Domesticity

После душа воздух в квартире кажется особенно холодным, кондиционер работает на полную, и Ясутомо вдыхает жадно, глубоко, почти до головокружения. Полотенце на бедрах — мягкое, греющее, кажется лишним. — Я всё, — говорит Ясутомо, заходя в комнату. Манами подскакивает с кровати и бежит обниматься — прыгает, обхватывает ногами за талию, прижимается так близко, что Ясутомо чувствует, как ходят ходуном его ребра через тонкую ткань майки. Майка, на самом деле, принадлежит ему, на Манами она висит мешком, почти полностью закрывая боксёры, и одна лямка постоянно сползает с плеча. Ясутомо всегда ругается, одалживая свои вещи: «В следующий раз будешь ходить голый, если забудешь свои шмотки», но на Манами это не действует. Иногда Ясутомо думает, что это к лучшему: когда Манами уходит, на одежде остается его запах, и можно подумать, что ещё какое-то время Манами находится рядом с ним. С каких пор он так привык к нему, Ясутомо себя не спрашивает — сейчас это кажется настолько естественным, что не видеть Манами каждый день, как было в школе, почти грустно. — Аракита-сан, поцелуй, пожалуйста, — Манами ластится к нему, обвивает руками шею, вылизывает скулы и шумно дышит. От него пахнет фруктовым гелем для душа, детским таким, а еще горами и ветром, свободой, и Ясутомо хочет выпить его всего, присвоить. С Манами он испытывает первобытный, животный голод, и сдерживаться — совсем не хочется. — Не указывай, что мне делать, — ворчит Ясутомо для проформы и все же целует его. На вкус Манами как якисоба, которую они ели на ужин, — острый и пряный. Ясутомо кусает его нижнюю губу, проталкивает язык в рот, проводит по зубам. Манами кусает в ответ и громко смеётся, язык щиплет и тянет, и Ясутомо чувствует, как скапливается жар внизу живота. Они целуются снова — пока идут до кровати, — Ясутомо пару раз спотыкается, пропустив лежащий на полу учебник или сумку, но Манами держится крепко, цепляется руками как кот. Лежащий на смятых простынях, Манами кажется ещё красивей — Ясутомо сказал бы, что он похож на пойманную добычу, если бы добыча радовалась тому, что её поймали. — Аракита-сан, — жарко шепчет Манами, и от его голоса сводит яйца, темнеет в глазах, — Аракита-сан, я хочу… Он проводит ступнёй по бедру Ясутомо — полотенце падает на кровать, и член обдает холодным воздухом. Легче не становится — у Ясутомо стоит так, что хочется выть. Манами выглядит разморённым и будто пьяным, его зрачки расширены — Ясутомо невольно засматривается и пропускает момент, когда чужая рука ложится на его пах. — Не гони лошадей, — он отталкивает нахальную ладонь и тянется снять с Манами боксёры. Тот смешно вытягивает губы, будто обижается, и поднимает руки, чтобы Ясутомо снял с него майку тоже. Смазка холодит руку, Ясутомо выдавливает немного и ведет по промежности к анусу, несильно давит. Манами вздрагивает — наверняка от холода — и жмурится. У него густые ресницы, а щеки раскраснелись, словно после мороза, он часто дышит и весь подается навстречу, охотно насаживается на палец. Для добычи он слишком довольный, но Ясутомо нравится — то, как Манами громко стонет и откидывает голову назад, подставляет шею. Ясутомо давит на гладкие стенки, проталкивает глубже два пальца, давит на простату — Манами почти кричит. Им не нужно сдерживаться друг с другом, — порой Ясутомо думает, что они сошлись только из-за этого. Можно прямо сейчас перевернуть Манами на живот, надавить рукой на лопатки, и он податливо выгнется, подставляя зад. Можно укусить за загривок — шея у него белая и тонкая, так и просит оставить след. Синяки потом не сходят ещё пару дней, Ясутомо не видел, но знает — однажды ему звонил очень обеспокоенный Курода. Можно накрыть губы Манами своими и целоваться часами, пока не начнет саднить. Ясутомо вынимает пальцы и садится, тянет Манами на себя, тот мягко перетекает к нему на колени. Тяжесть Манами — приятная, он сжимает бока коленками и трётся стояком о живот, тихо всхлипывает. Ясутомо оглаживает его бедра, сильно давит большими пальцами на косточки, кладет руку на член. Проводит по головке, размазывая выступившую смазку, сжимает. Манами стонет и приподнимается над ним, вцепляется в плечи и смотрит осоловевшими глазами. — Не могу больше терпеть, — сбивчиво говорит он и насаживается на его член целиком. По телу словно прокатывается электричество, внутри Манами горячо и тесно. — Как же хорошо. Ясутомо вскидывает бедра, вырывает у Манами ещё один стон и тянется к шее, ощутимо кусает. Он любит оставлять следы — метить свое — и позволяет Манами то же самое. Тот царапает спину и оттягивает зубами мочку уха, тянущая боль распаляет, и хочется ещё больше. Перед тем, как кончить, Манами вскрикивает, мелко дрожит и весь сжимается вокруг его члена. Прерывисто шепчет: «Я живой», прямо в шею Ясутомо. По коже пробегают мурашки, тело прошивает удовольствием, и Ясутомо едва успевает вытащить, спускает с хриплым стоном — перед глазами мелькают искры. — Аракита-сан, — тихо говорит Манами, всё ещё уткнувшись носом в сгиб между шеей и плечом. — С тобой я чувствую себя живым. — Ну, я рад, — хмыкает Ясутомо. Он не знает, что нужно отвечать на такие вещи. Наверное, с Манами он чувствует себя свободным, наверное, стоит сказать об этом, но Ясутомо просто треплет его по волосам и целует в уголок губ, в щеку, в шею. Манами выглядит таким по-дурацки счастливым, что в груди разливается мягкое тепло, щемящее и нежное, и Ясутомо чувствует, как губы расползаются в улыбке. Иногда у него появляется ощущение, будто он завел большого домашнего кота. Манами, правда, больше похож на хорька или ласку: верткий, гибкий, он весь извивается в руках, того и гляди выскользнет и убежит. Манами не убегает — просит отнести его в душ, и Ясутомо уверен: это не потому, что тот устал и хочет спать, просто ему так хочется. Он дергает Манами за вечно торчащую прядь волос, тянет, тот морщится и шипит: — Я сдаюсь, Аракита-сан, ну хватит, сам дойду! — Я шучу, — Ясутомо смеётся и подхватывает его на руки. Манами хлопает глазами и только краснеет.