были тем, что могло помочь – Она не успела ему этого объяснить. К счастью, это была не та боль – лишь отголосок пережитых тогда страданий. Вернувшись в бар, он на несколько секунд замер, глядя на куклу, так и сидевшую около стены, рядом с ним, как и когда-то, когда Она ещё была здесь. Он гордился этим манекеном – его он делал со всей возможной тщательностью, вкладывал в каждый штрих, каждый оттенок остатки собственной души. На кукле была Её одежда, оставшаяся в шкафу после ухода. Он с бережностью выводил на её лице яркие губы, изогнутые в той самой улыбке, тонкие брови и белоснежную прядь, среди иссиня-черных волос. Иногда он разговаривал с ней - и в нем просыпались непонятные эмоции. Словно ожидание, смешанное с необъяснимым болезненным чувством. Он все ждал, что Она ответит, но все, что он мог сделать – дернуть за нити, заставляя куклу повернуть голову в его сторону. Пустые глазницы, замершая на лице улыбка и неестественно склоненная голова. Он смотрел на неё несколько мгновений, а после возвращал в прежнее положение, сжав ладонь в кулак. Он гордился этой куклой – но это была всего лишь кукла. С застывшей на лице улыбкой – хотя он помнил, как Она плакала. В привычной одежде – хотя он помнил, как прекрасна Она была в том платье. С вечно распущенными волосами – хотя, только просыпаясь, Она любила завязывать их в хвост. Она умела шутить и искренне смеяться. Она часто готовила для них еду, а после бурчала о некачественных продуктах. Она хмурилась, видя жестокость игр, ругалась и кричала. Она улыбалась – так широко и искренне – когда истории пришедших посетителей заканчивались без ссор и драк. Она не помнила даже своего имени, но Ей это никогда не мешало. Она жила, находясь в мире смерти. Он не знал, сколько прошло времени. Знал только, что без Неё каждое прожитое мгновение оставалось пустым.