Save me. Now

ЧунХон тушит бычок о холодный грязный парапет, на котором сидит, и достаёт из новенькой пачки вторую сигарету, зажимая её между губ, щёлкая синей зажигалкой. Сизый дым застилает ночной пейзаж перед его глазами, и он пару раз моргает, прогоняя нагнанную слезоточивость. Ночной блестящий жёлто-оранжевыми огнями город, раскинувшийся прямо под его ногами, свисающими с крыши многоэтажки, кажется неродным и неуютным. Будто бы в этом, полном людей, домов, парков и широких улиц городе не найдётся места для него - парня, потерянного на этой крыше для всех. - Курить плохо, - ЧонОп присаживается рядом, оглядывая просторы каменных джунглей вокруг них. ЧунХон, как последнее быдло, сплёвывает куда-то в левый бок, глубоко затягивается и, выдыхая облако дыма в темноту, отвечает: - А мне плевать. Я достаточно взрослый, да и тебе не тридцать, чтобы указывать мне на такие вещи. ЧонОп согласно кивает и ничуть не обижается, несмотря на явную грубость в словах младшего. Дальше они сидят молча, до тех пор, пока Хон не докуривает почти до фильтра и не начинает резко кашлять. Табак сильнее горчит, и он, заебавшись, выкидывает непотушенную сигарету вперёд себя. Она стремительно летит на десятки этажей вниз, скрываясь из виду. ЧунХон нервно выдыхает в пустоту перед собой. - Мне кажется, что я сижу перед огромной пустыней, ЧонОп, - младший неотрывно смотрит на горизонт, туда, где крыши далёких домов касаются тёмно-синего ночного неба, - и мне совершенно некуда идти. Мун разглядывает потёртые кеды друга и понимающе улыбается - хоть Чхве этого и не видит. Шнурки из белых превратились в серые, джинсовая ткань местами протёрлась, как и на ЧунХоновых штанах с широкими дырками на коленях. Будто бы он прошёл кучу миль в одних шмотках и теперь, сидя здесь, с горечью понимает, что весь его долгий путь был до нелепости напрасным. И это так обидно, прямо до щемящего чувства где-то в груди. Хон от досады шваркает пяткой о стену, раскачивая своими долговязыми ногами, отворачивается на секунду, - хоть Оп и не смотрит на него совершенно - потому что в глазах защипало. И ему сейчас очень противно от чувств на душе. Словно он маленький потерявшийся ребёнок, которому всего-то и надо, что чуточку тепла и внимания от родных людей. - Я, может, могу полететь вниз, за упавшей сигаретой, - ЧонОп вздрагивает и ежится; как раз в этот момент довольно ощутимый холодный порыв ветра ударяет им в лица, но он уверен, что это всё из-за слов младшего, - и никто даже не заметит, как я потухну, ударившись об асфальт. Чхве шмыгает носом, накидывает капюшон от толстовки на голову и прячет замёрзшие руки в карманы байки. Так чуточку теплее. И с ЧонОпом тоже. Потому что вроде как не один. В его (ЧунХоновых) подведенных чёрным карандашом глазах леденящая пустота, и лишь огни окон от тысячи домов перед ним отражаются в карих радужках, как в зеркале. Но в душе всё равно бескрайняя сухая пустыня. Хон чувствует вибрацию в кармане своих драных джинс и достаёт телефон, усмехаясь. Даже смс-ки ему присылает чёртов оператор связи, а не друзья. И в этот момент есть непреодолимоё желание швыруть с крыши если не себя, то ненужный мобильник. Но он подавляет минутную слабость. Резко поднимается, балансируя на краю, отнюдь не боясь, в то время как сердце Опа замирает в волнении за друга, а тот лишь лениво распутывает наушники и подключает их к телефону. Напоследок младший бросает тихое: -Так или иначе, всё это когда-нибудь закончится, - а потом включает погромче музыку и, развернувшись на пятках, уходит. ЧонОп кивает сам себе, соглашаясь. Да, суд закончится - может, быстро, может через годы, и им всем станет легче дышать. А пока у него есть леденящий душу страх перед высотой, пачка только начатого синего винстона в метре от него и долговязый ЧунХон, которому он готов простить всё это сразу и безоговорочно.