Театр двух актеров

Адал-Хард проснулся от довольно ощутимого тычка в бок под самые ребра. Поначалу он ничего не понял — засыпал в своей постели один, это он хорошо помнил, а теперь что-то левое пыхтит в постели справа. Принц даже не попытался открыть глаза, чтобы рассмотреть, кто так нагло занял часть его кровати, все равно не получилось бы — он самым честным образом без всякого обмана вчера напраздновался на свадьбе принца Фридриха. А еще он помнил, что накануне у него состоялся довольно нелицеприятный разговор с Мурчалло. Принц пытался объяснить коту доступными словами, что пришло время, когда следует покинуть гостеприимный дворец. Не может он больше оставаться приживальщиком, да и вскоре заметно станет, что внешне Адал-Хард не меняется. Время идет, а он по-прежнему все такой же стройный, как кипарис, и молодой. Двумя днями ранее он случайно подслушал в библиотеке разговор одной из фрейлин принцессы с известной балериной королевского театра, часто крутившейся во дворце. Что они делали в помещении, где кроме книг ничего больше не было, и где он прятался за тяжелой бархатной портьерой от надоедливых вопросов, оставалось загадкой? — У Адал-Харда потрясающе красивые ноги, — сказала фрейлина. «И все?» — хотел спросить принц и, выйдя из своего укрытия, поинтересоваться, как ей удалось рассмотреть его ноги, если он все время был в брюках, но не успел, его продолжили обсуждать дальше. — У него не только потрясающе красивые конечности, — вторила ей балерина, томно вздохнув, — но и торс, анфас и профиль. Ожившая греческая статуя. Такой талант нельзя зарывать в землю. Его надо людям показывать. Фрейлина громко стукнула веером, закрывая его. — Не совсем верное сравнение с греческой статуей, — усмехнулась она. — Они статичны, а Адал-Хард живой. Каждый его жест настолько пластичен и выразителен — это не слово, сказанное в простоте. А двигается он так, будто аэд гекзаметром эпос выводит. Прирожденное актерство. Вот что надо людям показывать. Он мог стать весьма популярным артистом с его внешними данными. «А еще я умею петь, танцевать, стихи декламировать и на музыкальных инструментах играть», — добавил про себя принц. Он вдруг понял, осознал, что хочет играть в эту игру. Его Джокер, сидевший до этого тихо внутри, неожиданно ткнул в ребра и скомандовал: — Раз не стал королем, стань лицедеем. Сцена просто создана для тебя. Адал-Хард слово в слово пересказал услышанное коту в надежде, что тот поддержит его неожиданно возникшее желание отправиться в славный город Бремен, а по дороге давать спектакли и концерты. Мурчалло окинул его критическим взглядом с ног до головы, пытаясь понять, насколько правы были женщины. — Греческие статуи создавались не для мирской суеты, — многозначительно изрек он, поцокав языком, давая понять, что с фрейлиной и балериной он согласен, но никуда с насиженного места уходить не собирается. Они повздорили, кот обиделся и демонстративно перестал с принцем разговаривать, при этом искренне надеясь, что тот первый протянет руку в знак примирения, а он вложит в нее свою лапу. Так было всегда. Они давно жили бок о бок, и делить им было нечего. Но только не в этот раз. Даже за свадебным столом они сидели в разных местах. Адал-Хард был грустным, молчаливым, много пил. А когда начались танцы, он хватанул полный бокал вина и ушел к себе, не дожидаясь фейерверков… — Я готов отправиться с тобой в славный вольный город Бремен, — раздался над ухом принца знакомый голос с мяукающими нотками. Адал-Хард, улыбнувшись, приоткрыл один глаз и… отпрянул в ужасе от рыжеволосого парня, разговаривающего голосом его кота. — Ты кто? — спросил он изумленно. Хмель и сон как рукой сняло. — Вчера был Мурчалло, — ответил тот с наглой улыбкой. — А что, не похож? — Не очень, — покачал головой принц. — А мне казалось, что вполне даже похож. Парень грациозным кошачьим движением спрыгнул с кровати и подошел к шкафу с огромным зеркалом. Он наклонил голову сначала влево, затем вправо, рассматривая себя. Затем повернулся к Адал-Харду, так ничего и не увидев подозрительного. — Рот немного большеват, — изрек он, — а так вполне даже славно получился. — Мурчалло, это правда ты? — осторожно поинтересовался принц. — Я. Я, больше некому, — ответил парень, снова по-кошачьи ныряя Алад-Харду под бок. — Я тут, пока дулся на тебя, между делом подумал, что тебе напарник понадобится в твоих театральных постановках. А я, как и ты, тоже и на инструментах разных играть могу, и петь, и танцевать. Кстати, и котомку уже собрал. И предлагаю, пока нас не хватились, свалить тихо, по-английски. А то уговаривать начнут остаться. А мы отказать не сможем. Принц не стал спорить и возражать, сам ведь первый предложил, и пока Мурчалло не передумал, наскоро умылся и приготовился к бегству из дворца — не выпустят через ворота, тогда они по старинке драконом по воздуху… Их первым спектаклем на пути к славе, который они дали в небольшом городишке, стал «Ромео и Джульетта». Мурчалло играл Джульетту. Он был в ударе — одна сплошная эмоция. Адал-Хард со своим Ромео несколько бледновато смотрелся рядом с ним. Публика в небольшом зале ревела навзрыд на последней сцене, зрители искренне поверили, что рыженький невероятно гибкий красавчик умер по-настоящему. А потом долго не отпускали их со сцены. На первый же полученный гонорар, Мурчалло настоял, был куплен небольшой переносной магнитофончик, записаны веселые мелодии. И любая трагедия стала заканчиваться умопомрачительно забойным танцем, чтобы вывести публику из шокового состояния — домой зрители должны отправиться осчастливленными. И чем больше страстей было на сцене представлено, тем дольше длились танцы. Адал-Хард никогда не мог даже в страшном сне представить, что станет ревновать своего кота к сидящим в зрительном зале людям, которые буквально пожирали его глазами. — А говорил, что не хочешь выступать на сцене? — как-то попытался обидеться принц на своего бывшего кота, который по обыкновению лежал не в своей отдельной постели, а рядом с принцем. Тот сладко потянулся и философски изрек: — Артист – это состояние души. Мне дали время и пространство понять это и найти то, что я искал. А потом добавил как бы между прочим: — С завтрашнего дня во всех наших спектаклях фоном будет звучать музыка. А мы с тобой обнажим торсы, права была фрейлина — такую красоту незачем скрывать. Я хочу, чтобы каждый видел, какой ты красивый. Принц от ужаса чуть чувств не лишился — но коту, понятное дело, привычно быть обнаженным, на нем и раньше, кроме сапог и шляпы, ничего не было. Но он-то принц и не привык обнажаться перед посторонними. — Надо, — твердо сказал Мурчалло, словно прочитал его мысли. — Это новая концепция нашего творчества, а лица закрасим, загримируем и станем господами Никто. Ты же не возражаешь, что я играю Джульетту. Но я могу превратиться в кого угодно. Меня же практически нет. Люди видят того, кого я им покажу. Даже род мужской на женский уже меняю, не замечая того, — и он выразительно с паузой произнес: — Я сказала. Я бесполое существо на сцене, — и весело добавил, поменяв тон с серьезного на озорной, — и ты таким же станешь. Лицедействовать, так по-настоящему. Возразить было просто нечего… Обнаженные торсы, ноги и загримированные лица актеров сделали их практически бесполыми существами. Они разыгрывали невероятные страсти на сцене. Мурчалло в заключительных танцах обычно импровизировал, давая волю чувствам, чтобы снять напряжение. Когда Адал-Хард пытался сдерживать его порывы, он отмахивался от него и творил то, что хотел. Вот намедни, например, его недвусмысленное движение нижней частью тела, многократно повторенное, – туда-сюда — у другого выглядел бы пошло, вульгарно, но не у рыжего актера. Принц попытался похлопать его по плечу, но махнул на него рукой — зрители визжали от восторга. Затем он предпринял попытку отчитать его в гримерке, но им помешал фанат, прорвавшийся сквозь театральную охрану. Он бросил к ногам Мурчалло охапку роз и предложил узнать друг друга получше. Тот улыбнулся улыбкой чеширского кота и неопределенно ответил, что он подумает. Принц растерянно молчал, глядя на все это. Кот только его, и больше ничей. Он его не отдаст, будет за него бороться. Но как бороться за любовь? — Что-то делать, можно достаточно легко научиться, а вот чувствам невозможно, — из задумчивости Адал-Харда вывел негромкий голос Мурчалло. — Я не играю на сцене, я люблю, страдаю, живу. Любовь во мне может пробудить только равный мне. И не положением в обществе, богатством или чем-то еще таким же материальным. Нет. Душой. Это правда. Правда. Любовь должна быть свободной, ибо свободен я. Я творю, пишу стихи, песни не потому, что пытаюсь овладеть предметом своей любви, а потому, что я уже и так с этим человеком. Я ему каждую минуту, каждую секунду признаюсь в своих чувствах. Не получится узнать получше. Это только слова. Не существует цепей, чтобы удержать меня рядом с кем-то, если я сам того не захочу. Любовь она с первого взгляда, с первого ощущения. И либо есть, либо ее нет. Принц улыбнулся. — И неважно, упал ли он с неба, или из океана выплыл, или прошел по временным порталам, с глазами в которых звездные миры, — теперь Адал-Хард объяснялся в любви своему Мурчалло. — С улыбкой рыжего кота. Он привлек к себе парня и нежно поцеловал его. — И острым вкусом любви на губах, — добавил, улыбнувшись. — А я думал… — растерянно произнес Мурчалло. — Думал, я тебе… — Очень сладкий поцелуй, — перебил его принц. — Но я хочу несколько другого. Я долго ждал этого, но больше ждать не намерен. Я каждый раз видел историю, разыгранную тобой на сцене, и отношения чувствовал, и воздух внутри меня дрожал, но не мог понять, зачем столько чувственной информации. Не мог понять, что это все мне, что для меня разыгрываешь тайну любви. О чем горит огонь? Но оторвать взгляд невозможно… И он снова привлек к себе Мурчалло, осторожно пытаясь снять с него широкие шаровары из тонкой ткани, в которых тот лицедействовал только что на сцене… Занавес, господа! Любовь — это театр только двух актеров. Осталось только включить музыку.