Карнавал

У Гильгамеша вечно пьяные глаза и абсолютно трезвые мысли. Он смотрит на Кирея искоса, прячет ехидную ухмылку и двигается так непринужденно, что Кирею кажется, будто он не касается пола. У Гильгамеша слишком много идей и желаний — за тысячи лет он так и не потерял вкус к жизни. Он сам на вкус как жизнь. У Кирея утром должна быть служба, к которой он так и не подготовился. Прихожане — льстивые, глупые, жадные, раздражают его с каждым разом все больше, и только невозможность прочувствовать это позволяет Кирею не сорваться. — Я хочу куда-нибудь съездить, — говорит Гильгамеш и наливает вино в бокал. У него этого вина — нескончаемые запасы, хотя Кирею постоянно приходится пополнять свои. — Куда? — он спрашивает не потому, что хочет знать ответ, а потому, что если не спросить, Гильгамеш разозлится — он терпеть не может, когда его игнорируют. — Поехали в Венецию? — он ждал этого вопроса — Кирей видит это по дрогнувшим пальцам на кубке и по вспыхнувшим в глазах искрам. Кирей так не умеет. — Я хочу попасть на карнавал. — Тебе не нравятся фестивали? — когда Гильгамеш заражается какой-либо идеей, он заражает этой идеей всех вокруг. Что-то екает в груди, и мир перестает быть черно-белым. — На ваших фестивалях не хватает людей, не хватает громкой музыки и всеобщего безумия. Знаешь, как легко убить на карнавале в Венеции? Никто даже и не поймет, что все происходит на самом деле, — Гильгамеш искрит. Он покупает билеты в Венецию, пока Кирей подписывает документы, рушит главный зал, разнося скамьи и алтарь в мелкую пыль, вешает табличку “закрыто” на главные ворота. Отель тоже выбирает Гильгамеш: вычурный, расписанный золотом, он больше напоминает королевский дворец. Кирею плевать на роскошь, он мог бы поселиться и в бараке на краю города, где не так много людей, но ему нравится наблюдать за Гильгамешем, который в этой обстановке расцветает на глазах. — Я заказал вино, думаю, тебе понравится, — он проходит по номеру, жмурясь от удовольствия, впервые за долгое время чувствуя себя в своей среде. — Я доверяю твоему вкусу, — внезапно и самому Кирею дышится легче, он не чувствует больше сковывающих объятий сутаны, сбрасывает её на пол, попирая ногами. — Конечно же, доверяешь, — Гильгамеш усмехается, застывая перед окном, вытянувшимся во всю стену, и солнце бликами отражается в его волосах. Золото Вавилона в руках Кирея, он обнимает Гильгамеша со спины, сжимает так крепко, что, кажется, вот-вот хрустнут кости — такие обманчиво-хрупкие на первый взгляд. Гильгамеш не пытается отстраниться, запрокидывает голову назад, и его волосы щекочут нос. У Кирея срывается предохранитель, он толкает Гильгамеша вперед, впечатывает в стекло и забирается руками под рубашку, трогает жадно, сильно, доказывая свое право как мастера, привычно утверждая, кто из них сейчас сильнее. В висках стучит кровь — от смены климата, от душного воздуха, от тихого удовлетворенного стона Гильгамеша — он ждал. Это почему-то злит. От злости Кирея ведет еще сильнее, и он тянет Гильгамеша за волосы, заставляя склонить голову набок, кусает, оставляя метку. В этот момент он совсем не думает о церкви, забывает о своем Боге и дышит одним Гильгамешем, который уже успел стянуть рубашку и вывернуться так, чтобы оказаться лицом к лицу. Невозможно смотреть в его глаза — от них плавится рассудок, истекает черным безумием Грааля, и Кирей упускает несколько секунд, теряет время, за которое успевает подхватить Гильгамеша под бедра и оттащить к кровати. Он роняет его на матрас — возможно, слишком грубо, но им обоим это только доставляет удовольствие, так что Кирей дергает его за ноги на себя, чувствуя сквозь такую лишнюю сейчас одежду, как сильно возбужден Гильгамеш, как он трется бедрами и улыбается — нагло и ехидно. Иногда Кирею кажется, что их секс больше похож на сражение, схватку диких зверей, готовых разорвать друг друга. У Гильгамеша слишком светлая кожа — на ней так хорошо заметны отметины, укусы, засосы. Кирей не устает поражаться тому, как быстро они наливаются кровью, как можно от боли так выгибаться и просить еще. Как можно. Как можно — показывает сам Гильгамеш, выпутываясь из облегающих брюк, то и дело задевая Кирея коленями. Они раздеваются так спешно, будто от этого зависят их жизни, а потом Гильгамеш замирает, выставив перед собой руку, но не переставая ухмыляться. — Подожди, я хочу, чтобы ты посмотрел. Он говорит это так, что Кирей даже не думает спорить — он вообще редко спорит, и уж точно не с Гильгамешем. Смазка стекает по пальцам, капает на постельное белье, пока Гильгамеш дразняще-медленно складывает руку между широко разведенных ног. У Кирея перехватывает дыхание, когда Гильгамеш вводит пальцы в себя. Он смотрит и не может отвести взгляд — это похоже на порно, только в тысячу раз лучше, и когда Гильгамеш стонет протяжно, запрокинув голову, у Кирея мутится в голове, ему становится жарко, так жарко. Гильгамеш трахает себя, распростершись на постели и, кажется, забыв про Кирея, он вводит пальцы все глубже, растягивает стенки, беззастенчиво выставляя себя напоказ. Это всего лишь подготовка — крутится в голове холодная, отрезвляющая мысль, но её давит тот самый жар, которому невозможно сопротивляться, и как только Гильгамеш открывает глаза, Кирей нависает над ним, заводит руки за голову и входит. Жарко внутри, жарко внутри, жарко. У Кирея бешено стучит пульс, и он не попадает в ритм, просто не успевает, сжимает запястья Гильгамеша с такой силой, что там наверняка останутся синяки, но это сейчас не то, о чем он может думать. В его голове пусто и жарко. В Гильгамеше тесно, он так сладко сжимается вокруг, стонет в голос и смотрит из-под полуприкрытых век, все еще раздражая этой своей неизменной улыбкой так, что хочется. — Еще. Да, именно, еще. И тогда Гильгамеш переходит на вскрики. Тембр его голоса меняется, он больше не смотрит и не улыбается, он полностью в Кирее, пока Кирей полностью в нем — и снова. Так глубоко, как только можно. — Можно, — по слогам хрипит Гильгамеш, и Кирей кончает от звука его голоса, продолжая входить еще и еще, пока Гильгамеш не дергается назад, выгибаясь почти до излома, и не кончает следом. Они лежат так еще какое-то время, и Кирей чувствует, как Гильгамеш перебирает его волосы. Ему самому сейчас пусто и хорошо. Спокойно и хорошо. Вино приносят спустя пять минут, пока Гильгамеш моется в душе, и Кирей сам отдает чаевые и разливает по бокалам. Он доверяет вкусу Гильгамеша, потому что сам почти его не ощущает, пьет, устроившись в кресле и глядя в окно. Ему видны достопримечательности города, которые не трогают, ему видно как солнце отражается в воде и единственная мысль — что прямо на отблески смотреть слишком больно. Люди что-то в подобном находят, миллионами съезжаются в этот город, чтобы увидеть, почувствовать, вдохнуть. Иногда это возбуждает легкое любопытство, но в основном Кирею абсолютно все равно. Ему хватает Гильгамеша и его эмоций. — Сегодня вечером я хочу пойти и выбрать жертву, — шепчет на ухо Гильгамеш, неслышно подкравшись сзади. От него пахнет мылом и свежестью. От его шепота мурашки бегут по коже, но Кирей лишь улыбается краешком губ. — Может, все-таки расскажешь, почему убийство должно произойти именно здесь? — Ты знаешь, что с тобой иногда бывает невыразимо скучно? — Гильгамеш смеется, и Кирей понимает, что его слова не относятся к настоящему моменту. — Я хотел, чтобы это стало сюрпризом, но раз уж ты сам догадался, — он многозначительно молчит пару секунд. — Видишь ли, в этом году будет особенное расположение планет. Завтра в десять часов вечера, если быть точнее. Раньше, в Вавилоне, мы приносили жертвы богам, чтобы они даровали нам жизнь, урожай, богатство — а сейчас это будет просто заряд силы. Ну, знаешь, исключительно для меня, чтобы можно было не бояться исчезнуть из-за перерасхода энергии. — И многих надо убить? — мысли об убийстве совершенно не трогают Кирея, в отличие от мыслей о том, что Гильгамеш может исчезнуть. Если нужно, он вырежет весь город с его шумными туристами, чтобы помочь Гильгамешу остаться. Они выходят в город на закате. На Кирее белая маска с черными разводами вокруг глаз, привычная сутана и крест. Гильгамеш похож на сказочную птицу Феникс, он вливается в толпу, становится её частью, кружится в танце и так задорно смеется, что Кирей сам не замечает, как его губы расползаются в улыбке. Он сам идет с краю, стараясь не задеть никого лишний раз, и чтобы не задели его. Если бы не Гильгамеш, он предпочел бы остаться в номере и наблюдать за карнавалом из окна. Люди снуют вокруг, затягивают его все дальше и дальше, несколько раз он теряет Гильгамеша из виду и досада плещется внутри, раздражая все сильнее. Веселье не трогает: за людьми интересно наблюдать, изучать их реакции и запоминать мимику, но ужасно тяжело усваивать информацию, когда от её изобилия сносит с ног. — Угощайся, — Гильгамеш возникает из воздуха, укутывая Кирея своими золотыми крыльями, и протягивает ему стаканчик, наполненный зеленой жидкостью. — Это абсент. Хочу, чтобы ты улыбнулся. — Ты все равно не увидишь, — равнодушно пожимает плечами Кирей и выпивает. Абсент обжигает горло, жжет изнутри, вспыхивает искрами в сознании, смывая досаду и злость. — О, я могу не видеть, зато я чувствую! Карнавал нельзя остановить, и люди вокруг толкаются, вжимают их в стену дома, и Кирей чувствует, как плотно прижимается к нему Гильгамеш, как дышит пьяно и азартно, втираясь бедрами в бедра. Карнавал начинает нравиться Кирею. — Не отвлекайся слишком сильно, — Гильгамеш гладит его поясницу, живот, и слова кажутся светящимися бабочками, вылетающими из его рта. — Видишь вон там, на сцене, ангела? Он видит. Ангел словно только что спустился с небес. Кажется, будто он парит над землей, раскинув крылья, и его танец — быстрый, жгучий, полный страсти и свободы — это дар Богу. Дышать вдруг становится тяжело, и кружится голова, и тут Гильгамеш сжимает его член прямо сквозь брюки, двигает рукой быстро и сильно, дышит в шею абсентом и своим пряным очарованием. Карнавал принимает Кирея в свои объятья, карнавал накрывает его музыкой, шумом и радостью людей. Эмоции — они как волны плещутся вокруг и накрывают Кирея с головой, укутывая и баюкая. В небе взрывается первый фейерверк, и Кирей вжимается лопатками в стену. Гильгамеш смеется, распахивает крылья и взлетает над толпой, подсаживаемый идущими мимо людьми. Это кажется безумием, чудом, магией, сам Гильгамеш становится символом этого карнавала, возвращающим жизнь и впитывающим её, он оказывается на сцене рядом с ангелом, подхватывает его под руки и кружит, кружит у самого края платформы, вот-вот норовя скинуть вниз. Их жертва невинна и чиста, их жертва в последний раз танцует для Бога. У ангела есть имя — Сюзанна. Она пьяна праздником, очарована Гильгамешем и немного боится Кирея, но идет, послушная и влюбленная в золотого Феникса, в смеющиеся глаза Гильгамеша, она полностью во власти карнавала и потому не чувствует опасности. Совсем юная, как раз на грани, она подходит идеально, и остатки эмоций, захлестнувших Кирея, окрашены яркими цветами радости. Если подумать, у них не так много времени, меньше суток впереди. Предвкушение теплится в груди: ритуал, кровь, сила. Это целый ворох удовольствия, которое Гильгамеш находит и дарит Кирею. Сюзанна входит в номер, смеется так громко, что этот звук режет слух, и Кирей морщится, доставая из дорожной сумки пару таблеток снотворного. Пока Гильгамеш наливает вино, он незаметно подбрасывает таблетки в бокал Сюзанны и уходит в спальню. Слишком много впечатлений, слишком много эмоций, слишком много. В номере к утру все еще пахнет алкоголем, отчего противно ноет в висках. Заварив кофе, Кирей раскрывает окна, не обращая внимания на девчонку — это проще простого, ведь она почти не занимает места на широком диване. — Кофе, — сонно бормочет Гильгамеш, завернувшись в простыню и усаживаясь за стойку. Даже сейчас — помятый со сна, встрепанный, он смотрится на своем месте. — Сахар, — подтверждает Кирей, протягивая несколько пакетиков с сахаром. Они позволили себе проспать до обеда, хотя сейчас каждая минута на счету, когда каждое движение стрелки на часах — еще один шаг вперед. — Нам что-то еще понадобится или у тебя уже все готово? — Поможешь мне декорировать комнату и сделать небольшую перестановку, затем разбудим нашу спящую красавицу и угостим её припасенным коктейлем из дурманящих веществ, который мне вчера так любезно одолжили. Она должна провести в сознании три часа перед тем, как мы вскроем её грудную клетку. Гильгамеш облизывается и жмурится довольно, зависнув над чашкой с кофе. Кирей настолько привык к присутствию Гильгамеша, что не представляет себе, как это — быть одному. Эти мысли, поначалу казавшиеся греховными, теперь только легким послевкусием вины дают о себе знать. Ему не за что винить себя — Бог отвернулся от него, а он отвернулся от Бога. Они просто прикрывают друг другу спины и совсем не обязаны отчитываться друг перед другом. Гораздо приятнее слушать Гильгамеша и верить его религии, быть его мастером и послушником, впитывать все то, что Гильгамеш готов ему дать. Со стороны дивана доносится стон — Сюзанна приходит в себя, садится, хватаясь за голову и недоуменно оглядываясь по сторонам. Еще не до конца придя в себя, она потерянно глядит по сторонам, наверное, совсем не понимая, не в силах вспомнить. Она смотрит прямо на Гильгамеша, но не узнает его и смешно морщит лоб — Кирей готов расхохотаться тому, как нелепо смотрится она сейчас в своем костюме ангела. Насколько правдиво — ангел, рухнувший на землю. — Где… — она не успевает договорить, Гильгамеш оказывается рядом слишком быстро, приобнимает за талию и, запрокинув голову себе на плечо, одним движением вливает в неё стопку с грязно-бурой смесью. По комнате разливается удушающе-сладкий запах, слишком терпкий и вязкий — похож на запах могильных лилий. — Что это? — Кирей открывает окно, чтобы впустить немного свежего воздуха, и замирает, когда Гильгамеш обнимает его со спины — совсем как вчера это делал он сам. — Секрет. Должны же у меня быть от тебя секреты, — Гильгамеш смеется тихо и тягуче, и вслед за его смехом начинает кружиться голова. Кажется, дурманящее свойство напитка распространялось не только при приеме внутрь. — Смотри на меня, — шепчет Гильгамеш, обвиваясь вокруг Кирея, как змея. Он шарит руками по его телу, интуитивно догадываясь, где именно нужно тронуть, как именно нужно качнуться. Наблюдать за ним — чуть ли не большее удовольствие, чем принимать его ласки. Наблюдать за тем, как Гильгамеш встает на колени. Кирей чувствует себя попавшим в ловушку, связанным по рукам и ногам под этим взглядом, подавляющим и настойчивым. Гильгамеш никогда не унижается — все, что он делает, он делает по своей воле и ради себя. Даже когда берет в рот головку возбужденного члена, вылизывает его от яиц и до уздечки широким влажным движением. У Кирея как обычно сознание взрывается сотней импульсных бомб, его тащит из-под обломков невероятной сметающей силой, и руки на бедрах — такие горячие руки, что весь воздух кажется промерзшим насквозь. А Гильгамеш все смотрит вверх, продолжая вбирать член сантиметр за сантиметром, целуя бедра и лобок, он сияет своим величием, вседозволенностью, той самой раскрепощенностью, которой никогда не узнать Кирею, которой никогда не узнать тем, кто не был настоящим королем. Кирей хватает Гильгамеша за волосы и оттягивает голову назад, и член с неприличным влажным чпоканьем выскальзывает изо рта, размазывая слюну по губам Гильгамеша. Жарко, жадно, тесно. Опустившись на колени, он наваливается на Гильгамеша, не рассчитав силы, подсунув руки под колени, заставляет его выгнуться, неудобно сложиться пополам, и во рту становится сухо, у Гильгамеша простыня задралась до бедер — он абсолютно раскрыт, абсолютно готов, недовольно морщит лоб и тут же улыбается, встряхивая ногой. — Давай же, — хрипло шепчет он, с трудом держа глаза открытыми. Кирей держит его за бедра и входит — на этот раз никакой подготовки, на этот раз он двигается медленно и постепенно, чувствуя, как его сжимает горячо и тесно. Он двигается неглубокими толчками, поддразнивая и себя, и Гильгамеша, сдерживается, чувствуя, как внутри набухает желание тугим комом, как рвется нетерпение наружу, но сдерживается, сдерживается. Дернув его на себя, он сгибает ноги в коленях и позволяет Гильгамешу опуститься сверху. Все так же медленно, поддерживая его под бедра, он сохраняет контроль. Контроль — ярко-красные буквы, вспыхивающие в голове фейерверком, и Гильгамеш, так мучительно двигающийся вперед и вверх, почти позволяя выскользнуть, опускающийся назад и вниз, погружая в себя. И снова. Дурманящий запах почти успевает выветриться, а Гильгамеш все еще двигается, взмокнув, нервно откидывая назад падающую на глаза челку, он царапает грудь, больно задевая соски, вдавливает ладони под ребра и всхлипывает, так непривычно и отчаянно, будто не сам устроил эту пытку. Кирей все еще держит его за бедра. Кирей все еще держит себя под контролем, хотя терпеть сейчас — это что-то за гранью фантастики, это что-то. Они срываются одновременно: Кирей, перевернувшись, подминает Гильгамеша под себя, а тот крепко обхватывает его ногами, и кончает — кажется, от самого факта утери контроля, от слишком долгого и тягучего вперед-назад. От… Кирей не хочет знать, что стало причиной. Кирей входит все глубже, толкаясь с силой ускользающего из-под пальцев контроля. — Мы не укладываемся в график, — говорит Кирей, выходя из душа. — Ничего, успеем. Нам не так много осталось, — Гильгамеш почти беспечен, допивает уже остывший кофе и перебирает в пальцах кроваво-алые бусы. У него почти умиротворенный вид и глаза жадно горят огнем — огнем торжества. — Ты знаешь, ритуалы не проводились уже много веков, за закрытыми дверьми древнего Вавилона разруха и запустение. Когда мы войдем туда, мы не увидим богатств и вечной жизни. Мы не увидим ничего, — Гильгамеш обрывает себя, не договорив, и смотрит на Кирея, смотрит прямо в глаза без этой своей неизменной ухмылки. Их связь гораздо крепче, чем у других, в их связке чувствует один за двоих, и Кирей уже давно — идеальный приемник, улавливающий гораздо больше, чем может распознать. — Я не боюсь разрушений, я не чувствую ни боли, ни гнева. Мы делаем это, чтобы ты восполнил свои силы, и единственное, что меня волнует — ты восполнишь их? Тишина повисает между ними звонкой пеленой, непроницаемым шаром, за пределами которого продолжает жить город. У Гильгамеша на виске сильно бьется жилка, и очень хочется коснуться её губами. Не ради утешения, а чтобы почувствовать этот бешеный ритм, в котором кипит Гильгамеш. — Иногда мне кажется, что ты учишь меня сдержанности. Не скажу, что мне это нужно, но ощущается довольно странно. Будто разбушевавшийся пожар заливают из брандспойтов, — в его голосе гораздо больше удовольствия, чем он хочет показать. — Я согласен быть брандспойтом, если мы сейчас же начнем приготовления, — Кирей ухмыляется, копируя ухмылку Гильгамеша. — Ненавижу опаздывать. — Хорошо, я сам уже решил, что достаточно страданий на сегодня, пора начинать развлекаться. Расчистив центр комнаты, они укладывают на пол Сюзанну, и распахивают костюм ангела. Кирея не трогает её беззащитность, ему просто интересно смотреть, как едва заметно вздымается грудь при дыхании, как капельки пота стекают по ключицам — ей жарко, несмотря на гуляющий по комнате сквозняк. Её тело кажется невероятно отзывчивым — вздрагивает, когда Гильгамеш проводит пальцами по животу. — Осталось нанести узоры, — шепчет Гильгамеш, доставая пиалу с черной краской и кисть — чуть больше обычных, мягкую даже на вид. Он водит кистью вдоль её тела, а Кирей думает, как было бы хорошо прочертить эти знаки на спине Гильгамеша. Томно вздыхает Сюзанна, и Кирей вторит за ней — выдыхает воздух сквозь сжатые зубы и крепче сжимает рукоять клинка. Он тяжелый, приятно ложится в руку, словно подстраиваясь под владельца — ритуальный клинок из Вавилона, впитавший кровь тысячи жертв. Интересно, других Гильгамеш тоже раскрашивал сам? Склонялся ли так низко, проводя кистью вдоль бедер, касался ли их тел, разводя колени и сосредоточенно закусив губу. Он похож на школьника, на подростка, выполняющего домашнее задание — он и выглядит так. А Кирей чувствует, как в нем плещется сила, запертая на неисчислимое количество замков, и тянется вперед. Как можно стоять в стороне, когда пальцы Гильгамеша раздвигают половые губы Сюзанны и кисть скользит, оставляя угольно-черные следы, цепляется за короткие волоски и линия то сужается, то расширяется, подчиняясь уверенным движениям. Кирей знает много о каллиграфии, но он еще никогда не был так заворожен, так поглощен магией символов: такой простой, такой загадочной. Гильгамеш начинает напевать что-то себе под нос, покачиваясь в такт словам. Его голос заполняет всю комнату, и движение кисти замедляется, Кирей вдруг ловит себя на том, что и сам покачивается в такт этим движениям, повторяет окончания слов, проговаривает их против своей воли, завлеченный в таинственный ритуал. В словах Гильгамеша не так много смысла, их невозможно понять умом, но Кирей знает, что творится внутри Гильгамеша, и потому чувствует эти слова нутром. Его рвет на части от надежды, любви и ярости. Он тоскует по дому, по славе, по бесчисленным богатствам. В голове Гильгамеша намешано слишком много всего, о чем Кирей не испытывает необходимости думать, поэтому сейчас, когда каждое слово связывает их все сильнее, это почти больно. Так больно, что хочется разорвать. Он сдерживается, смотрит прямо перед собой и даже не двигается с места. У Кирея всегда есть его самоконтроль. Гильгамеш встает, протягивает руки Сюзанне и та, не открывая глаз, встает следом. Они кружатся по комнате, вскидывая руки, кланяясь до пола, падают и вновь встают. Это уже не танец, это что-то более дикое и страстное, и Кирей даже немного завидует. Он не может присоединиться, хотя в его голове ревут трубы и стучат барабаны, и голоса тысяч людей ревут уже знакомые слова. В комнате становится темно. Двигаться надо быстро, не думая о шагах и экономя каждое движение. Клинок взрезает тело от живота вверх, неприятно скрипит по ребрам, но движение это уже не остановить, разрез, словно сам появляется впереди лезвия, раскрывая грудь Сюзанны. Она так красива, гораздо красивее, чем была до. Она истекает кровью, выставляя напоказ всю себя, продолжает танцевать. Медленно, стоя напротив Кирея, она не может сделать ни шага, но тело её извивается в такт неслышимой больше музыке. Пока она не вскидывает руки к небу, пока не открывает глаза. Пока её мир не взрывается перед глазами ослепительной вспышкой, заливающей всю комнату золотом. Они с Гильгамешем стоят посреди руин в пустыне. Солнце припекает голову, и жар — сухой, полный песка, забивается в легкие. Кирей все еще держит в руках ритуальный нож, от которого начинает исходить пар. — Скорее, скорее, вонзи его в меня, — раскинув руки, Гильгамеш встает прямо напротив и запрокидывает голову назад. Смеется бешено, задыхаясь после танца, смеется без остановки и делает шаг навстречу. Кирей умеет слушать. Клинок входит прямо в грудь, между ребер, на этот раз совершенно без крови. Пусто. Так пусто и тихо. У Кирея сердце стучит в бешеном темпе, грозя вот-вот проломить грудную клетку. Кажется, люди зовут это страхом. Кажется, кто-то говорил, что бояться — это нормально. Кирей абсолютно нормален. Он все еще держит клинок в руке, когда Гильгамеша окутывает сиянием. Отпустить рукоять или держать до последнего — как же сложно принимать решения на ходу. Почему Гильгамеш никогда и ничего не говорит сразу? Почему? Металл обжигает ладонь, но тут Гильгамеш хватается за запястье и смотрит так благодарно, так открыто, как, кажется, не должен смотреть никогда и ни на кого. Руины взмывают вверх, стены выстраиваются заново, и они оказываются посреди огромной площади, заполненной людьми. Гильгамеш прижимает руку Кирея к своей груди, на которой нет ни царапины. — Узри Вавилон, Котомине Кирей. Узри своего царя и Бога.