Часть 1
29 марта 2015 г. в 17:52
Имперские ночи всегда обжигают прохладой, и Коумей всё же не выдерживает — украдкой накрывает голые ступни краем тяжёлого одеяла, совсем незаметно и осторожно, но даже и этого достаточно, чтобы Коэн кинул на него быстрый взгляд. И вот его достаточно для того, чтобы младший брат опустил глаза, пряча их за чёлкой и длинными прядями алых волос, теперь не собранных в высокий хвост.
Шорох собственный юкаты, кажется, оглушает — больше, чем шелест грубой бумаги в древних свитках, который Коэн откладывает на небольшой стол, поднимаясь с широкой кровати. Коумей ёжится ещё больше, проклиная собственное тело — даже лёгкая прохлада всегда вызывала у него дрожь. А от Коэна идёт жар — и он обжигает ещё больше морозной прохлады.
— Всё-таки решил наконец отдохнуть? — спрашивает Коумей в своей привычной ленивой манере, надеясь, что ничто не выдаст его ликование. Но Коэн всегда видит его насквозь.
— Не мог этого дождаться, да? — он гасит масляный светильник, и теперь большую спальню озаряет только слабый лунный свет.
— Загубишь себя так, если будешь корпеть над ними по ночам, — Коумей неясно кивает в темноту. Большая тёплая ладонь ложится ему на макушку, ерошит волосы, и он жмурится, как довольный кот.
— Кто бы говорил, — в голосе Коэна слышится тихий смешок, но Коумея им не обмануть. Усталость — вот что прячется за ласковыми прикосновениями и хриплым шёпотом. Хотя брат, конечно же, прав — ведь и он сам любил пропадать в дворцовой библиотеке в поисках ответов. Кажется, это было совсем недавно. До того момента, когда он решил поддаться другому своему желанию, найти себя самого в запретных объятиях знакомых с самого детства рук.
Он знал, что служанки уже сплетничали за его спиной. Но статус принца хорош тем, что одним лишь взглядом можно заставить остальных молчать. Хоть и нельзя заставить их перестать думать. Нельзя перестать думать самому — сомнения и страх, привлечённые глупыми предрассудками, всегда будут верными спутниками. Они — почти как холод ночей Империи Коу, оставляют лёгкие морозные укусы на коже. Но от них легко спастись — достаточно только почувствовать, как Коэн устраивается под одеялом рядом с ним, притягивая его к себе и тут же развязывая пальцами одной руки пояс его юкаты.
— Что-то случилось? — вопрос Коэна доносится как будто издалека, и Коумей запоздало мотает головой, чувствуя, как поджимаются мышцы живота, когда брат проводит по ним своими горячими пальцами. Всегда так — в первую секунду запретной ласки безумно хочется сбежать, несмотря на то, что в самый их первый раз он сам, вздрагивая от холода, тихо вошёл в эту спальню, желая ощутить хотя бы её крупицы. Да, вот оно, его истинное желание. Хотя нет, их два — ещё он безумно хочет, чтобы Коэн спал в ночь больше, чем пару часов. Чтобы не искал в древних письменах Альма-Торан пути к тому, как же можно спасти этот разваливающийся на куски мир.
— Всё хорошо, — тихо отзывается он и привычно подставляет шею под сухие губы. Сердце сразу же предательски ухает в груди — соврал ведь. Ему беспокойно на самом деле. И каждый день эта тревога растёт, потому что каждый день Коэн хмурится всё больше, как мрачнеющее небо над столицей, на котором уже давно не видно солнца. И Коумей знает, что как бы он ни хотел — он не избавит брата от страхов за Хакурю, от опасений перед неизвестной пока силой союза Рэм и Синдрии, от жажды узнать хоть что-нибудь об Альма-Торан.
— Врёшь же, — выдыхает Коэн, и он снова кивает, подаваясь ему навстречу. Садится в кровати, обхватывая коленями мускулистые бёдра, и распахивает края юкаты на груди брата.
— Знаешь, я боюсь, — признаётся он, наклоняясь к приподнявшемуся на локтях Коэну и осторожно касаясь губами его скулы. — Просто боюсь, что завтра случится что-нибудь, и... всё это будет в последний раз.
Коэн не говорит ничего — только медленно стягивает с него юкату, и Коумей тут же прогибается в спине, чувствуя дразнящее прикосновение пальцев к проступающим под кожей позвонкам. Холодок немного обжигает обнажённую из-за сползшего одеяла кожу худощавой спины, но его не поэтому бьёт дрожью. Ладони Коэна властно сжимают его ягодицы, немного разводя их в стороны, и Коумей утыкается лбом в его плечо.
На Коэне, как и на нём, нет белья. Теперь даже нет и преграды в виде тонкой ткани юкат, когда Коэн, садясь в кровати, почти что вжимает брата в себя, скользя одной ладонью меж его ягодиц. Не выдерживая, Коумей слепо целует его в губы — до сих пор неумело, как будто в самый первый раз. И, как всегда, крепко вцепляется пальцами в его широкие плечи. Да, он действительно безумно боится. Потерять брата и любимого в огне надвигающейся войны стало его самым главным кошмаром, о котором он боится даже думать, но тело выдаёт его — его прикосновения к загорелой коже Коэна безумно отчаянные и жадные.
Коумей сам хватает Коэна за запястье, притягивая его ладонь к своим губам. Он облизывает их неторопливо, прикрывает при этом глаза, словно боится, что Коэн даже в полутёмках сможет разглядеть в них что-то... Хотя, что там может быть, кроме преданности и любви, которую он уже смертельно устал скрывать за маской сонного зануды. Днём они всего лишь братья, и только в редкие минуты наедине Коумей позволяет себе слабину — делая шаг, на мгновение прижимается к широкой груди Коэна, который успевает мельком провести ладонью по его щеке. Но ночь — прекрасное время для того, чтобы разбить в пыль надоевшие маски.
Мышцы ануса уже привычно обхватывают влажные пальцы — не в первый раз ведь. Коумей слабо стонет, чувствуя, как Коэн умело нащупывает ими простату. В паху тут же отдаёт жаром, и в напряжённые мышцы в коленях захватывает слабая дрожь — Коумею пришлось чуть приподнять бёдра, когда Коэн толкнулся в него первым пальцем. Теперь их уже три, и Коумей уже не считает стоны — мысли просто сцепляются в тугой клубок, сосредотачиваются лишь на ощущениях желаемого жара, окутывающего каждую клетку его тела.
Коэн снова опускается на спину, опираясь на локти, и Коумей замирает, зажмуриваясь, когда растянувшие его пальцы, мягко царапнув изнутри, выскальзывают из него. Он только приоткрывает рот, захлёбываясь собственным стоном, когда Коэн, сжав ладонями его бёдра, надавливает на них, вынуждая его опуститься на свой член. Упираясь ладонями в его грудь, Коумей ловит ртом воздух, запоздало понимая, что пара капель его слюны капают на кожу брата, оставляя на ней влажный след.
Член Коэна обжигающе горячий. И пусть Коумей не в первый раз ощущает его в себе, мышцы ануса всё равно немного тянет болью, и в первые секунды хочется взбрыкнуть, вырваться, но Коэн крепко вжимает его бёдра в свои, готовый ослабить свою хватку лишь тогда, когда получит знак. Собственное имя, произнесённое на выдохе.
— Коэн, — тихо шепчет Коумей, и теперь большие горячие ладони невесомо скользят по его бокам, ловя каждое его резкое движение, когда он, всё так же упираясь ладонями в чужую грудь, начинает подмахивать бёдрами, насаживаясь на член брата.
Да, пусть и мысли в голове похожи на взбешённых пчёл, одна из них холодом всё равно обжигает мозг. Он — любовник своего брата. Запретная связь, от осуждения за которую его может и не спасти когда-нибудь статус принца. Но ему всё равно. Он не сможет отказаться от этого единения, от тепла кожи Коэна, от ощущения его мозолистой ладони на своём подрагивающем члене, от понимания того, что он принадлежит ему целиком, особенно когда горячая вязкая сперма заполняет его анус, а он сам кончает на живот Коэна. И когда тот уже хочет выйти из него, Коумей протестующе мотает головой — ведь ощущение этой заполненности сводит с ума. Точнее, только дополняет его безумие.
И немного позже он вжимается в Коэна изо всех сил, чувствуя, как тот осторожно целует его щёки. Он ловит его тёплое дыхание, наконец-то расслабляясь. Потому что Коэн окутывает своим жаром, крепко обнимая его. Потому что тихо говорит: «Не бойся», — и этой пары слов достаточно, чтобы отогнать извечный страх и холод Имперской ночи.