Каково ощущать себя второсортной пешкой?

Дверь приоткрылась, пропуская в маленькую полутемную каюту назойливый электрический свет. Кто-то вошел, неспешно осматриваясь, и тихо присвистнул. Такасуги сразу понял, что этот «кто-то» не был одним из его подчиненных, которые в последнее время стали единственными его посетителями. Преданные своему лидеру, они всегда боялись появиться в ненужный момент и нарушить его уединение даже теперь, когда он безмолвно покоился на болезненном одре, не имея возможности пошевелить хотя бы кончиком пальца. Они аккуратно и тихо приоткрывали дверь, быстро проникали внутрь и на цыпочках подходили к краюшку постели, иногда печально вздыхая, но чаще всего, просто пробыв в молчании несколько минут рядом, также бесшумно удалялись, стараясь не выдать своего присутствия. Этот посетитель вел себя совершенно иначе. Его движения были резки, быстры и вовсе не сопровождались опаской потревожить больного. Самурай сразу понял, что за наглый гость явился в этот раз. — А у тебя тут не слишком-то весело, самурай-сан? Вопрос, произнесенный с легкой усмешкой, разрезал словно острый клинок привычную тишину. Редкому Ято известны правила приличия. Камуи явно был не из таких, функцию выдержанного переговорщика и рациональную часть его команды представлял однорукий помощник, так часто безнадежно взывающий к рассудку своего капитана. Нынче его не привели с собой, а, значит, упрекнуть юношу было некому. Ято понимал, что ответа не последует и особого смысла попытаться начать диалог не было. И весь его визит носил какой-то странный, бесполезный характер, во всяком случае, Такасуги казалось именно так. Но, тем не менее, рыжий с непривычной ему терпимостью ждал хоть какого-то отклика от оппонента. Делая это на самом деле вовсе не для того, чтобы дать в больному прийти в сознание, как делают несчастные мамочки и близкие друзья, хотя в душе contra spem spero* , а просто из привычки. Небрежно, сопровождая действия немыслимыми по сравнению с прежними посетителями шумом, он поставил рядом с койкой стул, почти у самого изголовья, и присел, наблюдая за безмятежным лицом боевого товарища. «А по-твоему, умирающим и больным полагается просторная, хорошо освещенная комната и большой телевизор с игровой приставкой?» Шинске все слышал и все понимал, что, в принципе, не являлось чем-то из ряда вон выходящим. Его разум и рассудок, как истинные верные друзья, оставались при нем. Но физическая оболочка все больше напоминала собой то, что вскоре должно быть предано земле. Ни одна мышца не желала подчиниться его желаниям, каждая попытка сделать хотя бы элементарнейшее движение причиняла немыслимую боль, заставляя нейроны посылать бесчисленные сигналы в мозг. И со временем Такасуги смирился со своим положением. Если, конечно, этим словом можно было обозначить его отношение к происходящему. Наверное, лучше подойдет «привык». Привык к так возмущавшим его поначалу трубками, по которым тонкими змейками струилась различная жидкость, призванная вернуть бренную оболочку к жизни. Привык к вздохам и ахам девушки, так часто навещавшей его и раздражавшей своим легкомысленным поведением. Привык к вечному мраку, окружавшему его. И к собственному бессилию тоже пришлось привыкнуть. Он чувствовал себя словно живой труп, как из тех историй, рассказываемых у костра в тесном кружке, с загадочным выражением лица в темную лунную ночь. Историй, заставляющих потом учеников самурая вздрагивать от каждого шороха, и постоянно ощущать запах сырой, свежевскопанной земли. Еще не раз они вспоминали, ворочаясь в своих теплых мягких постелях, о горе несчастных, чье сознание оставалось на прежнем месте, но физическая оболочка вынуждена была холодеть, приобретать сине-фиолетовый оттенок и ждать вскоре появления гостей на пиршество. И теперь самурай в самом деле с минуты на минуту ждал, как кто-то властным движением поднимет его обмякшее тело и куда-то понесет, как после его положат в тесный деревянный ящик, оббитый иссиня-черной материей. И больше он никогда не сможет выкурить свою любимую кисеру, наполнить легкие горьким дымом и устремить взгляд вдаль, ища ответы на вопросы у Вселенной. Но неким утешением для Такасуги было то, что на тонком запястье слабо, но все же билась одна жилка, дававшая окружающим знать, что хозяин был жив и еще рано списывать его со счетов. Выходит, пока не стоит рассуждать о вечной пустоте, нагоняя на себя тоску. — Презабавная история вышла, не правда ли? Собеседник, до этого так мучительно долго выдерживающий время, что можно было позабыть о его присутствии, вновь подал голос, сохраняя все ту же оскорбительную для полуживого человека интонация. Однако никак нельзя обвинить его в бестактности. Камуи вовсе не был глуп. Он осознавал, что смелый и сильный самурай-сан может навсегда проститься с этим прогнившим миром уже совсем скоро. Но в то же время Ято такие травмы казались незначительными, а значит, спустя какое-то время одноглазый снова будет портить воздух своей трубкой. Кто знает, все-таки люди удивительные и непредсказуемые существа, а в особенности самураи. И, подведя итоги, непрошенный гость решился продолжить одностороннюю беседу. Он предполагал, что лежащий перед ним все же отвечает на дерзкие реплики. Пусть и не произнося ни звука. Чутье Ято трудно обмануть, оно куда более тонкое, нежели у людей. «Презабавная? В каком месте, идиот?!» Придя в сознание, это было первое, о чем вспомнил больной. Мысли о произошедшем не покидали ни на секунду. Словно немой укор его самонадеянности, всплывали сначала то одни, то другие события, создав в голове подобие запутанного клубка: ожесточенная борьба с Гинтоки, не только с помощью орудий, но и с помощью слов и совместных воспоминаний, внезапная острая боль в пояснице, заставившая тело гореть, словно оно находилось на раскаленных углях, их залитые кровью лица и неожиданный (или все же ожидаемый?) новый удар от этого жалкого слабака Нобу-Нобу. Он думал, он всем управляет. А этот им управляли. Он был обманут, как дитя, потянувшееся за конфетой, и в итоге оказавшееся в руках незнакомого дяди с лоснящимся лицом и приторной слащавой улыбкой. Кукловод сам оказался марионеткой. Он построил сложнейшую сеть, звенья которой были взаимосвязаны, и за одними событиями в точности следовали другие. Все было продумано до мельчайших деталей. Оставалось только ждать, когда мошка попадется и застрянет в липких волокнах, начнет отчаянно трепыхаться, тем больше запутываясь, а после чего паук, все время наблюдавший из тени, сможет насладиться плодами своего долгого и кропотливого труда. Но бывает ли так, что паук сам запутался? Попался в еще большую, чем его, паутину. Это кажется чем-то нелепым и даже диким. Но вышло именно так. Самоуверенно и любовно он плел свою тенету поверх другой, не замечая ничего вокруг. И сейчас вынужден расплачиваться за свои ошибки. Будь силы, Такасуги бы рассмеялся, как он делал обычно, и, томно вздохнув, произнес: «До чего я глуп, в самом деле». Но сил не было. Он проиграл везде, где только мог. Тот, кто считал себя умнее и хитрее всех, оказался в конце. После смерти в народе за ним закрепится прозвище безумного террориста. В полиции — опасного преступника. В верхах — самого обычного идиота, вздумавшего мешать их величественным планам и поплатившегося за это. — Каково ощущать себя второсортной пешкой, когда мнил королем? Расскажи же мне, самурай-сан. Камуи в этот раз говорил на удивление редко и сдержанно. Видимо, его больше привлекало, сидя в полумраке, вслушиваться в тихое капание жидкости в капельнице и в тяжелое дыхание хозяина каюты. Но его фразы необыкновенным образом действовали на Такасуги: этот наглый парень, определенно, знал, что сказать. Можно смело назвать недалеким того, кто считал Ято помешанным только на битвах и силе бестолковым юношей. Хоть головой и пользовался по назначению он не особо часто, но если и делал это, то оставалось только удивляться тому интеллектуальному потенциалу, который так старательно скрывался. «Хах…» Это странный диалог однозначно забавлял больного. Хотя с каждой репликой увеличивалось чувство пустоты внутри и самоотчуждения. «Знаешь, это просто…отвратительное чувство…» Практически всю свою жизнь он был слишком самоуверенным. Начиная с детства считал, что нет ему равных. Пока не встретил Гинтоки. Тогда его гордость была впервые задета. Но несмотря на проигрыш, он не растерял чувство собственного достоинства. Кто знал, что впереди его ждали новые, более страшные поражения?.. «В самом деле, жизнь – слишком сложная штука. Мне казалось, я понял в чем ее смысл давным-давно. Но выходит, это не так.» Он думал, он знает мир. Знает, как он устроен. Но он вновь ошибался. Сколько же раз ему еще придется просчитаться, чтобы наконец осмыслить сложный механизм, который лежит в основе Вселенной? Временами людям свойственно оглядываться на свою жизнь. Чаще всего это происходит в последние минуты. Что-то вроде нигде незаписанной, но закрепившейся в сознании традиции, которую все свято блюдут без напоминаний. В такие моменты можно выделить две категории людей: те, кто ужасается тому, как бездумно и бесполезно истратил отведенное время, и те, кто наоборот, мягко улыбнется, думая, что все вышло не так уж и плохо. Самурай не знал, почему именно сейчас он задумался о том, а было ли действительно нечто полезное в его действиях? Или он также как те легкомысленные глупцы разбрасывался столь драгоценным часами, не задумываясь, ждет его возмездие или покой? Он знал ответ. Но предпочитал делать вид, что не знает. Он считал, что выбрал изначально верный путь. Благородный путь самурая, о котором так грезил в детстве. Путь, где его встретят различные кровавые битвы, достойные противники и единственным неизменным спутником будет лишь острое и холодное лезвие. Но в какой-то момент он свернул с этой труднодоступной узкой тропинки и неизбежно начал падать в пропасть горя и отчаяния, поддавшись желанию мести, даже сам не замечая того. Он решил, что мир, забравший учителя, не имеет право на существованиe. Это была жестокая точка зрения, но она казалась ему правильной. И ради нее допустимо пренебречь такими понятиями как «честь» и «товарищество». Единственный глаз, созерцавший всю мирскую гниль, окутала темная, безрадостная пелена. Чтобы сказал Шое, увидев его таким? Это был еще один вопрос, который ему было бы приятнее никогда себе не задавать. — Самурай-сан, наверняка не мало тебе пришлось повидать, верно? Расскажи-ка на последок: как выглядит это легендарное самурайское сердце? Камуи вновь бесцеремонно прервал поток мыслей, так занявших Такасуги. Но он сам был даже рад этому. Однако Шинске был озадачен. Что хотел услышать от него этот мальчишка? Сказочку о благородных героях, посвятивших жизнь защите горячо любимой родины? Или может о боевых подвигах этих славных людей? С самой первой встречи он был извещен о страстной любви Ято к представителям Земли, носившим за поясом катану. У него была какая-то нездоровая симпатия ко всему, что касалось этого, почти вымершего, населения Эдо. И вот он вновь задал какой-то неоднозначный, расплывчатый вопрос о самурайском сердце. Не такой же он дурак, чтобы в самом деле думать, что в грудной клетке у Гинтоки и Шинске вместо обычно органа находиться нечто, напоминающие прозрачный стеклянный пузырек с алой жидкостью, выпив которую становишься как герой эпоса силен и храбр. «Ты о чем вообще? Самурайское сердце – самое обычное сердце. А то, о чем ты думаешь – лишь мифы и легенды. Знаешь…» Ни один сустав не желал слушаться Такасуги. Его тело будто было отдельным от него самого существом. Но в тот момент он словно забыл всю ту ноющую боль, которую испытывал при попытке совершить движение. На смену ей пришла уже вроде ставшая привычной, резкая, неожиданная, пронзительная. Покойное до сих пор, веко слабо приподнялось. Перед самураем предстала мутная, но ужасная картина, потрясшая его сознания. Ледяной взгляд, который тогда казался страшнее и опаснее любого клинка, был единственным, кто встретил больного после долгого безмолвия. В дьявольских синих глазах было что-то, таящее в себе угрозу. А на лице был такой естественный для этого существа оскал. В самом деле, Ято — не люди. Не стоит забывать об этом. — О, ты проснулся! Как дела? Дыхание сбилось. Все перемешалось. Наверное, именно в таких ситуациях нужно начать паниковать. Но Шинске слишком устал. «Давно ждешь, да?..» Слабая, почти незаметная улыбка отразилась на измученном лице. "Надо же, как вышло...хах..." В комнате воцарилась привычная тишина, которую нарушали лишь редкие, незначительные звуки. К капанью жидкости в капельнице присоединился еще один похожий звук: на пол с кровати медленно стекало, постепенно образовав небольшую лужицу, вещество, по цвету напоминавшее дорогое красное вино. Еще не так давно идеально-белое, постельное белье теперь украшали багряные розы, распустившие свои лепестки вокруг бледного молочного тела, словно стараясь придать ему торжественно-праздничный вид. Тут же стоял, словно восковая фигура, завороженный наблюдатель и виновник происходящего. Картины полностью поглотила его, он просто не мог оторвать взгляд. Однако вскоре решил, что есть нечто, заслуживающее куда большего внимания, и поднес свою к лицу свою правую руку, по которой сочились тонкие струйки, казавшиеся такими сладкими и пьянящими, будто просились попробовать их. Однако Камуи уже знал, что вид не оправдывает вкус, и на деле жидкость будет отдавать железом, так приевшимся убийце. В руке лежало то, что еще недавно было центром человеческого организма. Когда-то живой орган теперь просто напоминал странной формы мешок. Удивительно, как зависимы все от него. Пока оно изволит работать и качать кровь — организм жив, а решит перестань — тот, кто недавно бегал, смеялся и радовался жизни, завтра скрючится в какой-то неестественной позе и навсегда замолчит, оставляя близких и родных оплакивать себя. Сердце Такасуги ни чем не отличалось от других таких же сердец. Ято изначально не ждал чего-то особенного, но все же без капли сомнений извлек его. — Ясно. В голосе не чувствовалось никаких эмоций. Возможно ли, что и его хозяин не чувствовал ничего, пронзая рукой плоть человека, с которым они составили ни один боевой план, ломая ребра, и, как птицу из клетки, высвобождая животрепещущий орган? Нельзя сказать наверняка, что же все-таки они значили друг для друга. Было ли еще что-то помимо профессионального интереса?.. Камуи кое-как оторвал приличный кусок от простыни, на которой лежал свежий труп, еще не успевший начать подавать соответствующие признаки, и заботливо обернул свое «сокровище», пока что достаточно теплое, словно живое. Оно было ему не особо нужно, но все же он решил забрать его с собой. Как своеобразную память. За непрошенным посетителем захлопнулась дверь. *contra spem spero (лат.) - вопреки надежде надеюсь.