Взвейтесь кострами

На огромном плакате были выведены строки, которые Джанлуиджи и любой другой добропорядочный коммунист знали наизусть: «Моральный кодекс строителя коммунизма» 1. Преданность делу коммунизма, любовь к социалистической Родине, к странам социализма. 2. Добросовестный труд на благо общества: кто не работает, тот не ест. 3. Забота каждого о сохранении и умножении общественного достояния. 4. Высокое сознание общественного долга, нетерпимость к нарушениям общественных интересов. 5. Коллективизм и товарищеская взаимопомощь: каждый за всех, все за одного. 6. Гуманные отношения и взаимное уважение между людьми: человек человеку друг, товарищ и брат. 7. Честность и правдивость, нравственная чистота, простота и скромность в общественной и личной жизни. 8. Взаимное уважение в семье, забота о воспитании детей. 9. Непримиримость к несправедливости, тунеядству, нечестности, карьеризму, стяжательству. 10. Нетерпимость к врагам коммунизма, дела мира и свободы народов. «Нравственная чистота» — эту фразу Джанлуиджи повторял особенно часто. Работа народного комиссара внутренних дел его устраивала чуть более, чем полностью. Он рассчитывал на повышение. Да что там говорить, многие шептались за его спиной об этом. А за этим повышением и до генсека недалеко. Джанлуиджи был образцом для подражания. Примерный семьянин, любящий отец, благодарный сын, честный товарищ. Он никогда не давал усомниться в себе. Каждое его решение было взвешенным и тщательно продуманным. Джанлуиджи всегда считал, что следуя учениям Маркса, он познавал истину. Он ко всем относился с добродушием и пониманием, у него были связи, казалось бы, везде. Если и был человек, который был лучше и честнее его, которого бы уважали больше — то только сам верховный главнокомандующий. «Нравственная чистота» — каждый раз повторяя эту фразу, Джанлуиджи вкладывал в нее особый смысл. Настоящие коммунисты никогда бы не поддались такому пороку как мужеложство. А если и оступились с пути, то должны были понести наказание. Настоящий коммунист никогда не ляжет с другим мужчиной в постель. Никогда не изменит своей жене, своей стране. Настоящий коммунист не допустит этого сам и непременно доложит куда надо, если увидит прецедент мужеложства. Джанлуиджи это знал, как никто другой. Он помнил о том, какая статья светила такому человеку. Два раза в месяц, когда он задерживался на работе допоздна и оставался последним в здании, он ослаблял узел галстука, откидываясь в кресле и смотря в потолок. Два раза в месяц он звонил супруге и говорил, что задержится, что надо разобраться с документами. Она не задавала вопросов. Ведь Джанлуиджи не мог врать. Он сидел, прикрыв глаза, постукивая и выбивая пальцами незатейливый ритм. В голове, почему-то, играл гимн. За своими мыслями он почти не услышал, как кто-то зашел в кабинет. Только когда щелкнул замок, закрывая их от внешнего мира — он понял, что не один. Но даже этот факт не заставил Джанлуиджи открыть глаза. Только когда он почувствовал теплые ладони на своих бедрах и дыхание на ширинке брюк, рука сама потянулась по колючему подбородку, ниже, к шее, обхватывая рукой узел галстука. Открыв глаза он посмотрел на стоящего на коленях Андреа, вытянувшего шею, чтобы не чувствовать удушье от натянутого красного галстука. В такой обстановке они встречались дважды в месяц, в остальное время их связывали только рабочие отношения. Отношения наркома и его заместителя. Обычно они не разговаривали, боясь нарушить ту хрупкую тишину, которая возникала между ними. Андреа был без пиджака, рубашка была свободно выправлена из штанов, а на шее был повязан красный пионерский галстук. Это было обязательно. Джанлуиджи каждый раз цеплялся глазами за этот кусок ткани, то наматывая концы на руку, то бережно оглаживая пальцами. Иногда Андреа казалось, что галстук интересовал его больше, чем горячие губы, ласкающие его плоть. Джанлуиджи чуть расставлял ноги, откидывая голову, пальцами нащупывая край ткани, обхватывая уже увереннее. Андреа, прикрыв глаза, ласкал его ртом, чуть задыхаясь от того, что иногда Джанлуиджи тянул галстук слишком сильно. Все это проходило в тишине, нарушаемой только тихими вздохами и хриплым дыханием. Андреа тянулся за узлом галстука, одной рукой сжимая бедра Джанлуиджи, стараясь вобрать в себя полностью, другой рукой обхватывая свою плоть. Джанлуиджи теперь не отрывал взгляда ни от красных губ Андреа, ни от красного галстука, который, иногда слишком сильно сдавливал, оставлял красные полосы на коже. Увидев, где находилась его вторая рука, Джанлуиджи почему-то подумал о том, что это все было безумно пошлым. Но тот не замечал этого, лишь сильнее сжимая себя и беря как можно глубже. В какой-то момент Андреа почувствовал, как галстук натянулся слишком сильно, и Джанлуиджи, выгнувшись, кончил. Он отстранился, доставая из кармана платок и вытирая рот и руку, которую он успел испачкать. Встав с коленей, Андреа быстро привел себя в порядок, и посмотрел на разомлевшего Джанлуиджи. — Завтра в десять собрание, — напомнил он, поправляя волосы. — Я помню. До свидания. Развернувшись, Андреа ушел, чтобы вызвать себе машину и вернуться домой к жене, поцеловать дочь и лечь спать, как порядочный гражданин. Джанлуиджи, расслабленно посидев в кресле, снова бросил взгляд на плакат, подумав о том, что нравственная чистота — это важный фактор становления общества. Он обязательно будет размышлять об этом. До следующего раза. Ведь настоящий коммунист никогда не будет заподозрен в мужеложстве. Джанлуиджи был именно таким. А дважды в месяц могут оступиться и святые. Он надеялся на это.