Красота

Славное убожество. Эта болезненно бледная кожа, этот высокий тощий силуэт, будто искаженный в кривом зеркале, эти темные волосы, никак не поддающиеся расческе, этот длинный нос и эти похожие на темные омуты, из которых уже сбежали все черти, глаза. Далеко от прекрасного, но и не уродливо. Просто... Некрасиво. Ручной ворон гаркнул единственное слово, которому его научил Критик, и устроился удобнее на раме большого зеркала. - Тихо, Эдгар, - спокойным тоном обратился к птице Бальзак. Ворон умолк и свесил голову вниз, разглядывая отражение своего хозяина в зеркале. Следя черными зоркими глазами за бледными ладонями, только что откинувшими волосы назад, и пробегая взглядом по тонким рукам, под пергаментной кожей которых тянулись четкие дорожки вен. Большое зеркало в тяжелой черной раме с черепом было неожиданным подарком Джека. Критику оно было не то чтобы нужно, но глубоко в душе он был сильно тронут жестом Предпринимателя, и зеркало заняло свое место в спальне. Верно служа любимым насестом Эдгара, зеркало так же каждое утро встречало Бальзака его отражением, когда он поднимался с постели. И каждое утро, как сейчас, взгляд Бальзака задерживался на нем, отрешенно рассматривая каждую деталь. - Мне не хватает только грая таких, как ты, в качестве плаща, - усмехнулся он ворону, - и тогда я вполне мог бы послужить антропоморфным воплощением этого мира. С такими же опустевшими глазами. Таким же некрасивым. И с таким же наплевательским отношением ко всему этому. Карканье Эдгара прозвучало как старушечий кашель. Ворон был совсем молодой птицей, и это несоответствие его возраста и голоса вызывало мурашки у всех и радовало Бальзака. У него в комнате обитало живое доказательство того, что всё несет в себе свой конец на протяжение всей жизни. Любая молодость несет в себе старость, любая красота найдет свой закат. Убежденность в этом определяла отношение Критика к своей некрасивости. Красота всегда радует глаз, но она никогда не вечна, так зачем же убиваться из-за ее отсутствия? Особенно, если ее никогда и не было. Отношение Бальзака к Богу всегда было своеобразным. Он верил в его существование, но не воспринимал его как высший разум. Скорее как неразумное дитя, которому подарили мир на день рождения в качестве игрушки. Он и играет. Придумывает своим куклам-людям истории с непосредственной и наивной, свойственной лишь детям жестокостью. Жизнь каждого в мире - это сценарий игры огромного ребенка, любящего чужие страдания потому, что у него никогда не было своих. Сценарий, придуманный для Бальзака, - запрет на красоту. Ему нельзя быть красивым и нельзя любить красивых. Ему остается только гнить заживо и ждать, когда Богу наскучит играть с ним. Если это слишком скучно, можно поверить, развлечения ради, в рай или ад, куда можно попасть после игры, но в целом это всё. Бывают и сценарии много хуже, Критику не на что жаловаться. Подумаешь, быть живым оплотом тоски, даже когда не ощущаешь ее. Подумаешь, интересоваться иногда, течет ли по этим венам настоящая кровь или сыпется песок. Подумаешь, ходить под немым запретом любить кого-то, кто красивее. Нельзя - и всё тут. Ведь таковы правила. - Ведь я так некрасив, я так некрасив, - задумчиво нараспев продолжил вслух свои мысли Бальзак, - я так... Ворон снова прохрипел свое любимое слово, перебивая. Критик коротко рассмеялся и отвернулся от зеркала. - Ты прав, - сказал он. - Больше никогда. Уже не смотря на свое отражение, Бальзак принялся одеваться. Впереди ждал новый день игры в некрасивость.