***
После недолгого знакомства Фенрис понимает, что Хоук не неловкая, а неосторожная — до такой степени, которая Фенриса изумляет. Ей хватает изящества, когда она следит за движениями, — особенно в бою Хоук двигается плавно, подобно воину, — но как только она отвлекается, будь то на слова спутника или на незапертый сундук или, как однажды, даже на омерзительные мантии, выглядывающие из бочки, ее движения становятся по-детски нечаянными. Дважды за первую неделю она врезается Фенрису в спину, не замечая, что тот остановился; только за первый месяц она собирает не меньше восьми косяков, и от остальных шишек ее спасает либо Фенрис, либо кто из друзей, в последний миг подталкивая в нужном направлении. И когда эльф в вылазке на Расколотую гору оказывается к Хоук слишком близко, она снова попадает по нему посохом. Он уверен, что она не специально, и только поэтому не раздражается сильнее. Голова Хоук вечно повернута не туда, разговаривает ли она со спутниками, осматривает ли поле боя или просто оглядывается на Фенриса. Однажды он даже пытается поговорить с ее братом в порыве ошибочного сострадания к женщине, которой так обязан. Карвер фыркает и качает головой: — Она всегда такой была, — говорит он, словно это для него больное место, с которым он, кажется, смирился и больше насчет этого не волнуется. Тогда становится ясно, что Фенрис не дождется от него помощи, и ему остается хмуриться и безнадежно делать замечания. Беспечная с движениями, беспечная со словами, с магией — он не может сосчитать, сколько раз видел, как она швыряется огненными шарами под носом у храмовников или как легко носится с посохом в мрачных стенах Казематов. Одержимый видит, как он хмурится, — и этот ее выбор тоже бесит Фенриса своей неосторожностью — и говорит, что все маги должны быть настолько же свободны. Эльф смотрит, как Хоук от нечего делать создает искры за спинами храмовников, и думает, должна ли быть свободной она сама.***
Что Хоук еще и слишком свободно выражает чувства, Фенрис понимает вскоре после того, как не дает ей слепо шагнуть на крутую лестницу Нижнего города. — Ты быстрый, — удивляется она, а Фенрис пожимает плечами. Что правда, то правда, но этому не стоит уделять внимания; но то, что Хоук говорит дальше, его просто поражает. — Ты вечно меня спасаешь от таких вот мелочей. Очень мило с твоей стороны. Мило? Мило? Никогда еще… У него приоткрывается рот, но слова исчезают, вспархивают испуганными птицами. — П-рости? — удается ему выдавить, и Хоук касается его руки. Ее пальцы оказываются чуть выше наручей, кожу задевают мягкие и поразительно теплые подушечки; какой-то части сознания интересно, следствие ли это огненной магии или же все ферелденцы с рождения такие горячие. — Это комплимент, — как ни в чем не бывало сообщает Хоук, будто Фенрису такое не в новинку. — Тебе следует знать… — Где вы там застряли? — интересуется Варрик, высовываясь из-за угла нижней площадки лестницы; Авелин появляется оттуда же и нетерпеливо смотрит на них. Фенрис, клацнув зубами, закрывает рот и складывает руки на груди — рука Хоук падает. — Я просто говорила Фенрису, какой он очаровательный, — отзывается она — а эльф давится. Варрик хохочет, и даже Авелин улыбается, а Хоук спускается по лестнице. Фенрис идет за ними на безопасном расстоянии, избегая взглядов, — уши у него горят хлеще огненных шаров.***
Фенрис не идет с ними на Глубинные Тропы. Это временное решение он одобряет; Карвер жаждет отправиться в путь, проявить себя, и Хоук соглашается с такой же легкостью, как и на все остальное. Еще одним мечником она берет с собой Авелин, а поскольку брат Варрика организовал экспедицию, то гном обязан присоединиться. — Ну вот, мест больше нет, — за ночь до ухода говорит ему Хоук, сразу после того, как в «Висельнике» цепляется носком за неплотно прилегающую доску и врезается эльфу в грудь. Не обижаясь, Фенрис пожимает плечами и ставит ее на ноги; Карвер — достаточно опытный воин, хоть и наглый, а Хоук сама владеет целительной магией, поэтому им не нужен одержимый. Уже из-за одного этого эльф бы возражал; а то, что ему не придется две недели торчать под землей в грязных туннелях, где не хватает воздуха, хороший бонус. — Ну, пока, — прощается Хоук, убирая лезущие в глаза волосы, и вот так они расстаются. Уходя, она ему улыбается. Карвер длинной тенью следует за ней.***
Фенрис вдруг понимает, что с ее ухода слишком часто думает о той улыбке. В его имении будто бы тише обычного, почти пусто, когда никто не кричит, заглядывая к нему почти каждый день, зазывая на какое-нибудь дурацкое дело, где неизбежно оказывается гораздо больше трудностей, а спасенные потом не торопятся благодарить. Проходит неделя, потом — десять дней; он точит меч, а неуправляемые мысли соскакивают на воспоминание о ее пальцах, что касались его руки. В голове крутятся разные вещи: то, что у нее нежные руки, отчего контраст с его жесткими мозолями только резче; то, как за тонкую талию он утягивает ее в сторону от огромного паука. Фенрис ловит себя на мысли: а может ли Хоук хотя бы пять дней ни во что не врезаться? В тишине имения он затевает сам с собой бессрочное пари и делает вид, будто не может решить: хочется ему больше выиграть или проиграть.***
Проходят две недели. Хоук не возвращается. Поначалу Фенрис не волнуется, но когда две недели растягиваются на три, и все еще ничего не известно, беспокойство возрастает; когда до него доносятся первые слухи, что Бартранд вернулся без партнеров, беспокойство просто зашкаливает. Когда отчаяние в итоге приводит его в клинику Андерса в Клоаке, слова одержимого неприятны как и его очевидное волнение. — До проходов, которые я пометил, нельзя так долго добираться. Могу придумать только два случая, почему Хоук задерживается: предательство или смерть. У эльфа обрывается сердце — маг виноват! Маг виноват, потому что дал ей карты! — и следующие слова вырываются рычанием: — Тогда я знаю, куда идти, маг, — шипит он, — если она не вернется. — Если за три дня она не вернется, — говорит Андерс, твердо глядя усталыми глазами, — тогда я пойду за ней. — Я с тобой, — отвечает Фенрис и уходит из клиники. Он с удивлением понимает, что напуган.***
Хоук возвращается. Ранним утром в дверь его имения барабанит Изабела и зовет по имени так, что будит еще три соседних дома. Фенрис появляется в одних штанах и с мечом наголо. — Хоук вернулась, — сообщает она, совсем не обращая внимания на его обнаженную грудь. Фенрис вспоминает слова одержимого. Рука сильнее сжимает рукоять. — Что ее задержало? Предательство или смерть? Изабела поджимает губы: — Все вместе.***
Карвер умер на Глубинных Тропах, но предательство Бартранда, отдавшее его тело огню, не забыто. Хоук, которую он не видит всю неделю, замкнулась с матерью в горе, и Фенрис снова вспоминает ее улыбку, падающую на пол тень Карвера, и не понимает, как позволил случиться этой смерти. Он не приходит к ним, как и остальные спутники, за исключением Авелин; горе — это то личное, чего он не может коснуться, что не хочет запятнать черствостью сочувствия, пусть и сильно скорбит. Варрик об этом не заговорит. Андерс целиком погружается в работу в клинике; Мерриль, потерянная, бегает от одного к другому; Изабела исчезает на два дня и возвращается, принося с собой запах шерсти и специй. Фенрис остается в имении, ждет, когда позовут. Надеется… В день, когда Хоук приходит, ее голос привычно громко раздается в холле: — Фенрис! — кричит она без следа слез. — Ты мне нужен! Надо сходить на Берег, пошли со мной! Он выходит из боковой комнаты, а Хоук смотрит на него — посох, как обычно, за спиной, и на лице — привычная улыбка. Фенрис ступает к ней, она идет навстречу, и он уже совсем близко, когда Хоук спотыкается о разбитую плиту, которую эльф забывает починить. Он ее ловит.***
Проходит время. На доходы от проклятой экспедиции Хоук выкупает имение матери; двое гномов — Фенрис видел, как на рынке они продавали товары — переезжают к ней в качестве слуг. Кунари не покидают захваченных доков, и в городе нарастают волнения, но Хоук, как обычно, удается сгладить напряженность одним-двумя очаровательно правдивыми словами. Она все больше дружит с сыном наместника и с одержимым, и Фенрис предпочитает не спрашивать себя, почему его это так сильно волнует. Хоук счастлива; Хоук в безопасности; он может быть доволен. Даже так она по-прежнему беспечна. Посох все гордо висит за спиной, и Хоук мало думает о храмовниках, которые патрулируют улицы. Она еще дважды делает ему комплименты: один — за мастерство владения мечом, другой — за волосы, и оба раза эльф не может подобрать слов, а остальные смеются. Хоук по-прежнему не смотрит, куда шагает с лестницы, и Фенрис по-прежнему ее останавливает; она по-прежнему врезается в косяки, если он не подталкивает ее в нужную сторону. Когда Хоук разговаривает, то восторженно машет руками и задевает всех, с кем идет рядом, — хотя в последнее время кажется, что Фенриса — гораздо чаще. Эльф скрипит зубами, она смеется; он смахивает ее руки, но она касается его специально, просто чтобы посмотреть, как Фенрис уворачивается. Он рассказывает ей о Воинах тумана. Она пьет его вино. После наполовину выпитой второй бутылки Хоук забывает о бокале и сбивает его локтем на пол; они убираются вместе, и когда руки соприкасаются, Хоук не отдергивает свою из-за крови на них, а Фенрис свою — из-за магии. У нее все такие же теплые пальцы.***
За ним приходит Адриана. Фенрис запускает руку ей в грудь и вытаскивает сердце, словно забивает свинью. Его радует взгляд на распростертое тело, но удовольствие длится недолго. Хоук видит, что он делает, видит в душе грязь, а на лице — ненависть. Хочет до него дотронуться, но Фенрис сейчас не может вынести ни прикосновений, ни жалости в ее глазах, которую, думает, там найдет. Он надежно прячет ненависть в груди и сбегает.***
Фенрис несколько часов бесцельно бродит вокруг Кирволла. Незаметно наступает ночь; церковный колокол бьет девять; на постах меняется стража. Мир захлестывает его приятным шумом, и когда эльф понимает, что стоит у дверей Хоук, он без раздумий заходит и ждет ее. Хоук возвращается домой. При взгляде на нее из головы выветриваются слова — она обеспокоена, устала, но улыбка, которую она ему дарит, стирает все лишнее — и он не понимает, что делает, но его ненависть рекой льется ей в руки, пачкая их так же сильно, как его собственные. Пристыженный, Фенрис в итоге отворачивается, но появляется ее ладонь, обхватывает его за руку… И он отвечает. Прижимает ее к стене, как животное. У Хоук от удивления распахиваются глаза. Фенрис отступает, ужасаясь самому себе, но не успевает уйти, как Хоук щурится — целеустремленный взгляд, который он видел лишь в бою, направлен на него, — и целует его. Его удивляет не только поступок, но и то, что следует за ним: уже она разворачивает его к стене, прижимается всем телом, а когда обнимает руками за шею, Фенрис сжимает ее, не в состоянии ни задать вопрос, ни быть нежным, потому что слишком жаждет этого дара. В этом ее изящество, в этом ее грациозность — в его объятиях Хоук осторожна, чего он раньше за ней не замечал, и когда она тянет его наверх, он не сопротивляется. У нее теплые руки, горячий рот, и пальцы, обжигая, проносятся над метками. В кровати они соперничают, и Хоук, задыхаясь, смеется; она быстрая, но он еще быстрее, и ее прикосновения как никогда раньше его усмиряют. Есть какие-то чары, что учат покачиваться, древнее любой магии, которую Хоук может вынести; сейчас она словно из другого мира, гибкая, подвижная, и пальцы знают свое дело, когда слегка касаются овала лица, руки притягивают Фенриса ближе, и Хоук выгибается, изгибается под его прикосновениями, и он следует за ней. Потрясенный, эльф утыкается лбом ей в плечо, но она не дает ему спрятаться, руками обхватывая лицо, заставляет на себя смотреть; Хоук улыбается и снова его целует, и в ее прикосновении Фенрис ощущает лишь нежность. Хоук спит; ему снятся лица, слова и имена; он вспоминает. Она просыпается. Фенрис сбегает.***
Фенрис долго ее избегает. Он трус, он хуже труса; он повязывает на пояс герб и ленту на запястье, чтобы они напоминали ему о трусости. Если Хоук и замечает, редко сталкиваясь с ним в «Висельнике» или на улицах Киркволла, то ничего не говорит и не улыбается. Только такого он и заслуживает. В конце концов, именно она к нему приходит. Фенрис не знает, могло ли быть по-другому. — Фенрис! — кричит Хоук, ее голос доносится во все уголки имения. — Кунари… ведут себя как кунари, но это никому не нравится. Ты мне нужен! Он выходит из комнаты и смотрит на нее сверху, стоя за перилами. Хоук не отводит взгляда и улыбается, хотя теперь ее улыбка омрачена тенью, которой он не помнит. Изабела с Варриком стоят у нее за спиной, скрестив руки и с нескрываемым интересом наблюдая за происходящим. Фенрис смотрит слишком долго, и Хоук нетерпеливо наклоняет голову: — Так ты пойдешь? И он отвечает: — Да.***
Хоук больше до него не дотрагивается. И это задевает больше, чем он ожидал.***
Жизнь входит в новую колею. Хоук как всегда не особо обращает внимание, куда идет, но теперь он ее не поправляет; остальные высматривают косяки, и Андерс останавливает беззаботный шаг на лестницу. Фенрис дорожит болью, принимает каждую улыбку, которую она дарит одержимому, близко к сердцу, чтобы это ядовитое искупление напоминало ему о глупости. Ее истории звучат для тех, кто рядом, не для него, хотя Хоук иногда и неуверенно оглядывается, чтобы убедиться, что он снова ее не бросил. Фенрис понимает это так. Изабела хочет дать совет, но Фенрис не обращает на нее внимания. Авелин бросает на него суровые взгляды, которые тоже не действуют, но когда даже Варрик отводит его в сторону, как заботливый дядюшка, и начинает: — Эй, эльф, если тебе надо о чем-нибудь поговорить… Фенрис резко огрызается, и, кажется, они улавливают намек и оставляют его в покое. Хоук же разговаривает с ним как обычно, целенаправленно ли мучая или просто стараясь быть дружелюбной.***
В Киркволле стоит ужаснейшая погода, а они то взбираются, то спускаются по возвышенностям Расколотой горы. Капли дождя скатываются под воротник доспеха, под ногами хлюпает грязь; у Хоук из-под капюшона торчат волосы, липнут к лицу, по щекам бегут дорожки воды, но ее пыл это не охлаждает. Они с Изабелой обмениваются историями про штормы Ферелдена и сходятся в том, что нынешний ветер им и в подметки не годится, и смешат этим Мерриль. Фенрис отстает от них, следует промокшей тенью, и настроение становится все мрачнее с каждым веселым словом, с каждым шагом не туда, отчего Изабела смеется и утягивает Хоук подальше от грязи. У вершины горы тропа становится круче, за многие годы вода и ветер сделали камни скользкими. Вероятно, Фенрису стоило этого ждать, учитывая ее обыкновение оступаться, но он все же застигнут врасплох, когда Хоук поворачивается ему что-то сказать, а ее нога скользит по шатающемуся, скользкому от дождя камню. Посох наклоняется в одну сторону, она — в другую, и по мимолетному взгляду на ее по-настоящему удивленное лицо эльф понимает, что Хоук вот-вот сорвется с края скалы. Он с силой хватает ее за запястье и тянет, и когда она благополучно приваливается к его груди, у Фенриса перехватывает дыхание, словно от удара. Они стоят так всего мгновение, а потом Хоук отстраняется и благодарно кивает, и они продолжают взбираться на гору, но теперь магесса держится ближе к скале. Дождь еще льет как из ведра, но даже издали Фенрис слышит резкие вздохи и шипение женщины, которая подожгла саму себя. Когда она думает, что он не смотрит, то потирает запястье, будто то болит. Мерриль просит Хоук об аурин’хольме. Хоук как обычно соглашается, и ведьма от признательности бросается ей на шею; Хоук смеется, удивленная, но обнимает эльфийку неосторожными руками, пока та не перестает бормотать бессмысленные благодарности, и когда Мерриль отодвигается, Хоук для нее убирает с глаз мокрые волосы. Фенрис отворачивается.***
Мать Хоук исчезает. Фенрис вместе с ней, Варриком и Авелин находит лилии. Он встречал Леандру лишь пару раз, но запомнил ее достаточно доверчивой; кроме того она мать Хоук. Одного этого достаточно, чтобы побудить его к действиям. На улицах Нижнего города они находят дорожки крови. Хоук шагает уверенно и целеустремленно — не спотыкается и не задевает никого руками. Фенрис видит, как Варрик с Авелин искоса наблюдают за вдруг гибкими движениями, но эльфу это не интересно — он-то знает, на чем она сосредоточена. Кровавая дорожка ведет к литейной, спрятанной среди неосвещенных улиц Нижнего города; они уже бывали здесь раньше, и, понимая это, Фенрис сразу смотрит на Хоук. У нее напряженное выражение лица, и она не встречается с эльфом глазами. Не тратя время на разговоры, они пробивают себе дорогу в ночные кошмары Хоук. Ее мать все равно умирает. Мать Хоук умирает одной из самых отвратительных, страшных смертей, которую едва может представить даже живший в Тевинтере, и, когда бой закончен, то, что раньше было Леандрой, доживает последние минуты на руках у дочери. Яростно, мучительно и беспомощно Фенрис ногой продавливает мертвую грудь Квентина. В тишине раздается треск ребер, а Хоук склоняется над матерью и замирает. Авелин извиняется, по ее лицу текут слезы; вернувшись, она приводит с собой стражника с белыми простынями, и именно она, а не Фенрис, отрывает Хоук от тела матери, именно она прижимает к себе дрожащую, побелевшую Хоук, когда они уходят из литейной. Именно Авелин ведет Хоук, которая молчит и не плачет, по улицам Верхнего города домой; именно Авелин затаскивает ее по лестнице, поддерживая на каждом спотыкающемся шагу, а потом вытаскивает из окровавленной одежды и переодевает в чистую. Именно Авелин, спустившись вниз, находит Фенриса, который неотрывно смотрит в огонь, сложив на груди руки так сильно, что острые края перчаток почти разрывают кожу. Она встает рядом — в отсветах камина ее выпачканные в крови волосы отливают медью — и вздыхает. — Я устала, — помолчав, произносит она. — И этого не должно было случиться. Авелин отворачивается от огня и смотрит на него, а Фенрис замечает, как от слез и измождения покраснели ее глаза. — Иди или не ходи, Фенрис. Но решись уже на что-нибудь, а то у меня кончается терпение. Эльф дергает головой. Авелин кладет ему на плечо руку и уходит, а металл ее перчатки холоден как лед.***
Фенрис поднимается по лестнице. Хоук, склонившись, сидит на постели, скрыв лицо волосами. Не шевелится. Он говорит что-то неловкое, нескладное, нарушая тишину дома, и подходит. Хоук поворачивается ровно настолько, чтобы увидеть его, и снова опускает голову на руки. Фенрис не знает, что сказать этой безжизненной, замершей Хоук, от горя обратившейся статуей. Под его весом кровать прогибается; эльфу неловко от неуверенности, он не знает, где заканчиваются границы, и не решается их переступить. Хоук не шевелится: не поощряет, но не отодвигается — но и это он считает обнадеживающим. Не задумываясь, чтобы не отговорить себя, Фенрис берет ее за руку. Это не деликатное и не нежное движение — даже сейчас Фенрис далек от таких понятий, — но Хоук не против и смотрит на то, как он греет ее ледяные пальцы меж своих ладоней. Она смаргивает, и из глаз тут же текут слезы. Хоук плачет долго, и Фенрис держит ее, пока рыдания не прекращаются.***
Проходит немало времени, прежде чем Хоук присоединяется к ним в «Висельнике», и еще больше, пока она не начинает улыбаться, но между ними что-то меняется. Когда после этого они в первый раз выходят на Рваный берег, Хоук спотыкается о выступающий валун и отшатывается к груди Фенриса. Он ловит ее, не раздумывая, обхватывает пальцами руки. Хоук выпрямляется и говорит «Спасибо». И с этого мига она снова к нему прикасается.***
Изабела предает их кунари. Она возвращается с Писанием Кослуна под мышкой, словно с обычной вещью, после того, как город разорван на части, и, естественно, Хоук рада ей так, будто в Писании хранятся запасы лириума. Их обеих удивляет то, что Аришоку не достаточно возврата; Фенрис не удивляется, когда Хоук без раздумий соглашается взамен на дуэль. Она слишком мало думает, слишком беспечна. Они кружат вокруг друг друга с ужасающей осторожностью, пока не наносят первый удар; они крутятся, уклоняются, словно нелепые танцоры, Хоук отступает за миг до того, как опускается лезвие Аришока, тот уворачивается от огненных шаров. Они обмениваются скользящими ударами, которые не помогают отвлечь другого, и тогда Хоук взглядывает на окаменевшее лицо Фенриса и спотыкается о складку ковра. Аришок насаживает ее на меч и поднимает в воздух, словно хочет рассмотреть, как только что пойманную бабочку. Хоук съезжает вниз по лезвию, задыхается, рукой скользя по металлическому краю, чтобы затормозить. У Фенриса темнеет в глазах. Он не замечает, что схватился за меч, пока Варрик не смыкает руку на его запястье. Хоук сквозь зубы вымученно дышит, и Фенрису не легче — сердце у него бьется так, как должно у нее — а Аришок поднимает ее, заглядывая в глаза… И тогда Хоук двумя пальцами вскользь касается губ кунари, и из затылка Аришока вырывается молния. Кунари падает, сначала медленно, потом быстрее, как подрубленное дерево, из онемевших рук выскальзывает меч, и он умирает. Хоук без сил опускает на колени, рукоять меча, зацепившаяся за тело Аришока, издевательски не дает ей упасть. Андерс приземляется на пол рядом с ней, а толпа взрывается ликующими криками, смешивающимися с пеленой дыма. Никого из них не заботит, что Хоук — маг, что целительное сияние от рук Андерса солнцем сияет, растекаясь по ее телу. Фенрис смотрит, как к щекам Хоук приливает кровь, а бледная Изабела вытаскивает из нее меч, мучительно, сантиметр за сантиметром, а Хоук при каждом движении вскрикивает от разрывающей боли. Она прикрывает глаза и слабо улыбается Андерсу, а потом переводит взгляд на эльфа. Фенрис отчего-то напрягается, но Хоук, с белым лицом, дрожащая, проткнутая мечом, имеет наглость подмигнуть. Он не успевает заметить, как оказывается рядом с ней, хочет сказать в ответ нечто резкое, но она закрывает глаза, и слова застревают в горле. За его спиной Варрик организует из дурных дворян что-то разумное и дисциплинированное; Андерс шепчет Изабеле, и та вытягивает из Хоук меч — из спины он больше не торчит. Магесса дергается и пытается сдержать жалобный крик, и Фенрис приседает, срывает с рук перчатки и сжимает ее ладони. Хоук так стискивает ему руки, что друг о друга трутся кости, но эта боль никак не сравнится с ее. — Фенрис, — выдавливает она сквозь плотно сжатые зубы, стараясь улыбнуться. — Мне очень хочется упасть в обморок. — Ты хорошо сражалась, — говорит он, и Хоук хохочет, отчего из рук Изабелы выпадает меч; из раны выходят последние сантиметры, и оружие с глухим, тяжелым звуком шлепается на пол. Эльфу не верится, что в Хоук могло уместиться столько металла. — Я сражалась как идиотка, — выговаривает она сквозь новую волну боли. — Какой дурацкий способ умереть. Споткнуться о ковер. — Ты не умираешь, — возражает Фенрис, но сама мысль скручивает внутренности в узел. — Да и ты тоже, — ее рука расслабляется — Андерс как раз заканчивает исцелять. У Фенриса белые, онемевшие пальцы. — Так что хватит так выглядеть. Он прикрывает глаза: — Я рад, что ты не умерла, Хоук. Она сжимает его ладонь и наконец проваливается в беспамятство: — Я тоже.***
Хоук спит почти неделю. Почти все время за ней присматривает Андерс, а в доме скапливается гора бумаг, объявляющих ее Защитницей Кирволла, чтобы, как подозревает Фенрис, сгладить применение магии. После этого следует череда праздников, балов, придворные зовут ее изо дня в день, и между танцами и выздоровлением эльф видит Хоук едва ли десять минут за месяц. Поэтому Фенрис остается в имении, где ему снятся сны о Хоук, которая падает ему на грудь, касается руки и взмывает на мече в воздух. Проходит время. Хоук лечится, Фенрису все меньше снятся сны, и бесконечные балы проводят все реже. Защитницу все больше прославляет народ, и все меньше — Рыцарь-Командор с Первым чародеем, хотя Хоук изо всех сил старается сохранить оставшийся мир. Авелин выходит замуж. На свадьбе присутствуют и Хоук, и Фенрис, и при отсутствии смертельной опасности они не знают, куда деться от мучительной неловкости. Варрик приносит им бокалы с шампанским и вежливо предлагает извиниться и уйти, пока об этом не попросила сама невеста. Фенрис выпивает очередную бутылку Агриджио Павали и пишет той, что может оказаться его сестрой. Хоук с Изабелой и Мерриль бродит по побережью, безрассудно швыряется магией и никак не может покончить с нескончаемыми пауками. Андерс запирается в клинике, с отчаянием спасая всех, кого может. Фенрис падает духом каждый раз, как Хоук с улыбкой предлагает одержимому помощь. Они не говорят о том, что случилось. Эльф убеждает себя, что мир между ними непрочен. Не стоит добавлять к растущему списку Хоук с трудностями еще и его смущение. Иногда он почти в это верит.***
По ночам Хоук начинает заглядывать к нему в имение. Иногда читает она, иногда он читает ей; иногда она рассказывает семейные истории, над которыми они вместе смеются при рассвете. Этими ночам Хоук его не касается, не остается, но это не отвращение, а скорее она не желает дразнить его — или себя. Мередит просит Защитницу выследить отступников. Естественно, Хоук соглашается, но Фенрис замечает, как ее взгляд снова и снова обращается на усмиренную, которую Мередит держит на привязи. Первый маг слушается; второй и третий решают биться. Когда последний падает, Хоук смотрит в никуда и не отзывается; Фенрис зовет ее снова, но она так же не отвечает, но когда эльф подходит к ней, женщина вздыхает и поправляет за спиной посох. Посох летит Фенрису в лицо. Он потрясенно отшатывается и дотрагивается до щеки, когда Хоук удивленно и смущенно поворачивается. — Прости! — восклицает она, а позади посмеивается Изабела. И хотя Фенрис отмахивается, Хоук отнимает от его лица руку и касается щеки ладонью. — Я, правда, не хотела, — говорит она, теплыми пальцами согревая кожу. — Ты гораздо красивее, когда я не оставляю на тебе синяков.***
Появляется его сестра. И с ней приходит Данариус.***
Битва сливается в сплошное пятно. Он понимает, что Варанья его предала; понимает, что Данариус чудовищем возникает из его кошмаров и смеется над ним перед Хоук, отчего эльфу невыносимо стыдно; понимает, что Хоук касается его руки и говорит «Фенрис не раб», словно это бесспорная истина, словно сама она в этом никогда не сомневалась. Он понимает, что битва, кажется, идет, идет и идет, и каждый раз, как Фенрис взглядывает на Хоук, она стоит решительно и непоколебимо, и руки у нее светятся от магии от его имени, ради него, и он не разбирается, что за дикое чувство вскипает в груди. В ладони лопается сердце Данариуса. Это Фенрис помнит.***
Хоук убеждает не убивать сестру, и он не убивает; в свою очередь, Варанья забирает у него уверенность в прошлом и, уходя, оставляет его ни с чем. — У тебя есть я, — говорит Хоук. И это правда.***
Фенрис возвращается в имение и ждет, сам не зная чего. Заглядывает Изабела, пьет и предлагает ему место на корабле, но он отказывается; сбежать сейчас невозможно, и, кажется, он достаточно набегался. На город опускаются сумерки; пиратка уходит, и приходит Хоук с усталыми глазами и улыбчивыми губами. Проходя мимо, она бедром врезается в стол, и Фенрис без раздумий помогает ей устоять, но когда Хоук садится, он ощущает странную пустоту. Они разговаривают о Данариусе, о свободе, о его будущем — обо всем, что избегали в прошлом, и когда к полуночи разговор стихает, Хоук смотрит на него с таким выражением, что эльф не решается вновь заговорить. — Фенрис, — произносит она, и мягкий голос заполняет комнату, заполняет все имение от потолка до пола, топит его. — Ты мне нужен. В груди бухает сердце, но он не верит: — Для чего? У нее кривятся губы, Хоук возится с ногтем, но взгляд — зеркало души, и в нем отражается сердце. — Просто ты. У него замирает сердце. Снова — снова она запросто предлагает ему себя, снова предлагает слишком ценный подарок. В спину иглами впиваются тени старой трусости, шепчут «раб», «бросивший», «озлобленный», но Хоук все еще стоит с ним, Хоук, которая сотни раз давала себя спасти, которая тысячи раз не боялась; Хоук, которая доверяет ему настолько, что, падая, верит — он ее поймает. Его опять одолевают страхи. Фенрис встает и говорит Хоук все, что преследовало его с ночи, когда он ее оставил. Он говорит, она слушает; он извиняется, она качает головой, словно в извинениях нет нужды, словно она всегда понимала его лучше, чем он сам. Все заканчивает тем, что он склоняется над Хоук, губы у нее приоткрыты, ждут последнего рывка, что увлечет их обоих. Фенрис знает, что должен решиться сам, что должен своими руками принять предложенное счастье, и не важно, насколько они запачканы, не важно, как сильно он боится запачкать ее. Хоук, замерев, ждет его ответа. С Фенриса хватит побегов.***
Он целует ее. И время тянется едва уловимой вспышкой и бесконечностью, и когда Хоук отстраняется, они прижимаются друг к другу горячими лбами, а эльф пальцами путается у нее в волосах. — Я скучала, — шепчет она, дыханием задевая его кожу, а слова, что застревают в горле, слишком сложно произнести вслух снова свободному человеку. И Фенрис изо всех сил старается донести их прикосновениями, руками, притягивая Хоук ближе, пальцами обхватывая ее лицо. Она, кажется, понимает; целует его снова и снова, и когда они опускаются на пол перед камином, Хоук движется с изящностью, которую он так редко в ней видел. В ее движениях неторопливость, которой ему так не хватало; осторожность, когда она ведет пальцами над метками, будто стремится запомнить то, что он так долго от нее прятал, будто не может от него оторваться. Фенрис хочет сказать, что не нужно бояться его ухода, что он не передумает, но после того, что он уже сделал, он не может ее убедить, и поэтому притягивает Хоук еще ближе, сгорает в ее жаре, выгибается с ней вместе, когда она наклоняется к нему. В конце концов, она стонет в губы его имя. И этот возбуждающий и намеренный, простой и решительный звук вытесняет все остальное. Еще долго они лежат на месте, лениво потягиваясь при свете огня. Когда Хоук начинает зевать, Фенрис натягивает ей на плечи одеяло. Она сворачивается у него на груди, пальцами выстукивая рваный ритм напротив сердца. Время от времени эльф ее целует, просто потому что может. Хоук спит. Фенрис тоже. Рассвет застает их вместе.***
Проходит время. Хоук беспрестанно отвлекается; он сбивается со счета, сколько раз она, как бы ненароком, врезается ему в спину, только чтобы упереться подбородком в плечо или прижаться к щеке поцелуем. Каждый дверной проем становится угрозой локтям Хоук, если Фенрис не проходит через них вместе с ней, и каждый раз, как она идет рядом, то слишком часто, чтобы это выглядело невинным недоразумением, задевает его бедром. Изабела без устали их дразнит, Авелин разрывается между неодобрением и радостью — Андерс, естественно, не страдает такими сомнениями — и даже Мерриль находит в себе наглость погладить его по руке и заявить, что он влюбился. Варрик просто делает заметки каждый раз, как Хоук его касается, что происходит чаще прежнего. На самом деле, эльф начинает подозревать, что Хоук не такая уж неловкая, как заставляла думать. — Да, — отвечает она, когда он спрашивает, — и нет. На улицах Верхнего города тихо, почти все спят, и только вдалеке дрозд нарушает тишину. — Возможно, сначала я чуть преувеличивала. — Чуть? Хоук смеется: — Ты был таким колючим! И таким несчастным. Ну и я подумала, что если смогу тебя разговорить, ты станешь менее… ладно. — Менее… каким? — Фенрис приподнимает бровь. Хоук берет его под руку, для обоюдного спокойствия. — Фенрис, — говорит она замогильным голосом, и лицо у нее мрачное, словно она сейчас поведает новости, ужасней которых не может себе представить. — Мне неприятно сообщать тебе, но, должна признать, иногда ты, откровенно говоря, брюзга. Эльф отворачивается, но не сдерживает тихого смеха. — Меня называли и похуже, Хоук. — Не я. — Это правда. Они замолкают, слушают пение дрозда и идут дальше по улицам. Теплыми пальцами Хоук обхватывает его руку, и Фенрис понимает, что то и дело косится на нее: мирное и спокойное лицо, не тронутая горем или печалью улыбка, слабый свет звезд отражается у нее в глазах и волосах. Она выглядит, выглядит… Хоук выглядит сверх меры испуганной и сильно дергает его за руку. Фенрис отшатывается, теряет равновесие и ступает не туда; его тянет в сторону, и он чуть не сшибает Хоук в белокаменную стену, стену, которая отмечает… Стену, которая отмечает начало длинной лестницы, ведущей вниз на рынок. Хоук упирается затылком в камень, почти плача от смеха. — Ты... ты нарочно. — Нет, — горестно отзывается Фенрис, прижимая ее руку к стене, а другой прикрывает глаза. Он так просто шагнул в пустоту; если бы Хоук не смотрела под ноги, он бы кувырком покатился по лестнице и, что хуже, мог бы утянуть с собой ее. Эльф досадливо опускает руку, а Хоук обхватывает его лицо ладонями. — Видишь? Глаза у нее светятся весельем, на лице румянец, и она качает головой. Большим пальцем проводит по его щеке, и Фенрис чувствует, как в груди обосновывается что-то другое; он прижимает руку к стене и наклоняется, заключая Хоук в ловушку. — Вижу, — отвечает эльф и едва узнает низкий голос. Она ухмыляется, а он крадет у нее поцелуй; отстраняется, но Хоук тянет его ближе, пальцами скользит по лицу. Они вместе прячутся в мягких тенях киркволлского вечера. Поднимается слабый ветер, приносит с собой спокойствие города, готовящегося ко сну: запах дыма из очага, что разжигают поблизости; тихие, радостные голоса мужчин и женщин, которые возвращаются домой. — А мне нравится, — шепчет Хоук, когда они отрываются друг от друга, когда дрозд замолкает и ночные стражники издалека приветствуют друг друга. — Хм-м? Она убирает с его глаз волосы. — Ловить тебя. И не давать упасть. Но этим Хоук занималась бесчисленное количество раз; он не может сосчитать, как часто она его ловила, не понимая этого. Эльф снова ее целует — позже он покажет ей, как она его спасла, но сейчас, когда Хоук пальцами жарко и нежно скользит по его шее, Фенрис ограничивается той простейшей правдой, на которую хватает сил.***
— Твой всецело, — говорит он, и так и есть.