Ёжик

Как ребёнок, делающий свои первые шаги, я замираю на пороге. Нервно трясутся руки, и я ненавижу себя за желание сбежать – я сбежала ранее, и к чему это привело? Правильно, стой. Не ребёнок уже. Выдохнув, негромко стучу по деревянной двери. Хочу услышать шаги по ту сторону, но вовремя вспоминаю, что никогда её шаги не были настолько слышными, чтобы их приглушил деревянный пол. - Минутку! Хеймитч? Громкое топанье заставляет меня отскочить от двери и испуганно уставиться на мужчину, распахнувшего двери. Его глаза удивлённо распахиваются – узнал. - Элизабет? Виновато улыбнувшись, я переступаю с ноги на ногу. Бывший ментор мнётся на пороге, а потом отходит в сторону, открывая мне дорогу. Из дома меня не погнали – и на том спасибо. - Ты к солнышку? Только осторожней в выражениях. И не обижайся на неё, чуть что, - предупреждает он и, дождавшись моего кивка, идёт вперёд. – Солнышко, тут гости… к тебе. Голос моей старшей дочери я успела забыть. - Кто там? - Здравствуй, Китнисс. - Ты умница, дорогая, - восхищённо шепчет Рой, прижимая к себе рыдающий голубой комок одеял. Я обессиленно откидываюсь на подушки и почему-то смеюсь. Старый врач, который уже во второй раз принимал у меня роды, по-доброму похлопывает по спине мужа. - Вторая красавица, - он улыбается. – Как там Китнисс? - Замечательно, - отвечает Рой. Его глаза прикованы к нашей второй малышке, которая всё ещё плачет, но он отрывается. - Уже в школу пойдет в этом году. - Как быстро растут наши дети, - сокрушается мужчина. – Индейка…? - На столе. Я проведу вас, - говорит мой муж и, вздохнув, кладёт дочку мне на грудь. Я прижимаю к себе своё второе сокровище. Оно плачет, но стоит мне коснуться губами лобика крохи, как ярко-голубые – цвета весеннего неба – глаза распахиваются, и мне некстати вспоминается друг детства – Лиам Мелларк. Тот, кто первое время заставлял меня чувствовать вину. - Моя маленькая розочка, - слёзы-таки скатываются по щекам. Тихонько скрипит дверь – в щель просовывается головка с неровной косичкой. Китнисс всего четыре, а она уже учится самостоятельно справляться со своими волосами – во время второй своей беременности я стала невнимательной, что теперь сказывается уколом вины. - Мамочка? - Иди сюда, малышка, - ласково зову дочку, сонно потирающую глазки. Она послушно бредёт по полу, неслышно переступая ножками, и я, собрав последние силы, чуть-чуть сдвигаюсь, уступая ей место. - Мама, а где твой живот? – настороженно спрашивает она, забравшись с ногами на кровать. Я чуть приподнимаюсь на подушках и, погладив её по голове, по неровной косичке, шепчу: - Познакомься, Китнисс, это Прим. Твоя сестра. Серые любопытные глаза загораются. - Что ты здесь делаешь? – колючие глаза старшей дочери – глаза мужа – осколками шершавого льда впиваются мне в грудь. Недоверчивые, недовольные… - А я не имею права навестить свою дочь? - Дочь, которую ты бросила? Она прищуривается, после чего скрещивает руки на груди. Пытаюсь убедить себя в том, что независимо от её слов, она нуждается во мне. Как и я нуждаюсь в ней. Или я, как обычно, ошибаюсь на её счёт? С Китнисс нужно было всегда держаться настороже – особенно после моей болезни. - Китнисс, - зову дочку, а сердце сжимается. – Дай мне объясниться, пожалуйста. - Нет. Ты бросила меня, когда она умерла, - цедит она сквозь зубы и идёт мимо. – Одним письмом материнский долг ты погасить не смогла, так решила приехать лично? Напрасно. Быстро сунув ноги в ботинки, она исчезает за дверью. Я смотрю ей вслед, силясь не расплакаться, а потом вздрагиваю от прикосновения к моему плечу. - Она просто обижена, миссис Эвердин, - тихо говорит парень. – Ей нужно время, чтобы остыть. - Пит? – Неужели он вылечился? Как много я упустила, спрятавшись за работу! Тепло улыбнувшись, он идёт мимо меня и, осторожно прикрыв за собой дверь, выходит следом за Китнисс. Мне чудятся всхлипывания, но позже я отбрасываю лишние мысли. - Ты надолго? – спрашивает Хеймитч. Я оглядываю комнату, в которой не появлялась уже три года, а потом грустно улыбаюсь, опускаясь на стул. - Что-то мне подсказывает, что нет. - Я предупреждал: не обижайся на солнышко, - наставительно выставляет он палец. – Она сама умеет. Даже не знаю в кого она такая. - В отца, - вздыхаю. – В отца. Они снова… вместе? – поднимаю глаза на мужчину и киваю на дверь. - Да чёрт их поймёт. Зато с ними нескучно: скандалы, интриги, расследования, - он улыбается, и я улыбаюсь в ответ. - Он её тихая гавань. Она поймёт, поймёт… Должна. - Зачем ты приехала, Лиз? – шуткам уже не место. - Она единственная, кто у меня остался. - И ты вспомнила об этом спустя три года? – иронично спрашивает он, проходя на кухню. Ставит чайник. - Хоть ты не осуждай, - прошу его и закрываю лицо руками. – Сегодня Прим было бы шестнадцать, - шепчу так тихо, как могу. - И именно поэтому ты решила её навестить? Знаменательная дата? - Подумала, что ей будет легче. - Лиз, когда вы в последний раз разговаривали? Когда ты ей звонила? – вина кусает сердце. Раньше укусы удавалось спрятать за запахом лекарств и белыми стенами больницы, а сейчас я даже чувствую себя немного раздетой: настолько собственные чувства обескураживают и обезоруживают. - Лучше спроси, когда она в последний раз поднимала трубку. Это заставляет его расхохотаться, что совсем сбивает меня с толку: я тут с дочерью пытаюсь отношения наладить, а он смеётся! - У Китнисс с телефоном холодная война: когда он звонит, она игнорирует. Иногда терпение лопается даже у меня, а ей хоть бы хны! Я уже предлагал провод выдернуть из стены, но тут заупрямился Пит: их обоих до сих пор контролирует тот мозгоправ из Капитолия, доктор Аврелий, кажется. - Приступы агрессии? – причина, по которой нужно контролировать Пита, всплывает сама собой. В чём проблема Китнисс вспоминается, но позже – и это заставляет меня почувствовать себя виноватой вдвойне. - И то, что твоя дочь – на всю голову… кхм… В общем, я как бы нянька для обоих, но у них и самих получается контролировать друг друга. Как-то так. Чай будешь? - Что стало с твоей тягой к выпивке? – тихо спрашиваю, хоть и искренне недоумеваю: куда делся тот нелюдимый одинокий человек, в прошлом наш сосед? - Когда твоя несносная дочурка неделями не выходила, то невольно задумаешься: а не удавилась ли она часом? Приходилось проверять. Так вот и жили. А как тебе в Четвёртом? Море тёплое? – и почему я так ясно чувствую упрёк в каждом его слове? - Тёплое. Чаю сделаешь? Попробую поговорить с ней… - Не сейчас, Лиз. Дай ей успокоиться. Сейчас ей не до тебя: ты потеряла дочь, а она сестру, не забывай, - осторожно останавливает меня мужчина. – Лучше поднимись в свою комнату, расположись, а потом, если захочешь, спускайся к ужину. Сегодня ужин на Пите и Сэй, так что пищевое отравление не предвидится, - он грубовато хохочет, и мне почему-то тоже хочется улыбнуться. - Ну и почему вы так долго?! - впервые я действительно зла. Две пары одинаково серых и одинаково виноватых глаз как обычно принимают ангельское выражение, но моё сердце, беспокойно стучащее в груди из-за беспокойства о них – моей семье (слово котёнком сворачивается у ног и греет), не даёт сдаться. - Я думала, что вас уже схватили! - Милая, какой вкусный запах! – обворожительно улыбается Рой. Он незаметно толкает Китнисс в спину, пока она хихикает и ныряет за меня, спеша к камину и сжимая что-то в ладошках, а сам стягивает куртку, ботинки и поднимает руку с парочкой жирных перепелов. Я недоверчиво смотрю на их тушки, и беспокойство просыпается где-то внизу живота. - Не удалось продать?- спрашиваю со страхом. На одних лекарствах, изготавливаемых мной, да шахтёрской зарплате животы придётся поджать, а поджимать-то уже и некуда. - С Днём Рождения, Лиз, - ласково коснувшись ладонью моих волос, он нежно меня целует, чуть царапая кожу колючим подбородком. – Я люблю тебя. - Ох, не напоминай, - улыбка всё же завладевает губами, когда я слышу его признание. Беспокойство растворяется в нежности. Это удар ниже пояса, и ему это прекрасно известно. - Почему же? С каждым годом моя любимая женщина становится всё прекраснее, и я должен об этом молчать?- возмущается он. – Девчонки, а ну идём маму поздравлять! - Поздравляем! – весело смеётся Китнисс, держа на руках Прим – ей всего-то три года. Моя маленькая белокурая розочка озирается по сторонам, не понимая происходящего, и Китнисс опускается рядом с ней на коленки. – Прим, у мамы сегодня День Рождения! Сейчас ровно половины из той счастливой семьи уже нет. А вторая половина… Сердце противно колет. Снизу слышатся какие-то шаги, хлопает входная дверь, кажется, я даже слышу детский смех… Дом живёт своей жизнью, и я не являюсь её частью. Может, мне действительно не стоило приезжать? Если вспомнить о том, как из открытого и доверчивого ребёнка Китнисс стала ёжиком… Разве мир не должен был обвалиться, рухнуть, как шахты, которые погребли смысл моего существования? Я пытаюсь двинуть рукой, ногой, головой, но тело – неподатливый камень. - Мама! Мама! Незыблемая надежда, которая разлетелась чёрной шахтёрской пылью. Я смотрю на обручальное кольцо и пытаюсь поймать остатки счастья. - Мама! Кто это? - Мама, не смотри так! Мама, мне страшно! Кто этот ребёнок, смотрящий на меня глазами любимого мужчины? Кажется, я засыпаю, потому что просыпаюсь, ощущая чьё-то присутствие. Нервно вздрогнув, сталкиваюсь с крепкими объятиями Салли. - Лиззи! – сердечно говорит она, обнимая меня. – А я и не поверила, когда Пит мне сказал. То-то Китнисс недовольная, - качает головой женщина. – Как ты? - В порядке. А ты как? Как Пенни? - О-о-о, она замечательно. Часто прибегала со мной в первое время, потом я уже бегала сюда за ней – она энергичная девочка, да и Питу с Китнисс вроде не в тягость. По крайней мере, я знаю, что она под присмотром, пока я на стройке. - Стройке? - Решила открыть небольшой бар. Не всегда же мне торговать в Котле похлёбкой – пора расширяться, - добродушно улыбается она. – Спускайся к ужину. - Я не голодная, Салли, - качаю головой, но, оказывается, мои мысли читаются между слов. - Китнисс не настолько обижена, чтобы оставить тебя без ужина, Лиз. Пора бы уже вам воссоединиться, тем более что ты, кажется, скоро станешь последней Эвердин. - В каком это смысле? – пугаюсь я. - Кажется, на одну Мелларк в Двенадцатом станет больше, - хитро улыбается женщина. – Это пока только мои мысли, но теперь, когда они, словно попугаи-неразлучники, ходят всюду парой, то, наверное, радостное событие не за горами. Так, ладно, не будем разводить сплетни. Лучше пойдём-ка поужинаем – руки у Пита растут откуда надо, и травиться сегодня не придётся, - вот уже второй человек хвалит стряпню парня. - Неужели настолько вкусно? - Не то слово! * * * - Добрый вечер, - улыбаюсь присутствующим, а сердце предательски падает, когда я не нахожу двух пар глаз. - Добрый, - громогласно приветствует меня бывший ментор Двенадцатого. – Решила-таки спуститься? - А где… - На крыльце. - Одна? - Вроде нет. А, может, да. Пит собирался к себе сходить, кажется, - вспоминает Сэй. - Я сейчас, - вздыхаю и иду к двери. Положив ладонь на ручку, долго сомневаюсь, но желание снова увидеть дочку пересиливает. Апрельский воздух ласково сдувает со лба несколько прядей. Я с наслаждением делаю глоток прозрачного, звенящего воздуха и ощущаю, как наполняюсь надеждой. Само присутствие в обновлённом Двенадцатом – знак того, что со страхами я учусь сражаться. Конечно, не так успешно, как моё колючее чадо, но всё же учусь. Иногда стоит остановиться и посмотреть в лицо своим страхам – теперь я это понимаю. А Китнисс поняла куда раньше. - Сэй, я сейчас приду, - скучающе говорит она, сидя на ступеньках. – Пару минут. - Думаю, она подождёт, - улыбаюсь и нерешительно мнусь на пороге. Спина дочки мгновенно становится прямой. Что-то, что она сжимала в пальцах, падает, и Китнисс, чертыхнувшись, тянет руку за этим. – Можно присесть? - Конечно, - пожав плечами, она возвращается к своему занятию. Лёгкий апрельский ветерок ласкает уставшее лицо. Осторожно опустившись рядом, я украдкой ловлю её движения: лёгкие, по-женски мягкие, бесшумные. В тонких пальцах охотницы сверкают спицы, и словно ток прошибает меня насквозь, когда я узнаю нитки: светло-голубые, совсем как небо. Совсем как глаза Примроуз. - Ч-что делаешь? - Что-то вроде шарфа, - усмехается она. Глаза прикованы к рукоделию, а нос смешно сморщен: что-то идёт не так, как ей хочется. - Бр-р-р… И как только люди вяжут свитера! - Помочь? Я могла бы… - Не нужно, - снова выпускает она колючки. – Справлюсь. - Знаю. Всегда справлялась, - опустив голову, неуверенно начинаю я. – В отличие от меня. - Ты решила мне исповедаться? Напрасно. Я не храню чужие грехи – своих хватает. - Прекрати, пожалуйста. Я просто пытаюсь сказать, что… - Что я справилась со всем, что на меня навалилось? Чушь. Сама я никогда не справлялась. Мне помогали, - колючим голосом отзывается Китнисс. Её пальцы крутят нитку. - Сама я ничего бы не смогла. Прим, Пит… - и апрельское робкое солнце проникает в её слова. Почему-то я ревную теплоту в голосе дочери. – А ты от помощи отнекивалась, отбрыкивалась, как могла. - Когда это? - После смерти папы. Я всеми силами пыталась заставить тебя жить дальше, но легче было посадить Хеймитча на бесспиртовую диету. Только у неё получилось вывести тебя из амёбного состояния… Я ведь сказала, что мне помогали. - Сегодня ей исполнилось бы шестнадцать, - шепчу я. На глазах выступают слёзы, и Китнисс снова застывает. - Помню. Думала, что с утра схожу туда, а потом Пит предложил… вечером. Чтобы все вместе, - признаётся она. – Каждый, кто её любил. - А разве на кладбище столько людей поместится? – если вспомнить, сколько человек с теплотой отзывались о младшей… - Только самые близкие, - возражает она. – Если хочешь, пойдём с нами. Сердце попадает на острую колючку и распарываются швы, сцеплявшие вместе половинки сшитого заново моего сердца. - Прости, я не это… имела в виду, - заметив свою промашку, начинает оправдываться Китнисс. - Ничего. Я заслужила, - опускаю голову и сжимаю руками колени. - Мам, ну не надо… Ты же знаешь, что я не слежу за языком… Просто ты так давно… Всхлипнув, я клонюсь к ней, и она с готовностью обнимает моё истощённое, изголодавшееся по семейному теплу тело. - Мама, ну пожалуйста… - Я должна была приехать сюда раньше, но не было сил, - плачу в её шею. – Я не могла вернуться сюда – не после бомбёжки. Да ты и сама видела, в каком состоянии был Двенадцатый. Я не смогла бы… я видела, как они горели… И Прим горела так же, и я бы снова это… Это невыносимо, Китнисс! Я не смогла, прости… - Чш-ш-ш, - солнце в её голосе милостиво касается своими лучами и меня. Прижавшись ко мне, моя вторая малышка сражается с собой – я чувствую, как её трясёт. И рада бы помочь, да не смогу: как и все свои битвы, эту она тоже переживает в одиночку. И я действительно начинаю ненавидеть себя за то, что Китнисс стала такой самостоятельной, обросла колючками… Мне остаётся лишь надеяться, что она простит. Поймёт и простит. - Хватит нам уже шарахаться друг от друга, - она поднимает голову и смотрит на меня глазами, полными слёз. – Прим бы не хотела, чтобы мы стали чужими… - Когда ты так изменилась? – поражаюсь я. - Я не менялась. Просто колючки уже не такие острые, - усмехается Китнисс и пересаживается ко мне поближе. - Колючки? В каком смысле? - Думаешь, я не помню, как в детстве ты называла меня ёжиком? – грустная улыбка касается губ моей повзрослевшей девочки, и она склоняет голову мне на плечо. – Прости за то, что было. - Всё в порядке, Китнисс. - Нет, не в порядке. Я не должна была… но мои слова всегда идут вперёд мыслей. Именно поэтому я и потеряла столько времени: привыкла, что мне всегда дают второй шанс, - невесело усмехнувшись, она осторожно обнимает меня за руку. – Я тоже устала терять близких. Давай забудем? - Забудем что? – спрашиваю я, не веря в свою удачу. - Те несчастные три года, когда я игнорировала телефон, а ты не могла справиться с собой, - говорит дочка. Её тихий голос ласково касается ушей и изящно сплетается в одну тихую мелодию с нотками ветра. Приятные звуки жизни, наполняющей Двенадцатый, дарят кое-что, в чём я отказывала себе до сих пор – надежду на лучшее, веру в то, что несмотря на все потери, жизнь продолжается. Звук хлопнувшей двери вырывает меня из сладкой полудрёмы. Моргнув, я понимаю, что источник шума в доме напротив. - Вообще-то сидеть на холодных ступеньках – не самое полезное занятие, - весело замечает Пит, останавливаясь около нас. – И вы, как врач, должны были оградить эту егозу от подобных посиделок. - Хватит бурчать, - улыбается Китнисс. Серые глаза наполняются тихим счастьем, и я украдкой ловлю её лучистые взгляды. Пит подходит и, приподняв её, ставит на ноги. А после и вовсе поднимает на руки, невзирая на гневные восклицания и приказы поставить её немедленно. Услышав звук поцелуя, я улыбаюсь и чуть прищуриваюсь, чувствуя себя невероятно лишней. - Пора ужинать, мам, - шепчет она, присев на корточки у меня за спиной. Острая коленка едва-едва касается моего позвоночника. – Готовил Пит, так что обниматься с белым другом не придётся, - чувствую её улыбку спиной. - Вы идите, а я минутку подышу, - боюсь, что следы недавних слёз сейчас посвежеют. - Всё в порядке? – с беспокойством спрашивает парень. Возможно, Салли права, и совсем скоро моя повзрослевшая дочь наденет белое платье номер семь – то, которое выберет сама, а не по настоянию других. - Всё хорошо, правда, - робкая, как первая бабочка, улыбка садится на мои губы. Морщинки, отпечатавшиеся возле губ и глаз сейчас видны – я знаю, я видела их в зеркале, но почему-то это так не волнует… - Теперь всё хорошо. Вы идите, а я через минуту. - Хорошо. Сидя на крыльце спиной к двери, я впервые чувствую покой. Моя душа спокойна и счастлива – чего ещё нужно? Жизнь бьёт здесь ключом. Здесь есть семья – пусть и неблагополучная, собранная из одиноких душ, но она есть. Не все её члены сейчас вместе, но никогда не поздно попытаться собрать всех. И, встав со ступенек, чтобы войти в дом я вновь вдыхаю порцию апрельской надежды.