Нечто

Я слышу создание, что некогда было Алкиусом; оно хнычет, лежа на каменной плите. Жалкий звук, и мне тошно слышать Алкиуса столь слабым и сломленным. Может, он и привел нас сюда - в этот ад, - но он никогда не был слабым. Дураком - да, возможно, если думал, что мы сможем спастись от призраков. По крайней мере, этот "Алкиус" больше не воет от боли. Я никогда больше не хотел бы слышать ничего подобного. Если бы только я мог зажать уши ладонями, чтобы приглушить эти звуки, но я больше не властен над своими руками. Есть ли у меня вообще руки? Есть ли руки у этого? Нечто бранилось, вопило и причитало, пока токсины текли сквозь его плоть. Нет, не "нечто". Я должен помнить, что это было некогда человеком. Я чувствую запах болезни и экскрементов. Запах исходит не только от плиты - также из углов комнаты, и с пола. Нечто на плите - не единственное такое здесь. Некоторые, как я помню, были моей семьёй и друзьями. Другие - могли быть некогда людьми или ксеносами, или даже животными, насколько это можно понять. Теперь между ними всеми не существует никакой разницы. Если я поверну голову влево, то смогу увидеть сросшуюся многоножку, что была когда-то Кольмом и Лидией. Теперь это - лишь тупой монстр, пускающий слюни и бормочущий полузабытые детские стишки. Я не смотрю на это. Если я посмотрю, то могу встретить его глаза, и нечто, составленное из жены и ребенка Алкиуса, посмотрит на меня в ответ. Если я взгляну вправо, то смогу увидеть голову Миллы, пришитую к чему-то, что могло когда-то быть лошадью, и своего рода подводному монстру. Иногда она пытается говорить - я могу различить, как шевелятся ее губы, но голоса нет. Знает ли она, что я не слышу ее? Голос "Алкиуса" становится громче, и мне интересно: сохранило ли это нечто хотя бы частицу своей прежней души? Нет, не "нечто". Я должен помнить, что это было некогда человеком. Оно не сопротивляется, и мне интересно: должен ли я винить нечто за его слабость? Но нет, Алкиус никогда не был слабым. Если нечто не борется, значит, оно не может. Оно сломано. Никто из пленных гротесков больше не борется. Они усвоили всю тщетность подобных попыток. Однажды создание, лежащее на плите, вырвалось из оков и попыталось побудить к тому же всех остальных. Но тогда оно еще было Алкиусом. Слабым, изнуренным, мучимым болью, но всё еще человеком, всё еще готовым сражаться, дабы защитить свою семью. Он думал, что мы можем бежать отсюда. Хозяин этой сумасшедшей лаборатории смеялся, даже когда его создания повернулись против него. Тогда это меня озадачило: разве он не понимал, в какой опасности оказался? Он сплевывал зубы и баюкал переломанные кости, но всё равно смеялся, и все мы поняли, почему. Первым, подергиваясь, свалился Кольм. С его падением стали рушиться остальные - костяшками домино; мучаясь от боли, столь сильной боли, мы даже не знали, что бывает такая боль. Когда я пробудился, мы больше не были людьми. Возможно, мы никогда и не были людьми? Возможно, я - всего лишь кусок мяса, возомнивший, что раньше был чем-то большим? Нет. Я должен помнить, что и сам был некогда человеком. И я всё еще человек. Ни яд, ни боль не сделают меня чем-то меньшим. Я прежний, пока я мыслю. Мой разум - всё еще мой; моя крепость и мой оплот. На плите хнычет "Алкиус", и я слышу, как корчится его тело. Возможно, нечто пытается сбежать - или это какой-то отложенный эффект токсинов? Я не знаю. Нет... я знаю. Оно вновь страдает от боли. Его тело меняется изнутри. Я слышу треск искривляющихся костей и влажный звук, с каким они прокалывают мясо и кожу. Выходит, токсин в тот раз был не просто токсином. Я судорожно сглатываю, по горлу поднимается желчь. Меня не рвёт, но лишь потому, что желудок пуст и остаётся пустым уже целую вечность. Я заставляю свои веки захлопнуться, слёзы текут по щекам и попадают мне в рот. Они больше не соленые - у них медный привкус. Звериный вой, полный боли, наполняет комнату, и другие голоса вторят ему. Вот - песня, колыбельная из прерывистых и путанных слов. И смех. И - боль. Она исходит из центра груди и пылает, словно сверхновая, в ногах и руках. Она расползается по мышцам и растекается в крови. Каждый глоток воздуха, каждый судорожный вздох - сродни тому, чтобы глотать кислоту. Мои веки резко распахиваются, и я вынужден глядеть прямо в черные глаза моего мучителя. Он усмехается - тонкие губы расходятся, обнажая жемчужно-белые зубы. Их полным-полно у него во рту, хотя они должны быть разбиты. Разве мы не разбили ему зубы, пытаясь сбежать? - Снова пытаешься убежать? - шепчет мучитель. Мне не стоило даже замечать этого, и всё же я почувствовал небольшой укол, с каким игла шприца вонзилась в тонкую кожу на моей шее. Боль не прошла совсем, но щелканье меняющихся местами костей и влажные мясные звуки рвущихся тканей - ушли. Но... почему? Это ведь нечто, лежащее на плите - раздираемое на части собственным телом! - Не отрицай, - смеется мой мучитель. - Ты пытаешься сделать вид, что это - не ты, но твоё тело знает лучше. Я - не это нечто. Не "Алкиус". Мучитель наверняка лжёт - это не я, ибо оно едва ли сойдет за человека, а я - я всё еще человек.