Чужестранец

Чужестранец не любит привязываться к людям. Отрывать их от себя невыносимо больно, а сохранять всё так, как есть, нельзя. Уходить надо в одиночестве, оставляя за спиной равнодушный город. И пусть лучше его жители сочатся ненавистью и проклятиями, чем с горькой тоской ждут твоего возвращения — которого, конечно же, не будет. Но Мотылёк, рассеянный призрак, умудрился подобраться крайне близко. «Зачем, зачем я тогда с ним заговорил?! — сходит с ума Чужестранец. — Какой дурак, какой дурак!» Ещё и Марта не выходит из головы, точно напасть какая. Её чёрно-синий браслет так и встаёт перед глазами, заставляя сердце сладковато замирать. Слышишь, Чужестранец? Слишком много привязанностей. Пора собирать вещи и уходить. Ну же, не медли, а то будет поздно. Чтобы разорвать круг отношений, нужна ссора. Но откуда ей взяться? Не на пустом же месте возникнуть. Помимо ссоры, конечно, подойдёт ещё смерть одного из тех, кто связан отношениями. Чужестранец раздумывает над этим всё утро, пока не вспоминает ненароком оброненную фразу. — Я обещал показать невластность законов физики, — напоминает он Мотыльку. — Сегодня ночью, на пруду в парке. Погоду обещают вполне ясную. — Что, правда покажешь? Ух ты! Чему, казалось бы, восторгаться? Призраки — замечательный пример невластности физики. Но, конечно, куда интереснее смотреть, как природа проигрывает людям — существам вполне «подфизичным». — Правда-правда, — кивает Чужестранец. Остаётся надеяться, что Мотылёк по всегдашней своей привычке будет нести чепуху и не замолкать ни на минуту. Иначе — ничего не выйдет. Улучив момент, Чужестранец скрывается в комнате и поспешно собирает вещи, чтобы потом, как только всё завершится, немедленно уйти. Почти месяц жизни здесь — слишком долго. Поэтому и гонит город с удвоенной силой, будто говорит: «Ты мне смертельно надоел, будь добр, уходи поскорее». Когда за окном темнеет, Чужестранец распахивает дверь квартиры. — Пойдём. Сейчас самое время. Мотылёк кивает — глаза его вспыхивают предвкушением — и идёт следом. На этот раз лётные очки болтаются у него на шее. Чужестранец жалеет, что так и не спросил, зачем они нужны. А больше уже не будет возможности. Уличный воздух замечательно прохладен. Вода в пруду, должно быть, ледяная — как раз то, что нужно. Ты уверен, Чужестранец? Ты точно готов совершить задуманное? Не отступишь в последний момент? Эти мысли мучают его всю дорогу. Парк находится почти в центре города. Это не больше десяти минут ходьбы, а если учесть, в каком темпе привык шагать Чужестранец, — так и все пять. Не так уж много. Но чем ближе, тем сильнее он колеблется. Правильный ли путь выбрал? Действительно ли это единственный выход? «Всё. Окончательно», — твёрдо решает он. И замирает у самого края пруда. Ветра нет, и гладь воды неподвижно-чиста. Яркая луна, будто серебристая утопленница, отражается в зеркальной поверхности. Чужестранец выдыхает: сколько раз он это делал, а волнуется будто в первый, — и шагает вперёд. Вода застывает слоем льда, способным выдержать человеческий вес. Чужестранец качает головой и делает ещё один осторожный шаг, для равновесия расставив руки в стороны. — Как? — изумлённо шепчет Мотылёк. — Как у тебя это получается? — Нарушаю законы физики, — напряжённо отзывается Чужестранец. — Только не отвлекай меня, а то упаду. Мотылёк согласно кивает и молчит ещё два-три шага, но любопытство буквально распирает его изнутри — на что и был расчёт. — Где тебя этому научили? Чужестранец, чуть покачнувшись, выдыхает: — В одном городе. Был там человек... Тоже законы физики нарушал. Ходил по воздуху. — А ты по воздуху умеешь? — Ну, если постараться... — Он машинально трёт висок и вместо водной глади ставит ногу в пустоту. Пустота, сгустившись, выдерживает. При желании по ней можно хоть до верхушек деревьев подняться. Но он решает не рисковать и, сделав пару шагов, возвращается на воду. — Это магия! — безапелляционно заявляет Мотылёк. — Я не маг, — пожимает плечами Чужестранец. — Просто человек, которого однажды научили интересному фокусу. — Но фокусы — сплошь обман, ловкость рук. А здесь всё настоящее. — Ты так уверен, что я тебя не обманываю, не тку красочную иллюзию? — усмехается Чужестранец. Прикидывает расстояние до берега: меньше четверти — и, решившись, выдыхает: — И вообще, я просил... В этот момент тонкая плёнка льда не выдерживает, и он по колено проваливается в воду. И правда, ледяную. Холод буквально сковывает ноги. Брюки тяжелеют, в ботинки заливается вода. Чужестранец морщится, выходит на берег и огрызается: — Я просил меня не отвлекать! — Но я... — растерянно оправдывается Мотылёк. — Я... И вообще... — И вообще, иди ты знаешь куда, дорогой Мотылёк? — И Чужестранец, выдохнув, витиевато называет ему точный пункт назначения. Призрак бледнеет, отступает. На его лице — искренняя обида, готовность искупить вину чем угодно. Чужестранец отворачивается, прячет руки в карманы и хмуро шагает к дому. Вода противно хлюпает в ботинках. Конечно, Мотылёк догоняет его через десяток шагов, бормочет какие-то извинения, что-то втолковывает. Чужестранец не слушает, идёт, уставившись на узор мостовых и теребя в кармане ключ. Дверь квартиры он захлопывает перед самым носом — и ставит энергетический блок, чтобы призрак даже нематериальным не прошёл. Этому фокусу его тоже научили в далёкой юности, когда пришлось защищать дом от крылатых теней. — Пожалуйста! — просит Мотылёк. — Ну я правда не хотел! Ну что я могу сделать? — Выметайся! — кричит Чужестранец, прислонившись к двери. — Чтобы глаза мои тебя не видели! — Но... — Прочь! Немедленно! На лестнице раздаются тихие шаги: сначала медленно-недоверчивые, а потом быстро-обиженные. Мотылёк уходит на холодную улицу и, если повезёт, будет блуждать там до самого утра. Чужестранец сползает на пол и вцепляется в волосы. Боль гложет душу. Он ужасно не любит ссориться, но как иначе разрывать отношения? А убивать призрака... Глупее затеи ещё никто не придумал. Разве что воду решетом таскать — да и то, наверное, больше толку выйдет. Остаётся выждать ночь, пока одежда более-менее высохнет, и с рассветом уйти из города, как и задумывал. Снова не получается шагать до самого конца, переносить тот мучительный момент, когда перекраивается вся чужестранная сущность. А ведь достаточно, кажется, вынести один-единственный приступ — и можно больше не срываться с мест в поисках дома. — Больно? — вкрадчиво шепчет чей-то голос. Чужестранец вскидывает голову и настороженно оглядывается. — Кто здесь? — Я, конечно, кому же тут ещё быть? — В комнату дымом просачивается неясная фигура, имеющая отдалённо человеческие очертания. — А ты страдай, страдай. Будешь знать, как привязываться, как задерживаться в городе. — Тебя нет, — уверенно качает головой Чужестранец и поднимается с пола. — Ты — плод моего воображения. А я, видать, сошёл с ума. — Не буду отрицать, — хохочет дым. — Но я вполне реален. Например, могу не позволить тебе бежать из квартиры — а ты ведь об этом сейчас думаешь? Чужестранец панически оборачивается: он и впрямь думал о побеге — и делает шаг к двери. Но ему навстречу просачивается ещё один сгусток дыма, глядит прямо в глаза, точно вводя в транс. — Никуда ты не пойдёшь, — шепчет он. — Будешь сидеть здесь. Это твоё наказание за всё хорошее в жизни. Чужестранец отступает, натыкается на дымные руки, которые цепко хватают за плечи. Мотает головой, вырывается и кидается в комнату. Дымы плывут следом. — Да что вам от меня нужно?! Незваные гости улыбаются, будто кобры. Да и сами они — уже не люди, настоящие змеи, колышущиеся в гипнотическом танце. Чужестранец падает на колени и сжимает голову руками. Чем глубже ночь, тем больше теней становится в комнате. Они свиваются цепью хоровода и щекочут длинными хвостами. Вскочить бы да бежать прочь, пока не стихнут чужие шаги за спиной. — Не смотри по сторонам, не смотри, — в бреду бормочет Чужестранец. Ему не хватает духа попытаться вырваться из квартиры. Остаётся лежать на полу, надеясь, что скоро всё закончится. Мысли превращаются в густой кисель. Тысячи ядовитых шёпотов опутывают сознание. «От них можно спастись, — помнит Чужестранец. — Но как? Я ведь видел, я знаю...» Он поднимает голову — змеи, не переставая улыбаться, подмигивают. От единственного взмаха руки стены разъезжаются в стороны. Сквозь горячий воздух он ползёт к дивану — будто по пустыне. Нашаривает внутренний карман пальто — есть! Кусок мела крошится в пальцах, но круг всё-таки удаётся начертить. — Теперь не доберётесь, не пройдёте, — истерически смеётся он. — Не сможете, нет, нет, нет! Всплеснув руками и схватившись за голову, Чужестранец падает на пол. Теневые змеи кружатся, скользят у самой белой границы, но переступить её не смеют. «Хитёр-р, хитёр-р!» — шипят они, ухмыляясь. Пускай приблизиться теперь нельзя, но заставить их замолчать не сможет ничто. Комната наполняется детскими визгами, отчаянными проклятиями, лязгом механизмов. Чужестранец лежит не шевелясь, надеясь раствориться в этом шуме — или окончательно сойти с ума. Тогда, наверное, уже ничто не испугает. Жуткий ночной кошмар достигает своего апогея: железо и люди сливаются в едином пронзительном крике. Чужестранцу кажется, что теперь он точно умрёт. Но робкое прикосновение солнца обрывает колдовство темноты. Нездешние твари с шипением сгорают, превращаются в клубы безобидного пара. Ветер приоткрывает оконную раму и впускает в комнату свежий воздух. Чужестранец поднимает голову и тянет дрожащую руку к полоске света. И когда тонкий рассветный луч касается его бледной кожи, он неожиданно понимает, что делать дальше.