What Kind of Man

Капли скользят по стеклу, до поры до времени в одиночку, но готовые слиться в одну дорожку, лишь бы только ветер дул с той стороны. Я только наблюдаю за ними, в глубине души даже переживаю это неодушевлённое, но полное прекрасной символики явление – мы ведь делаем то же самое. Снова отворачиваюсь. Снова небо серое. – Хорошо в Девоне, – говорит он так, будто просит добавить сахара в кофе. Я встречаю его молчанием, и он не спешит нарушать мой анабиоз, но некоторое время изучает напряжение в моей позе, отрешённость в лице и всё то, что я могу предложить бегающему взгляду – отнюдь не самое обычное. Я устал улыбаться. Мои попытки сбежать из отеля под вечер в одиночестве не остаются незамеченными. Он следует за мной, а затем чертовски пугает, обхватывая за пояс прямо посреди дороги. Снова начинает накрапывать дождь, а безразличие настолько сильное, что у меня даже нет желания вырываться из этих рук. – Не обманывай меня, – будто в упрёк. Как он смеет, хочу я заявить, но не могу. Потому что он смеет. – Я молчу, – урезониваю его. Он держит меня посреди дороги. – Из-за тебя нас собьёт какой-нибудь милый грузовик с продуктами. Но как же мне всё равно. – Что мне сделать для тебя? – отчаянно спрашивает Мэтт, я чувствую его дыхание на затылке, в глаза попадают мерзкие капли, волосы липнут от влаги, шум движения оттесняется шипящими отзвуками беспощадно окатывающего нас с ног до головы водой дождя. – Отпусти. Позади нас взвизгивают шины, мужской голос пытается спросить, не будем ли мы так добры к чёртовой матери сойти с гребаной дороги, но я жду его решения. Я знаю, это не честно, подвергать его выбору, в котором он не видит никакого смысла. Зато я вижу. Мэтт давно уже большой мальчик, раненый и истёртый жизнью изнутри. Он имеет право на выбор. В одно короткое мгновение его руки отпускают меня, и я ухожу прочь, кутаясь в свою куртку. Кажется, я вижу затылком, как он там стоит, отказываясь сдвигаться с места, и не может поверить, что я тоже ухожу. Хоть и знает, что вернусь. Завтра концерт. Моё тело цепенеет от холода, оно привыкло к ласковому жару лос-анджелесского солнца. Окружающая серость лишь делает любого из нас отстранённым. Наш дом – на чёртовом острове. Здесь просыпаются самые страшные воспоминания, поднимаются откуда-то из далёких глубин, заставляют смотреть перед собой и идти с закрытыми глазами навстречу неизвестности. Я лишь чувствую дорогу под своими ногами, вода застилает глаза, но я перестаю её ощущать через некоторое время. Так было и с ним. Как глупо я позволил совсем неопытному пареньку вести себя куда-то, окидывать его гордым взглядом и чувствовать, как невероятное становится реальным. И когда я привык идти с закрытыми глазами, держась лишь только за одну его руку, преодолевать годы, десятилетия, следуя за касанием, её у меня забрали. Всё равно, что убрать из-под ног моих дорогу, по которой я сейчас бреду – и я упаду, буду падать целую вечность, пока меня не разнесёт на атомы, и я оставлю лишь частички воспоминаний, которые впитало моё тело, где-то на краю вселенной. Нас слишком много связывает, и я уже ничего не могу с этим сделать. Он играет в ритме моего сердца, транслирует свои мысли на мой мозг и заполняет меня эмоциями, словно пустой сосуд добротным вином. «Мне не нужна твоя бравада» быстро набираю я, несмотря на то, что дождь не щадит ни айфон, ни руки. Отправляю и иду дальше. Впереди замечаю какую-то забегаловку и надеюсь, что бумажник во внутреннем кармане куртки сух.

* * *

Мэтт запихивает меня в салон автомобиля – там тепло и мало света. Он склоняется и целует меня в шею, и одного этого хватает, чтобы вызвать во мне бурю. Эта буря состоит из потоков эмоций, ошмётков чувств, которые я привык испытывать, когда он делает это. Буря преданности. Буря беззаветной любви. Я даже готов забыть всё на одну ночь. Нам это так нужно. Иногда мы просто не можем находиться в одной комнате, не касаясь друг друга, и сегодня – определённо полярный день. Снаружи адская сырость и холод, а внутри – тлеет привязанность. Одежда исчезает с наших тел со скоростью звука, мы не можем глядеть друг другу в глаза, и касания губ – всё, что имеет значение. Глаза всё равно отказываются привыкать к темноте, так что я не имею возможности видеть, что он делает, когда сижу на постели, подогнув под себя ноги. Я чувствую губы, которые будто раскалены до тысяч градусов, и оставляют с каждым касанием очередное ненужное клеймо на коже моей шеи. Руки, плечи, шея, волосы. Мы двигаемся в унисон. – Детка, – спускаясь с поцелуями, выдаёт он, и этого достаточно, чтобы я оттолкнул его, отбросил к чёрту. Обычно – он тот, кто вспыхивает мгновенно. Но мы не можем игнорировать что-то, что угрожает нашей безопасности. И это в моей природе. Я требую беззаветности. – Не нужно мной пользоваться. Темнота лишь добавляет в моём воображении непонимания к его взгляду. Затем он выглядит разбитым. Я снова делаю это. Я снова бросаю его. Ещё через минуту я лежу на постели, обнажённый, один. Мне снова холодно.

* * *

Кажется, мы заблудились. Мэтт стоит надо мной всё время, пока я собираю вещи. Он смотрит и смотрит, может, ждёт чего-то, но скорее – надеется на чудо, которое вот-вот произойдёт. Я умею быть непричастным, и тем бросаю его в пучину неизвестности, которую он ненавидит, как самый правдивый кошмар. Снова бросаю. – Прости меня. Он просто не знает, что ещё сказать. Эти слова ничего не значат. Это не однодневная обида, наоборот, пожизненная дилемма. – Я люблю тебя. – И какой же мужчина так любит? – прямо сейчас я чувствую себя так, будто мы заперты в клетке. Мы не можем ничего сделать, только лишь мучиться при взгляде друг на друга, отводить глаза, отодвигаться, насколько позволяют прутья, но – не дальше. – Ты заставляешь меня говорить вещи, которые я ненавижу признавать, – он запускает пальцы в волосы и снуёт по безликой комнате, а я прислоняюсь к стене и прикрываю глаза. – Скажи это. – Мне больно. – Ещё. – Мне нужна твоя поддержка. – Ещё. – Я не могу больше ничего сказать, – и я знаю, что через пару секунд мои губы будут накрыты его, и больше между нами нет никаких преград. Он целует меня так, как я хотел, чтобы он сделал уже давно, ещё год назад, два, три – долгое время. Отрывается, чтобы сказать: – Я разобрался с этим дерьмом. – Так не нужно было в него влезать, – выпаливаю я, отталкиваю его, а он снова прижимается, пытается обхватить руками. Борется за меня со мной же. Мы падаем на постель, и снова разверзается шторм, снова кажется, что вот-вот должна разойтись под нами земля и поглотить нас в своё жаркое, тёмное нутро. Я кусаюсь, крепко сжимаю руками бёдра, спину, бока, хочу прорваться внутрь и посмотреть, осталось ли там что-то живое, трепещущее, кроме дыхания на моих губах. – Ты понимаешь, как это мучительно, быть везде наполовину! – у меня нет сил отталкивать его, я не могу даже нормально дышать; мы сталкиваемся лбами с закрытыми глазами, дышим друг другом. – Мы знали, что так и будет. Хочешь, я прямо сейчас напишу… – Куда? – горько смеюсь я. – Чтобы все знали. В твиттер. Могу на видео заснять, – серьёзно шепчет он, роняя поцелуи на моё лицо. – Тебе никто не поверит, дурак, – я не могу перестать смеяться. – Тогда ты просто не можешь убедиться. Открой глаза. Я встречаю потемневшую радужку и расширенные зрачки, не знаю даже, куда смотреть, чтобы всё не двоилось так сильно. Мы привыкли к двойному дну. – Мы не можем получить всё целиком. Мы всегда будем наполовину. Хотя бы для них, – Мэтт кивает на каких-то «них», а я абсолютно не понимаю, что происходит, потому что его беспокойные пальцы перебирают мои волосы. Я лишь прошу его не заставлять меня рвать на себе волосы и кусать локти, а потом заявлять, что моя помощь ему не нужна. – Какой же мужчина так делает? – вздыхаю я, намекая на честь, клятвы в вечной преданности, столь часто звучавшие отголоском в моей голове, заботу, которая мне тоже необходима. Рискую увидеть в его глазах доверие, поэтому не смотрю в них. Он вряд ли представляет, что творится в моей голове, но сейчас мы куда ближе, чем ещё полгода назад, и я не могу не поверить. И я прощаю. Снова. – Я.