Вирус

Это началось внезапно, и через неделю история так же внезапно закончилась. Просто однажды утром, придя на работу, доктор Черноус пожаловалась на небольшое недомогание, мол, голова болит, да подташнивает немного… Никто особо не обратил внимания, да и, мало ли что произошло – может, Варя просто не выспалась? Вот и боли в голове. А то, что тошнит – так это наверное, съела что-то… Ну, или предохраняться лучше надо, чай, не маленькие они с Романенко, знают, что от секса дети появляются. И никто не заметил маленький белый конверт, сиротливо валяющийся в мусорном ведре… Варя тогда проглотила таблетку, прихватила медкарты и отправилась в палату. Когда через час с небольшим такие же жалобы появились у всех ее пациентов, Быков напрягся и отправил Черноус сдавать кровь на анализ. Варя была бледна, еле стояла на ногах и, казалось, даже похудела. Она покорно направилась в лабораторию, совершенно отчетливо пошатываясь на ходу, а Быков вызвал по телефону остальных интернов. – Отвечайте прямо, – рявкнул он на парней, – жалобы на самочувствие есть? С Черноус кто-нибудь успел пообщаться сегодня? Романенко удивленно посмотрел на Быкова. – А в чем дело? Лобанов и Левин отрицательно замотали головой. Под рентгеновским взглядом Быкова Глеб поежился и неуверенно ответил: – Да, мы вместе пришли, ну, обнялись, поцеловались… – Быков молчал, ожидая продолжения, и Романенко, еще более нерешительно добавил: – голова немного болит. – Слабость, тошнота, рвота, головокружение? Глеб скривился: – Нет, спасибо, не надо. Правда, подташнивает. Но мы вчера роллы ели… Раздавшая трель телефона в кармане у Быкова прервала допрос. – Быков, – ответил он и тут же изменился в лице. – Когда? Трое интернов переглянулись. Быков был совершенно нехарактерно для него взвинчен, а в голосе отчетливо проскальзывали панические ноты. – Черноус умерла, – бросил он притихшим интернам, – я в лабораторию. – Что? Отчего? – Не знаю. Оставайтесь здесь. И умчался из ординаторской. Романенко посерел лицом и срывающимся голосом произнес, обращаясь в пустоту: – Значит, я тоже скоро… – Не дури, Романыч, – одернул его Лобанов, – может, все обойдется еще. – Надо сообщить всем, – тихо произнес Левин, – лучше по громкой связи. Семен и Глеб с одинаковым выражением изумления уставились на него. – Совсем больной? Представляешь, какая паника начнется? Да и Быков сказал оставаться тут. – А ты всегда Быкова слушаешь? – Варя умерла, – бесцветным голосом прошептал Романенко. – Это не игрушки. И я умру. И вы. И Быков. И все, кто с нами общался. Семен размахнулся и влепил Глебу по щеке. От удара у того дернулась голова, но на Лобанова он поднял более осмысленный взгляд. – Ты это, не нагнетай тут, – бросил он сердито. Романенко опустился на корточки, приваливаясь спиной к стене, и сжал виски в ладонях. – Голова болит. Очень сильно… Левин с Лобановым отошли на несколько шагов. – Тебе не кажется, что Глеб как-то… – Борис впервые в жизни не мог подобрать правильных слов. – Отощал? Да. – мрачно кивнул Семен. – Я думаю, это вторая стадия. – А третья? Левин поднял на Лобанова серьезный взгляд и нервным движением поправил очки на носу. – Ты уверен, что хочешь это услышать?

***

В лаборатории больницы стояла необычная для этой ситуации тишина. Лаборанты, упакованные в костюмы биозащиты, протянули Быкову отчет. – Что случилось? – Мы не знаем. Голос начальника лаборатории звучал глухо из-под шлема. – Есть что-то, но мы не можем это выделить из крови доктора Черноус. Оно устойчиво ко всем нашим антибиотикам и ядам, его не берут обычные высокие и низкие температуры, а бокс со сверхнизкой заморозкой еще в ремонте. Как оно передается, мы тоже не знаем, но, скорее всего, воздушно-капельным путем. – И мы все… – Видимо, да. Пора объявлять карантин. – Кисегач уехала в министерство сегодня, – произнес Быков, устало опускаясь на высокий лабораторный табурет. – Ей повезло. – И безо всякого перехода добавил: – Я хочу увидеть ее. Я хочу увидеть ее. Начальник лаборатории покачал головой. – Не думаю, что это разумно. Быков невесело рассмеялся. – Это же я отправил ее к вам, я разговаривал с ней. Мне уже нечего терять. – Дело не в этом. Просто зрелище будет… – Я не слабонервный. – Тело уже не заразно, – произнес лаборант, сопровождающий Быкова в морг, – этот вирус, или что бы это ни было, погиб со смертью носителя. Но… Он откинул с тела непрозрачную полиэтиленовую пленку. Быков с трудом подавил рвотный рефлекс. Тело выглядело так, как будто принадлежало узнику концлагеря. Выпирающие кости, истончившаяся белая кожа с огромными черными язвами, проникающими глубоко в мышцы, выпавшие волосы, ресницы и брови, распухшие до неузнаваемости губы, глазные яблоки, вывалившиеся из глазниц… – Было обширное внутреннее кровотечение, она умерла от него, – сказал безликий лаборант за спиной, – всё остальное проявилось посмертно. Ну, всё, кроме язв. Они распространились почти мгновенно до ее гибели. Мы сначала подумали, что доктор Черноус где-то получила смертельную дозу радиации, но анализы это не подтвердили. – Ей было больно? – Да. Мне жаль.

***

Больницу закрыли на карантин, и вскоре начали умирать люди. Следующими жертвами стали Романенко и пациенты палаты, в которой утром делала обход Варя, потом начали умирать и другие. Быков еще держался на ногах, но слабость, смертельно опасная слабость предательски захватывала тело. Раскалывалась голова, чесались руки, а любимые дорогие часы, обычно плотно сидящие на запястье, при очередном неловком жесте соскользнули с него и упали на пол. Он выглянул в окно. Перед глазами все плыло, но сквозь ускользающую картину мира ему послышались грохот машин и резкие гортанные выкрики военных. – Что происходит? – Больницу консервируют, – пошатывающийся Купитман стоял в дверях ординаторской, ухватившись рукой за косяк. – Зона биологической опасности. Наш корпус изолирован полностью, насчет остальных не знаю. Пора, Андрюша, да? – Видимо, пора. Хорошо, что Насти здесь нет…

***

Когда через неделю спасатели сняли карантин и вошли в наглухо изолированный ранее корпус, их глазам предстало ужасное зрелище, еще долго снящееся потом им в кошмарах – трупы, изуродованные неизвестным вирусом. По счастливой и невероятной случайности он так и не покинул корпус одной из московских больниц, собрав ужасную жатву из сотен пациентов.