Искаженные чувства

Я не помню, когда именно это началось. Когда кошмары стали преследовать Лидию? Как долго она скрывала свой страх, прежде чем я заметил в ней едва различимые изменения, на которые никто другой не обратил внимания? Сколько раз она из последних сил старалась сохранить маску безмятежности, пока боязнь собственной тени медленно проникала в её сознание, сковывая его и помутняя разум? Как призрачна для неё была грань между миром кошмаров и нашим, и существует ли она вообще? Светили ли звёзды так же ярко, как обычно, или чуть тусклее в ту ночь, когда Лидия впервые проснулась в своей комнате с бешено стучащимся сердцем, ища спасение от слишком реальных снов в чернильной темноте действительности? Много ли встретила огненно-золотых рассветов, боясь сомкнуть глаза? Тяжело ли давалось Лидии молчать, стиснув зубы, не желая принимать чужую помощь? Надеялась ли она на то, что когда-нибудь сможет вновь уснуть спокойно? Пугала ли её неизвестность? Через сколько дней она бы окончательно сломалась от отчаяния..? Я не знаю. Не хочу знать. Существуют вопросы, на которые просто нет ответа. И, скорее всего, это даже к лучшему. Правда часто оказывается не слишком приятной, и ранит сильнее, чем незнание. Но если уж искать точку отсчета... Жизнь в Академии Драгонвейл шла своим чередом, наполненная шуршанием пергамента в душноватых аудиториях, запахом свежих булочек с корицей, ежедневно выпекаемых на кухне, бескрайним небом, раскинувшимся над зданием школы, разговорами и смехом студентов, беззаботно гуляющим по коридорам сквозняком и отрешенностью серовато-белого камня стен. Всё вернулось в прежнее русло, стало таким, каким должно быть – пора приключений закончилась, без лишних слов уступив место бесцветной рутине. Суматоха, хороводом закружившаяся вокруг происшествия с директором Натаниэлем, быстро сошла на нет – несмотря на то, что в снятии чар со студентов я принимал немалое участие, слава, восхищенные взгляды и благодарности достались одной Лидии (впрочем, я и не тешил себя надеждой, что кто-то захочет быть обязанным тому, кто до этого происшествия был не более, чем изгоем общества, магом-недоучкой и позором рода волшебников Найтингейл), которой, однако, всё это было совершенно не нужно. Горечь от утраты самой близкой подруги убивала девушку изнутри, словно яд, а повышенное к ней внимание лишь раздражало, не давая остаться один на один со своей болью. В конце концов, напоровшись на абсолютное безразличие Лидии к всяческим почестям, всеобщее ликование затихло. Была ещё одна причина, помимо горя, но тесно с ним связанная, по которой спасительница стала пренебрегать теми, от которых своими же руками отвела беду. По Академии со скоростью света расползлись всевозможные слухи, историю о случившимися с Лидией приключениями все знали наизусть (хоть о большинстве событий сама девушка никогда не распространялась), а также каждый считал своей священной обязанностью добавить в рассказ что-то от себя. В итоге, Светило Магического Мира, Величайшая Волшебница всех времен и народов, Мудрейшая Зубная Фея и сам Мерлин в женском обличье, которую я знал под совершенно другим именем, неожиданно оказалась родственницей половины учащихся Академии, другая же половина скромно заявляла, что спасать Лидия пришла только одного, и этот «кто-то» - именно он, затем всплыла совершенно фантастическая версия о том, что на самом деле Натаниэля остановила внучатая племянница старшего брата двоюродной сестры троюродной бабушки, являющейся матерью жены отчима восьмого сына крестного отца, чей брат-близнец оказался в пятом колене и через брак с четырехюродной сестрой сводного младшего брата двоюродного дяди родственником директора, после добавилась маленькая деталь – Лидия стала наследницей Наполеона, в благородном порыве снять чары со школы она поубивала сотню-другую злобных гномиков, достала меч Экскалибур, оседлала дракона, вызвала Сатану и пронзила его чёрное сердце своим клинком, сражалась с армией маринованных огурцов и совершила ещё множество дивных подвигов. А я в который раз подумал, что быть популярным – точно не для меня. И всё было бы хорошо, если бы за всем этим счастливым щебетанием все не забыли о смерти Селесты. Тяжело терять друзей. Наверное. У меня-то раньше их не было вовсе. До тех пор, пока не появилась Лидия. И, кажется, я никогда не смогу до конца понять, насколько это ужасно – потерять близкого тебе человека. Навсегда потерять. Без возможности что-либо сделать и изменить. Скорее всего, это самая настоящая катастрофа в личной Вселенной одного человека. Мне не понять. Мне некого оплакивать, мне не о ком жалеть, мне незнакомо чувство утраты, а Лидию я не отпущу, что бы ни случилось. Никогда. Даже несмотря на то, что место самого дорогого ей человека навсегда занято – да и я не настолько дурак, чтобы замахиваться на него. Заменить Селесту не сможет никто, и я это прекрасно осознаю. И не пытаюсь стать всего лишь «заменителем», потому что, во-первых, это бессмысленно, а, во-вторых, довольно-таки унизительно. Я хорошо понимаю это, в отличие от многих других, самонадеянно назвавшихся лучшими друзьями Лидии, лишь перекинувшись с нею парой-тройкой дежурных фраз. Они ведь даже не замечают, насколько она их презирает, и причина тут только одна – они забыли. Им никогда не было дела до Селесты при жизни, а после её смерти – уж подавно. Они видят только то, что хотят видеть, выдают желаемое за действительное. Вообразите: такая трогательная, интересная и захватывающая история о спасении Академии Драгонвейл, а тут какая-то абсолютно нелепая и из ряда вон выходящая смерть! И все попытались замять эту неловкую, избыточную деталь. И Селесту забыли. Словно студентки с таким именем и неизменно задумчивым взглядом никогда и не существовало. Она стала ненужным воспоминанием, не более. Но Лидия помнила. И простить этот лицемерный спектакль, разыгранный людьми, боящимися правды, не могла. «Как же я их ненавижу. Всех. До единого. Они ничего не стоят. Жалкие фальшивки! Лучше бы они все тогда умерли, а Селеста осталась жива!» - однажды с обезоруживающей искренностью и пугающим холодком в голосе процедила сквозь зубы Лидия, когда её чаша терпения переполнилась. - «Тошнит от их приторных улыбок! Они даже не подозревают, что я не их спасала. Если бы только я могла вернуть Селесту в обмен на их жизни – я бы не колебалась. Теперь уж точно. Ни на секунду бы не замешкалась». Я тогда лишь пожал плечами, списав такую болезненную реакцию на общую раздражительность, присущую людям, несущим бремя неутешимого горя. Я не обратил внимания, а ведь это был первый сигнал тревоги. Затем лютая неприязнь к окружающим ненадолго стихла, и вернулась прежняя Лидия, такая, какой я её встретил впервые. Но, примерно через дня три-четыре, от жизнерадостной, бойкой, уверенной в себе девушки вновь осталась лишь тень. Тень продолжала улыбаться – как мне, так и остальным, вполне дружелюбно отвечала, когда к ней кто-либо обращался... Никто ничего не заметил. Кроме меня. С каждым днём, с каждым часом, с каждой минутой я замечал всё более явные перемены в Лидии. Она стала очень бледной, в столовой почти не прикасалась к еде, ссылаясь на отсутствие аппетита, а под глазами пролегли тени, явно вызванные недосыпанием. Я забеспокоился, не заболела ли она, но в итоге не добился ничего, кроме обещания сходить к школьному врачу, которое Лидия так и не выполнила. Затем в ней начала чувствоваться нервозность. Её пальцы постоянно что-то судорожно теребили, на чужие фразы она отвечала отрывисто и с явной неохотой, а то и вовсе огрызалась. Всё чаще девушка уходила в себя, замыкалась от окружающего мира, и больнее всего было осознавать, что я не в силах ей помочь. Конечно, в конце концов я остался единственным, с кем она не перестала общаться, но лучше от этого не становилось. Я ждал помощи от кого-либо из её знакомых, учителей, надеялся, что кто-нибудь из них заметит её странное состояние, с каждым днём всё ухудшающееся, но на помощь никто прийти не спешил. Все делали вид, что всё нормально. Что ничего необычного не происходит. Что им совершенно все равно. И вот, сидя в библиотеке и ища хоть толику информации об устройстве драконьих гнёзд для завтрашнего семинара по драконологии, я с улыбкой вспомнил, как сам совсем недавно пытался стать драконом, и чем это закончилось для меня и Лидии. Нашей дружбой... Мы вместе стали вспоминать самые забавные моменты того приключения, и вскоре смех заполнил тихий зал с книжными рядами. Но стоило мне встретиться взглядом с глазами Лидии – и ледяная рука словно сжала мне горло, мешая не то что смеяться, даже дышать. Чувствуя вину перед подругой, которой не мог помочь в её горе, я раньше старательно избегал её взгляда. Теперь же она смеялась – но в её глазах, прежде тёплого орехового цвета, сейчас ставшего похожим больше на мёрзлую кору деревьев зимой, таилась боль, отчаяние и.. неимоверная усталость. В тот момент я понял, что затягивать больше нельзя, что любое промедление станет неисправимой ошибкой. Но я всегда был трусом, им и остался. Я побоялся что-либо сделать. Мне было страшно что-либо менять. И Лидия продолжила угасать у меня на глазах. И никуда нельзя было убежать от осознания того, что я теряю её. Она ускользала от меня в свой собственный мир, и ко мне всё чаще стала наведываться мысль, что она может не вернуться оттуда. Но что я мог сделать, не зная даже причины происходящего? Стоило мне самую малость, вскользь или полунамёком коснуться вопросов о её странном поведении, как Лидия, в лучшем случае, меняла тему разговора, а то и вовсе замолкала на целые часы и подчеркнуто игнорировала любые мои попытки вновь заговорить с ней в целом и меня – в частности. Мне не хотелось потерять её доверие – и поэтому я перестал докучать девушке назойливой тревогой. Опять же – струсил. Но чего я боялся больше? Того, что, перестав общаться со мной, Лидия окончательно отгородится от всего мира? Какая прекрасная позиция, выставляющая меня в свете эдакого храброго защитника, готового любой ценой остаться рядом с другом, нуждающимся в его помощи, как в воздухе, или даже больше. Нелепая, отвратительная, мерзкая ложь. Бесполезно врать самому себе – от своей сути не убежишь. Я не настолько благороден и не настолько альтруист, чтобы эти слова могли стать правдой. Я ведь даже не в состоянии помочь, так что роль героя-защитника – всего лишь сладкая и убаюкивающая совесть выдумка. Тогда, может, я боялся вновь остаться наедине с одиночеством, потерять первого и единственного друга? Или всё намного менее возвышенно? Вдруг мне просто не хотелось отпускать то невероятно приятное чувство собственной значимости – ведь я был последней ниточкой, связывающей для Лидии реальность с ней самой? Мне кажется, я знаю ответ, но мне не хочется его принимать, он слишком жесток. Не сейчас. Когда-нибудь позже. И именно тогда, когда у меня уже бессильно опустились руки, и я оставил тщетные попытки повлиять на произвол судьбы, жизнь сделала ещё один головокружительный поворот, поставивший всё с ног на голову. В ту ночь меня разбудил совершенно отчаянный стук в дверь. Я был готов ко всему: к пожару, охватившему всё здание, к нападению водившихся в лесу Эльвандара оборотней на Академию, к объявлению внепланового урока астрономии из-за уникального расположения небесных светил, к концу света... Но только не к беззвучно плачущей Лидии, из-за болезненной бледности в своей белой ночной сорочке удивительно похожей на маленькое безобидное привидение, застывшей на пороге. Удивиться мне дали, хоть слово сказать – нет. Лидия трясущимися руками закрыла за собой дверь и почти умоляющим голосом попросила остаться здесь. В голове у меня роилось тысячи вопросов, например, как её угораздило никем не замеченной пробраться в крыло, отведенное для спален мальчишек (от спален девушек до сюда нужно было пройти чуть ли не всю школу, да ещё не столкнуться с дежурными, что, учитывая состояние Лидии, было проблематично) и банальное «что вообще произошло?», но, стоило мне только ещё раз посмотреть в её глаза, в которых явственно читался крик о помощи, я лишь накинул на неё клетчатый плед и присел на кровать, готовый выслушать всё, что она скажет. Девушка села рядом, и, начав говорить, вцепилась мне в руку так, что на ней остались следы от ногтей. Но это было не важно. Важно было то, что только мне Лидия приоткрыла потайную дверцу в собственную душу, только мне она доверилась, только я мог ей помочь, и поэтому я слушал, не перебивая и вникая в каждое слово. Слушал, и постепенно все звенья одной цепи встали на своё место. Её мучили кошмары. До боли реальные и яркие. И, что самое удивительное, ни один ночной кошмар никогда не повторялся дважды. Они были своего рода уникальны, и Лидия никогда не знала, что ждёт её в следующий раз, когда она заснёт. Плохие сны были настойчивее зубной боли, и не пропускали ни единой возможности вновь заявить о себе. Дошло до того, что даже просто мигая и не открывая глаз дольше положенного, Лидии начинали мерещиться какие-то странные вещи. Но самое страшное представление начиналось именно ночью. Фонтан в вестибюле, наполненный не водой, а кровью, жизнерадостно ниспадал алыми брызгами и оставлял разводы на мраморной статуе. Вход в отсек библиотеки неумолимо закрывался и замуровывал девушку навсегда среди холодных стен. Телепорт переставал работать на середине пути, и Лидию мучительно разрывало на мельчайшие частицы прямо в воздухе. Перила вдруг исчезали, и, лишённая опоры, не в силах удержать равновесие, она падала с огромной высоты Астрономической башни. Ей приходилось покорно стоять на месте и отсчитывать секунды до того, как водяное колесо начинало свой размеренный ход и дробило её кости в щепки. Филин, фамильяр Натаниэля, выцарапывал ей глаза, уродуя лицо когтями и клювом. Кукла-шут оживала, лишь чтобы ночью тихо-мирно перерезать хозяйке горло с помощью ножниц. В фургончике Муставио Лидия обнаруживала вовсе не безобидные товары, а выпотрошенные трупы студентов, обезглавленные и подвешенные за ноги к потолку. В лесу на неё нападал рой обезумевших насекомых, оставляющих на месте укусов сочащиеся ядом волдыри. Из тарелки в столовой на неё робко смотрело яблоко... глазное. Отражение вылезало из зеркала и начинало душить её, приговаривая «Проклинаю, проклинаю, проклинаю!». Стражи отказывались пропускать Лидию на верхние этажи Академии и пронзали её насквозь копьем, как нарушительницу. Волшебное дерево принимало её за врага и опутывало ветвями так сильно, что рёбра вонзались во внутренние органы. Упав в реку, девушка никак не могла выплыть на поверхность и задыхалась. Её хоронили заживо, раздирали на части собаки, сжигали дотла... Была в этих снах ещё одна странность. В них никогда не было меня. Когда Лидия пришла ко мне, она бежала от кошмара, где Селесту на её глазах убил Натаниэль – просто сломал шею и откинул в сторону, словно тряпичную куклу. И направился к следующей жертве... «Жертва», иногда из одного страшного сна попадающая в другой, из последних сил вырвалась в реальный мир, но оставаться одной было слишком жутко, и, отбросив сомнения, что её сочтут сумасшедшей, мешавшие ей обратиться за помощью раньше, Лидия направилась к тому, кому могла довериться, и кто никогда не гнался за ней с топором в её ночных кошмарах. Так она и оказалась, дрожащая и заплаканная, в моей комнате и в моих объятиях. Она не требовала от меня, чтобы я поработал психоаналитиком и разобрался в её подсознании, так методично убивающим её во сне и наяву. Она не просила излечить её от кошмаров, от страха, от криков во сне, от дрожи по телу, от ноющей боли в голове, от трясущихся рук. Лидия хотела, чтобы я разделил с ней её безумие, а мне большего было и не нужно. Я взял кусочек её тьмы на себя. Это было совсем не то, о чём я втайне мечтал. Несмотря на нашу близость, наши чувства изначально были с червоточиной, и изъян был исключительно во мне. Я боялся, что вновь стану ненужным, как только кошмары перестанут преследовать Лидию. Но они никуда не уходили, и заснуть спокойно девушка могла только рядом со мной. Мне стыдно за это, но я рад, по-настоящему счастлив, что дела обстоят именно так. Если бы не эти сновидения, я никогда бы не смог переступить черту и стать для Лидии кем-то большим, чем просто друг. Теперь она каждую ночь приходит ко мне, ловко обходя дежурные посты, и мы говорим с ней о разной ерунде, пока она не заснет, а ещё некоторое время смотрю, как она улыбается и как чуть подрагивают её ресницы в неясном сумраке комнаты. Или же мы отправляемся на тайную прогулку по замку – забираемся в какое-нибудь укромное местечко и вместе дожидаемся первых лучей солнца. Мне не важно, что я не высыпаюсь или что нас когда-нибудь могут поймать. Пока что всё хорошо. Лидия счастлива, что смогла избавиться от своего проклятия, а я про себя радуюсь, что всё же не полностью. С каждым новым ночным визитом я привязываю её к себе всё крепче. Я заставил её поверить, что я – её единственное спасение. Я влюбил Лидию в себя против её воли, став тем, кто может понять и разделить её страхи. Я заменил ей весь мир. Это неправильно. Нельзя целовать и обнимать ту, которую держишь подле себя обманом. Хоть я и твержу себе, что делаю это для её же блага, мои чувства скорее похожи на иллюзию. Будто я поймал красивую, гордую дикую птицу, и постоянно ломаю ей крылья, чтобы она не смогла улететь и, в конце концов, привязалась ко мне. Моя любовь слишком искаженная. Но ведь это так приятно, чувствовать себя нужным. Необходимым. Важным. Незаменимым. - Зак? - голос прозвучал очень тихо и мягко, словно его обладательница боялась понапрасну потревожить меня. - О чём задумался? - А? Неважно. - отвлекаясь от своих мыслей, натянуто улыбнулся я. - Тебе такое точно будет неинтересно слушать. - Почему это? - Лидия нахмурилась и даже попыталась отстраниться. Бесполезно. Я слишком крепко держу её. - Ты что-то от меня скрываешь? - Что-то в твоём тоне говорит мне о том, что ты от меня не отстанешь, пока я не отвечу, - смеюсь я. - Хорошо, ты меня раскусила. Я как раз вспоминал, как ты изящной трусцой убегала от взвода картофелин, на которых я опробовал заклинание временного оживления. - Очень смешно! - деланно возмутилась девушка, пихнув меня в бок локтем. - Я бы на тебя посмотрела, когда ты переступаешь порог комнаты, а тебе на голову падают эти верещащие создания, устроившие засаду на шкафу! Лидия ещё немножечко ворчит, но сама еле сдерживает улыбку, и вскоре мы вместе смеёмся, глядя на то, как первые лучи окрашивают стены Академии в золотисто-розовый цвет. Мы часто сидим здесь, на крыше Астрономической башни, смотрим на звёзды, царствующие на тёмном бархате ночи, ищем знакомые созвездия и искренне верим, что иногда небесные светила дружелюбно помигивают нам, будто давним знакомым. А потом следим за тем, как заря медленно добавляет свои краски в небесное полотно, и краешек солнца показывается над горизонтом. Вместе теплее, и мы сидим, обнимаясь; волосы Лидии приятно щекочут мне лицо. Я люблю гладить её черные волосы, с одной-единственной красной прядкой, перебирать их руками, и она не возражает против этого. В такие моменты, когда кажется, что в мире нет ничего, кроме нас двоих, немыслимой высоты под нами и постепенно меняющегося неба над головой, когда наши пальцы переплетаются и я чувствую её тепло, мне кажется, что это и есть счастье. Я позволяю себе забыть о том, что сломал Лидию. Мне хочется верить, что всё так и должно быть. - Знаешь, Зак, мне бы хотелось, чтобы ты мне приснился. - неожиданно заявляет Лидия и прижимается ко мне сильнее, будто ожидая, что я её оттолкну. - Расчлененным или в роли твоего убийцы? - хмыкаю я. - Не в кошмарах. В нормальном сне. - поясняет она. - Это было бы замечательно. - Наверное. Лидия не знает, что последнее, чего я буду желать в своей жизни, это то, чтобы ей стали сниться нормальные сны. Ведь тогда между нами снова возникнет пропасть, а я стану благородным рыцарем, которому больше нечего защищать. - Спасибо тебе. - вновь нарушает тишину Лидия, в тысячный раз благодаря меня за то, что я с ног до головы опутал её своей ложью. Она не догадывается, за что благодарит. - Ты бы мог просто отвернуться от меня. Назвать сумасшедшей. Оставить одну. Ведь зачем тебе всё это...? - Я люблю тебя. Вот зачем. - девушка улыбается, а её глаза, похожие в свете солнца на янтарь, тепло и нежно светятся изнутри. Обычно Лидия не отвечает на эти слова. Словно боясь последствий своего ответа. - Я... я тоже тебя люблю. Но сегодня определенно необычный день. - Оказывается, это так легко сказать. - продолжает она, и непонятно, обращается ли она ко мне, к себе или к свободолюбивому ветру, разгуливающему в вышине. - Мне всегда казалось, что стоит мне сказать «я люблю тебя», и всё разрушится. Всё то, что было между нами... Я не хотела потерять дружбу, но боялась попросить любви. И я молчала. - И всё рушилось. - заканчиваю я за неё и целую. Потому что поцелуй – самое искреннее, что я сейчас могу ей дать. Не слова, в которых полно лжи. Не взгляды, где на дне зрачков затаенный страх потерять её снова. Не объятия, которые служат золотой клеткой для моей прекрасной птицы счастья. Не чувства, искаженные до неузнаваемости. Когда-нибудь кошмары бесследно исчезнут. И Лидия вновь будет свободна. А пока... Да, пожалуй, это и есть счастье. Фальшивое, но счастье.