Рассыпавшись пеплом

В руке зажженная сигарета, с которой нервные пальцы стряхивают на мокрый асфальт пепел, в наушниках играет какая-то старая песня, а в голове пустота. Оживленная Шибуя со своей толпой, которая летит куда-то, а куда – никому доподлинно не известно. Шум, смех, краски, музыка из каждого угла, работники, стоявшие перед только открывшимися бутиками, почтительно кланявшиеся заходящим внутрь посетителям, запахи уличной еды, кошки, куча кошек, немного собак, птицы на проводах. Огромная машина – этот город, пережевывающая все и каждого. Люди шли тоже в рот этой прожорливой машине. Все вокруг летели на работу, учебу, в бутики. А он просто стоял. Смотрел на плакат напротив него и не мог оторвать взгляд. Взгляд от того, кто несколько лет назад его уничтожил. Он все еще помнил тот унылый ноябрь, холодные, полные ненависти глаза, и спущенную с цепи овчарку, которая была готова порвать его в любой момент. Он помнил улыбку, в ней было невыносимое количество злости и желчи, обидные фразы и оскорбления, летевшие с губ, породивших эту улыбку. И теперь, слово преследуя его, снова с экрана на него нацелена эта улыбка. Сигарета сминается в руке, рука замахивается со всех сил и летит в плакат. - Я сбежал от тебя даже в другую страну, что ты еще от меня хочешь?! – крик тонет в шуме города. Пинок в пустоту, резкий разворот корпуса тела в сторону отеля и снова закуренная сигарета. Люди снуют туда-сюда, и Кибом уже себя ненавидит за то, что выбрал настолько оживленный район Токио для своей поездки. Шибуя… Да черт бы побрал ее вместе со всеми! Он быстро возвращается назад, в свой номер в отеле, захлопывает дверь, открывает мини бар, в рокс на столе выплескивается янтарный скотч, а в голове одни маты. Вокруг ни души. Из окна виден Токио как на ладони, но сейчас в голове нет ни одного предложения о величественности пейзажа каменных джунглей. Еще раз наполняется стакан, чтобы хоть как-то попытаться вырваться из вороха захвативших сознание воспоминаний, но ничего не получается. Голова все равно идет кругом, а горло захватил странный спазм. Сначала все было прекрасно… - Чжонхён, иди сюда! Искренняя улыбка, раскинутые руки и бегущий человек, в крепкие объятия. Аэропорт. Долгая разлука и вот, наконец-то, встреча. Бессонная ночь и дорога в аэровокзал, когда руки сжимали кожаный руль автомобиля, нервная дрожь и нелепая песенка, заевшая в голове… - К черту это все, к черту! Пошли к чертовой матери! Кибом громит номер. Кусает губу, а потом руку, чтобы не сжимать зубы, чтобы хоть как-то прийти в себя. Голова наполняется еще одной картиной… Приглушенный свет в комнате, везде свечи, в руке бокал джина и сигарета. Мы на одной кровати, Его руки нежно гладят меня по спине, перебирают изящными пальцами шелковистые волосы, скользят по простыне в поисках точки опоры. Я чуть прогибаю спину в ожидании соития и наслаждения. Разбитый бокал, объятия и смех, слова, произнесенные охрипшим голосом: «На наше счастье». Запах лаванды по всему дому, запах бекона, кожи, спермы, еще бог знает чего. Мурчание приблудившегося кота, которого мы решили приютить на время. Молоко с медом и пряностями во время простуды, куча, огромная коллекция невозможных фильмов, смех до колик, до слез… Кибом падает на ковер, поджимает под себя ноги, кричит в толстый ворс ковра. По щекам размазаны злые слезы. Он обнимает себя за плечи, под плотной тканью пиджака, навстречу пальцам, пульсируют синяки. Горят шрамы. Закушенная губа начинает ныть. Глаза закрыты. Впереди самое страшное воспоминание. Тяжелый шепот обволакивал, кусал и причинял боль. Он давил на все внутри, и хотелось убежать куда-нибудь подальше. Слишком неприятно. Противно. Не так, как должно быть. Не так, как будет с кем-то другим. Такое возможно только рядом с ним. И даже если я захочу убежать, мне некуда. Глаза всегда закрыты, руки прикованы к батарее, и я всегда должен полагаться только на слух. Обоняние. Вкус. Сейчас я чувствую лишь металлический привкус крови и ее режущий запах. Это мои раны? Это моя кровь? Или это кровь кого-то другого? Не могу понять, не могу ощутить. Тело уже давно не поддается мне. Оно в его власти. Я в его власти. Кусаю губу и получаю пощечину. Он зол. Без его разрешения я не должен прикасаться к своему телу. Холодно. По ковру ползет сквозняк, он сковывает лодыжки, и их хочется поджать под себя. Но я не могу. Мне нельзя. Я не хочу быть снова наказан. Наказания очень болезненны. Они мне не нравятся. Да и кому нравятся наказания? Прокушенная губа побаливает, но не так, как щека. Та просто горит, и больно даже надувать щеки. Он не пожалел силы, вложил всего себя в удар. Он это любит. Он любит все, окрашенное в кроваво-красный цвет. Снова шепот. В этот раз он раздался над левым ухом, опаляя его горячим дыханием. Что-то влажное скользнуло к мочке, я понял, что Он облизал ее. Он любит так делать. Вот, теперь укусил. Больно. Но не так больно, как от слов. Они пропитаны дикой похотью, которая кружит голову и убивает внутри все чувства. Не хочу. Не могу. Не надо. Холодные пальцы впиваются в бедра. Колено, обтянутое какой-то тканью, разводит ноги в стороны. Чтобы было удобней. Мне не нужна смазка и не нужны его пальцы там, у самого колечка. Эта процедура повторяется очень давно. Я не нуждаюсь в том, чтобы меня растягивали. Слышу, как Его губы растягиваются в улыбке, даже в ухмылке. Он разворачивает меня к батарее. Врывается в тело, довольно рычит. Я лишь терплю. Пару минут и все закончено. Для него. Не для меня. Больно и неприятно. Неприятные, злые слезы душат, Кибом начинает задыхаться. «Черт бы побрал этого придурка. Ненавижу. Мне столько пришлось пройти ради него и в конце он спустил на меня свою тупую собаку. Сдохни. Люблю. Сдохни!» - крутится в голове, пока одна рука сжимает шею, а другая бьет по ковру. Сил нет, ничего уже давно нет. И самому хочется исчезнуть куда подальше. Он сломал, уничтожил, убил. И ничего не осталось, кроме бешеного воспоминания о его злых словах. - Ты мне не нужен! Уходи! Ты отвратительный! - Слова ранят меня сильнее, чем хотелось бы. Я заглядываю в родные глаза и вижу там только пустоту. – Я не хочу ничего знать о тебе! Исчезни! - А может и правда исчезнуть? – эти слова с кашлем вырываются из горла. Нетвердой походкой Кибом выходит из номера, иногда цепляясь за стены, руками поглаживая в эти моменты прохладные деревянные панели. Лестница вверх, и он знает, что крыша открыта. Нужно просто начать подниматься вверх. Он стоит в нерешительности, руки сковывает дрожь, а глаза то закрываются, чтобы не видеть все, то, наоборот, открываются, в желании запомнить каждый атом места, где он умрет. За спиной раздались шаги, на плечо легла рука. Слишком знакомая рука. Кибом отдергивается от этого прикосновения, как от огня, поворачивается назад. Перед ним стоит он. И все так же улыбается. - Я скучал, малыш. Не хочешь развлечься?