Законное место

Простое платье и подвеску на шею, лёгкие сапожки и волосы в косы, чтобы не мешали при танце. Сегодня солнце зайдет раньше и луна остановится на небесной колее, чтобы посмотреть на праздник лесных эльфов. Сегодня она будет танцевать, пока не закружится голова. Тонкие пальцы выкладывают на голове медный цветок из волос. Вдалеке слышно эхо от погребов — выкатывают винные бочки и выносят снедь. Беззаботный, предвкушающий звук. Сегодня будет весело Тауриэль — молоденькой эльфийке Лихолесья. Первый танец неспешен, красив — древний и строгий поначалу, к финалу он превращается в беззаботный. Танцуют в парах, но у неё нет спутника сейчас. Впрочем, смотреть на слаженные движения других тоже весело. Льются первые звуки флейт и чьи-то пальцы касаются её плеча. Трандуил на голову возвышается над ней, но тут же склоняется в смущающе-низком поклоне и протягивает руку приглашающим жестом. Щеки девушки заливаются румянцем: Король всегда присутствует на пирах, но редко когда танцует с кем-либо, предпочитая общие танцы, да и те нечасто. Чуть замешкавшись, она отвечает поклоном и принимает его руку. Пары выстраиваются напротив друг друга, легко сходятся партнёры, касаясь и отступая, соединяя руки и кружась. У Тауриэль трепещет сердце, стоит ей коснуться тёплых пальцев, увитых причудливыми кольцами в виде лоз или тонких ветвей. Полы её платья развеваются, как крылья птицы, и сама она всей душой стремится в полет. Дыхание перехватывает, стоит сильным рукам обвить её талию и приподнять над землёй, а глаза сияют звёздами. Да, сегодня она счастлива, счастлива так, что грудь теснит что-то невыразимое и прекрасное. Принц невесел, с покойно-печальным взором наблюдает он за танцем двоих, столь не похожих. Друзья зовут его танцевать, друзья предлагают чашу сладкого вина, стремясь развеять его скуку. Спокойно сидит принц на гладко ошкуренном бревне, отвергая всё мягким покачиванием головы. Притягивает он одно колено, обхватывая его руками, устраивая на нём подбородок, будто ограждаясь от всех этим жестом. И не отрывает глаз от гордой головы в серебряном венце с серыми мерцающими камнями. Король смеётся, его смех редок, как алмаз в пустой породе, и столь же ценен. Тауриэль слушает его, как слушала незадолго до этого песни. Смех его утягивает в транс, подобный тому, что порождает музыка. Устав, она сидит на дубовой скамье, а он стоит рядом с ней, чуть снисходительно наклонив голову. Что говорит она — очарованная, будто опутанная волшебством? Что спрашивает у того, рядом со словом которого любая мудрость — нелепица? Она сама не улавливает это, только видит, что он отвечает ей, чуть склонившись, и серые камни в его короне блестят, как звезды. Холодно, пусто в груди у принца, вялым жестом берёт он чашу крепчайшего дорвинионского, стремясь хоть так заполнить пустоту внутри себя. Клонится, как молодое дерево, сгибается в стройном стане Трандуил, касаясь плеч рыжеволосой эльфийки. Блестят в свете костра драгоценные камни и кажется, будто голова государя коронована звёздами. Леголас прикрывает глаза. Не может, уходит, несмотря на оклики друзей. И не видит, как вслед ему пристально смотрит его Король, и как в задумчивом жесте чётко очерченных губ касаются тонкие пальцы. Впрочем, не видит этого и Тауриэль — очарованная, завороженная, всецело поглощённая колдовством этой ночи. Веточка полыни, столь точно исполненная в серебре, занимает место ромбовидной подвески с заключённым в неё простым желтоватым камушком. Цепочка, тонкая, как струна, ложится на шею, и пальцы Короля, чуть касаясь выступающих позвонков, застегивают её. Тауриэль обводит мелкие, тончайшие листики, любуясь украшением, не жалея отдав своё. Меняется что-то, шорох в кустах не от зверя или птицы — кто-то пожаловал на их праздник. Тауриэль вскакивает, так и держа в руках серебряную веточку. Уже прерывается музыка, уже сбиваются с танца эльфы, и Король Леса выпрямляется во весь свой рост, и предвестие грозы видно в его глазах. В защитном жесте протягивает он руку, словно бросает что-то, и тьма опускается вокруг поляны с костром. Не видит этого принц, уже подходящий к дворцовым воротам, только утром доложат ему о тринадцати пленниках, осмелившихся нарушить закон Короля о запрете сходить с тропы. *** В который раз Принц задумывается о любви к своему Королю-отцу. Он любит в нём всё: и глубокий голос, напевно читающий заклятия, и огонь в глазах, способный согреть, когда нужно, и испепелить неугодного. Волосы отца кажутся водопадом серебра, ниспадающим до талии сияющей гладью — по собственной воле Леголас никогда не может оторвать от них взгляда. Высокий, сильный и гибкий, отец преисполнен величия и достоинства. Иногда принцу кажется, что Трандуил ведёт себя недостойно короля. Бывают моменты, когда отца переполняет гордыня или, того хуже — неэльфийская ярость и холодность. Но ни разу не ошибся король в принятии важных решений, как для Лихолесья, так и для отдельных эльфов. Ни разу его суждения не были смятены чувствами. И это пугает принца. Потому что ему кажется, будто король играет с ним. С тех самых пор. Забавляется. Провоцирует. Ждёт. И горькой волной накатывает воспоминание: «— Я сделаю все, что ты захочешь. Только не отдаляйся от меня! Трандуил пожимает плечами. — Мне ничего от тебя не нужно. Леголас находит в себе силы сжать эти плечи, разворачивая отца к себе. Как же постыдно дрожат его губы, когда он целует его! И каким тяжёлым и горьким звучит ответное: — Нет». Он не пытается больше сказать отцу о своей любви, радуясь тому, что после признания его не отослали к границам леса или не изгнали вообще. Он благодарен и за эту малость. Но перестать любить не может. Понимает разумом, что отец прав в своем решении, но сердцем так и не принимает его, надеясь на… что? Погружённый в невесёлые раздумья, он доходит до собственных покоев и падает на ложе со жгучей тяжестью в груди, против воли прокручивая воспоминания этого дня: Образ отца — туманный и одновременно ясный, как капля росы. Поворот головы, чётко очерченная линия скул… в глазах его бескрайнее небо, в волосы вплетены звёзды. Манящий, недоступный, властный и недостижимый... Было ли увиденное сегодня игрой? И если да — с кем забавлялся король? С ним или с Тауриэль? Утром, зажмурившись, и отвернув голову вбок, так, чтобы зарыться лицом в подушку, Леголас представляет, что руки, ласкающие его, принадлежат королю. *** Когда отец призывает его в тронный зал, Леголас с удивлением узнаёт о нарушителях. Король приказывает привести пленных. Ведёт допрос. Принц стоит подле его трона. Там, где и должен находиться. Не перечит, хоть и не видит особой причины удерживать гномов, внимает каждому слову. И непрошенными встают перед глазами воспоминания: «Никому не дозволено переступать границы Лихолесья. Мост на Зачарованной разрушен. Древний тракт — по указу Короля — заброшен. За ним никто не ухаживает. Широкая дорога превратилась в едва заметную звериную тропу… Это решение непонятно Леголасу, и он идёт к отцу. Нет, он идёт к королю. — Зачем ты это сделал? — куда более возмущённо, чем хочет, спрашивает он. — Говори почтительнее, сын, — подняв на него взгляд, отвечает Трандуил. — Перемени свое решение, — сказать такое — всё равно, что шагнуть в стремнину. Трандуил в мгновение ока оказывается перед ним. Лицом к лицу. Глаза у него опасно светлеют. — Ты смеешь приказывать... мне? — С нажимом на последнее слово. Пока не угроза, скорее удивление. И насмешка. Сейчас Леголас понимает — Трандуил был прав, уничтожив дорогу. Таким образом он уберёг другие народы от тёмных тварей, появившихся в лесу. Но это сейчас. А тогда… И память услужливо подкидывает ещё одну картину — невероятную, невозможную, но оттого не менее реальную: Неожиданно Отец с какой-то лукавой усмешкой приобнимает его за шею и быстро целует в губы. Леголас вздрагивает, будто его коснулись калёным железом. — Такова моя воля, и ты её примешь, — не отстраняясь, король проводит пальцем по линии губ, которые только что целовал. А потом резко отстраняется и уходит. С того момента что-то неясное, недоверчивое встает между ними. Что-то близкое к страху. После этого Леголас всё больше времени проводит в лесу, охотясь на древних тварей, таящихся в густых тенях под корнями и в глубоких норах. Всё больше стремится он избежать насмешливого взгляда отца, который ведёт одним Валар ведомую игру, то отдаляясь, то приближая его к себе». Эребор, — лениво роняет отец, заставляя Леголаса вынырнуть из тревожных воспоминаний. Король словно кидает камешки в воду, небрежно прерывая рассказ гномов о том, что они-де идут навестить родню в Железных Холмах. Вот и ответ, что понадобилось гномам в их лесу. Неужто малый народ решил, что Смауг издох за чуть белее полувека? Какая глупость! Жизнь драконов длинна даже по меркам эльфов, для которых срок, отпущенный смертным, сравним с жизнью бутона, цвести которому одно лето. И цена их ошибки — огненная погибель Озёрному городу. Если не Лихолесью. Деревья ведь горят хорошо. Нет, прав отец, как всегда прав, если стремится преградить путь этим безумцам, ради горсти золота готовым обречь на гибель всех. Задумавшись, он не замечает, как уводят пленных. Трандуил встаёт с трона, на плечо ложится рука. Леголас непроизвольно вздрагивает от этого прикосновения, но поднимает голову и смотрит в лицо своего короля. — Когда Ауле создавал гномов, он дал им слишком много упрямства. Однако наш народ отличается терпением. Посмотрим кто кого. Всё это отец проговаривает как-то устало, глядя будто сквозь него. Рука всё ещё лежит на плече, Леголас хочет прижаться к ней щекой, как-то удержать. Но следующая фраза отца обрывает его ещё в начале движения. — Пришли ко мне начальника стражи. *** Тауриэль стоит неподвижно, выслушивая приказ своего короля. Из окон, прорубленных в высоте, струится мягкий свет. Перемешиваясь с сиянием светильников, он ровно рассеивается в просторных высоких покоях. Но с трудом дышится ей в этом светлом просторе, словно она в сердце паучьего гнезда, опутанного липкими сетями. Тяжкой удавкой сжимает её шею ещё недавно столь дорогой подарок, и когтистой вороньей лапой впивается в сердце веточка полыни, столь опрометчиво принятая вместо прежней подвески. — Я не думаю что... — опустив голову, начинает она. — Иначе я не просил бы тебя оказать такую услугу, — прерывает её Трандуил. — Гномы вдали от всего, что им близко. Немного благосклонности, я думаю, облегчит их участь. — Что же я должна делать... Владыка? Тауриэль с хладнокровным достоинством расправляет плечи. — Женщины так отличаются своей проницательностью… — в обычной чуть насмешливой манере тянет Трандуил. — Найди среди них того, кто был бы не против поговорить с тобой, может, поделиться тоской по дому, — он чуть склоняет голову вбок. — Всё, что гном скажет, передашь мне. Холодно и как-то гадко на душе у Тауриэль, когда она спускается к темницам. Тонкие пальцы непроизвольно запахивают ворот, скрывая ненавистную сейчас подвеску. Тяжёлой, удушающей волной накатывает понимание: она — всего лишь игрушка, забава, средство. И одновременно с этим встаёт вопрос: если она средство, то кто же тогда — цель? *** Невозможно не говорить о зле, когда оно, как бурное море, окружает одинокий остров — их королевство, и все же Трандуил так и не может побороть то тягостное чувство, когда в речах проскальзывает крепость на юге Леса. Леголас знает это, и вполне понимает отца, но сейчас смолчать не может — слишком беспокоит его происходящее. — Наши отряды едва сдержали натиск, — осторожно начинает он за обедом, — но смогли отогнать тварей от границ. Несмотря на одержанную победу, Трандуил мрачнеет и принимается крутить вилку в длинных пальцах. — Конечно, после того переполоха, что устроили эти гномы... — Не делай вид, что не понимаешь, — раздраженно перебивает отец. — Какая-то горстка гномов, — на лице его появляется выражение чуть заметного презрения, — не имеет отношения к этой атаке. Пауки вышли из своих гнёзд, заметь, из самых отдалённых, — отец оборачивается к нему. Гнев, которому не на кого излиться, горит в его глазах тёмным пламенем, — задолго до того, как гномы вторглись на наши земли и растревожили ближайшие скопления этих тварей. — Вздохнув, он откладывает вилку. — Всё было задумано заранее. Трандуил скорбно опускает голову. Леголаса острой болью вперемешку с нежностью прошивает это исполненное печали движение. — Ты знаешь что поселилось в Дол-Гулдуре. Но мы не можем дать этому отпор, — вынужденно продолжает он невысказанную отцом мысль. — Я рад, что ты понимаешь меня. Тауриэль ещё не способна взять этого в толк. Что-то тёплое разливается в его груди от этой фразы. Несмотря на молодость, Леголас осознаёт, что вера в способность любви пробуждать ответные чувства — не более чем иллюзия, которой безответно влюбленные тешат себя. Но при этом ему жаль расставаться с надеждой, что его любовь находит какой-то отклик в сердце Трандуила, пусть даже он сам этого не осознаёт. Так ли это на самом деле или только кажется, но в последнее время отец как будто начал относится к нему с большим вниманием, хотя поселившееся между ними давнее недоверие настойчиво шепчет Леголасу, что это не более чем очередной план Трандуила. Порой ему нравится думать, что чувства, испытываемые отцом, отражают его собственные, но по зрелому размышлению, он всё же склоняется к мнению, что это ощущение, — всего лишь сходство мнений двоих, занятых одними и теми же проблемами. Короля и принца. Трандуил резко поднимает голову, возвращая Леголаса к реальности: — Без помощи Совета — не можем, но они стремятся сохранить тот хрупкий мир, которого добились. Не многим из них хватит смелости расстаться с ним и взглянуть в лицо правды. А когда хватит — будет поздно. Пальцы его нервно сжимают скатерть, Леголас накрывает их своей ладонью. Трандуил, едва уловимо поморщившись, высвобождает руку. — Вместе с гномами пришло малое зло, родственное не однажды встреченному мной. Оно пока спит, но Тьма из Дол-Гулдура может почувствовать его и закрепиться сильнее, — глухо шепчет Трандуил, словно сознаваясь в чём-то. — Лучше уж оно останется здесь, чем покинет дворец вместе с гномами, — голос его крепнет и звучит подобно колоколу, — их уход к Горе помимо явных бедствий приблизит тёмное будущее, готовящееся дремлющим Злом. Я так решил. Подобрав полу мантии, он встаёт из-за стола. Леголас провожает отца взглядом, но уходит в совершенно другом направлении. *** Остановившись на выступе верхнего яруса, Леголас слушает беседу этих двоих, столь неподходящих друг другу. Слушает, и не понимает, что же побудило его подругу к разговору с пленным гномом. Как не может порой понять и саму Тауриэль, хоть и видел, как она взрослела. Порою ему кажется, что из-за гибели родителей в молодой эльфийке словно живут две сущности: воинственная и домашняя. Попеременно они вытесняют друг друга — лёгкая и открытая в общении девушка, похожая на хрупкий цветок, наперекор всем увещеваниям решившая посвятить себя военному делу, вдруг окончательно теряет нежные черты и делает то, что не под силу многим мужчинам. А потом — в стойкой воительнице будто просыпается вторая её ипостась, из-за которой Леголас в своё время уговаривал её посвятить себя Эстэ, и она тянется к окружающим, как всё тот же цветок за солнцем. И сейчас, наблюдая за нею, он не может понять, кого же он видит — воина, привыкшего полагаться лишь на собственные силы или же деву, жаждущую любви и внимания? Леголас борется с противоречивыми чувствами. Отец проявлял к ней знаки внимания, она не может предать его, ведь так? С другой стороны, не об этом должны быть его заботы. В конце концов он уговаривает себя, что следит за подругой не из ревности, а ради её же блага: вдруг этот гном каким-то образом выманит у неё ключи, да мало ли что ещё! Но когда она пропадает из его поля зрения, он вновь лишается этой уверенности и бродит по дворцу, потерянный, пока не добирается до тронного зала. Леголас не извещает о себе, и, входя в гулкое помещение, слышит негромкий голос отца. — Дверь вышиной пять футов, трое могут пройти в ряд. «Бывает, скажешь вслух и сильнее поймешь сказанное» — любит повторять Трандуил. Видимо, сейчас ему особенно нужно что-то осознать, вот он и проговаривает это самому себе. Не желая тревожить отца, Леголас хочет уйти, но голос продолжает, и он замирает на входе. — …Стань в День Дурина у серого камня, когда застучит дрозд, и последний луч заходящего солнца упадет на замочную скважину. Он уже слышал это! В разговоре Тауриэль и этого гнома... Кили. Понимание вспышкой озаряет его. Широкими шагами он подходит к изножью трона. На Трандуиле один из редко надеваемых им венцов — две змеи сцепившиеся хвостами на затылке обвивают его голову, и две головки, переплетясь шеями, лежат на челе, ровно на границе волос, пасти обеих открыты, и с четырех клыков течёт яд — крошечные капли рубинов, не приглядишься — не заметишь. Леголас отводит взгляд. — Отец, это... недостойно, — без предисловий начинает он. Трандуил свысока смотрит на него. — Что ты говоришь. Сын мой. У Леголаса и без того нет никакого плана разговора, а этот тяжёлый взгляд вносит полную сумятицу в его речь. — Тауриэль выполняла твой приказ! Это ты подослал её к гному! Разве это достойно эльфа? Разве это достойно моего отца?! — Тебе нравится Тауриэль, сын? — тёмная бровь вопросительно вздёргивается вверх. — И ты боишься, что она на самом деле влюбилась в гнома? Издёвка, слышная в голосе отца, обижает. Тем более что оба они знают — не о том спрашивает Леголас. Поэтому сын молчит, предоставляя отцу самому ощутить всю глубину его падения. Любовь — не то чувство, коим можно бесстрашно раскидываться направо и налево. — Ты не должен был поступать так, — только и говорит он. И неожиданно для себя взрывается тем, что до́лжно было сказать раньше, но что оформилось и вырвалось из его горла лишь сейчас: — Ты обвинял тех гномов в грабеже и опасности разбудить дракона, но ведь ты хочешь поступить точно так же! Ты знаешь чем это грозит, или разум покинул Короля Леса? — Леголас говорит это и понимает — слова его пропали втуне. Переубеждать отца бесполезно — одержимость горит в чёрных зрачках Лесного Владыки. И на поверхность всплывает то самое, что пугает Леголаса, и ему кажется, что именно в этот момент в голове короля любовь к драгоценному металлу перевешивает разум. — Ты смеешь осуждать поступки своего короля? — эхо пещер еще несколько раз повторяет прозвучавший титул. Трандуил поднимается с трона, пристально смотря принцу в глаза. Время, всегда такое незаметное для эльфа, застывает. Трандуил возвышается неподвижным изваянием с равнодушным выражением на красивом лице, и лишь глаза его, в которых горит негасимое пламя, пронизывают насквозь, и, кажется, вот-вот рассекут плоть не хуже клинка, до белых шрамов на коже. Леголас отводит глаза. И бесславно сбегает. Что он хотел сделать в ту ночь? Куда шел? Всё уходит из памяти, вытесненное случившимся. Хотел ли он освободить гномов? Но не мог же он настолько ослушаться отца и повелителя? Шёл рассказать... Что? Он не помнит. Дальнейшее похоже на наваждение: Факелы разрывают мрак рыжими клочьями, он идёт по нижнему ярусу дворца, прислушиваясь к доносящимся до него звукам, и не слышит главного: плоть от плоти Леса, Трандуил передвигается как тень. — Леголас! — высокий силуэт быстро пересекает полосы света и тьмы. Он лишь мельком оглядывается через плечо и идёт быстрее. Дыхание сбились, близко, совсем близко поворот, выводящий к трём одинаковым на вид коридорам. Слышно как шелестит мантия, развеваясь за спиной своего владельца, Трандуил нагоняет его, обхватывает под грудью. Крепко: так, наверное, держат бочки стальные обручи. И без того сбитое дыхание прерывается, Леголас оступается и падает, увлекая за собой отца. Лёжа почти в объятиях, Леголас чувствует, как сердце его бьется пойманной птицей. Чужое дыхание касается его кожи, Трандуил, обычно отстранённый, далёкий, крепко держит его, прижимая к полу. Потом — Леголас вздрагивает — касается губами чувствительного уха. — Интересно знать, что задумал мой любимый сын, ходя в час смены караула так близко к темницам? Не мятеж ли? Леголас пытается выбраться из-под отца, но только и может, что частично повернуться на бок. — Мы оба знаем, что ты не ослушаешься меня, не так ли? Горячие губы прижимаются к коже за ухом. От этого прикосновения в молодом эльфе одновременно поднимаются гнев и желание. Как только хватает совести отцу использовать его чувство, чтобы подчинить своей воле?! Будь у него когти зверя, он бы вспорол эту гладкую сияющую кожу. Извернувшись, он впивается ногтями в загривок отца — сквозь ткань и тяжёлые волосы. И отстраняется, заполошно дыша, когда чужая ладонь тесно прижимаясь проходится по внутренней стороне его бедра, где кожа горячая с того самого момента, как он ощутил тяжесть чужого тела на себе, горячая даже через плотную ткань, так, что становится стыдно. Настолько, что он находит в себе силы сбросить отца. Тяжело дыша, Леголас сидит на полу. Стены отражают удаляющийся смех. — Ты же знаешь! Ты знаешь! — зло кричит ему вслед принц. Леголас опирается спиной о стену, ощущая тяжелую истому, разливающуюся по телу. «Трандуил» — его имя — горькое осеннее вино, стекает с губ вместе с тягучим стоном. Пламя отступает, и на душе становится мрачно и пусто. В его покоях стоит такой же мрак. Всё внутри у него гудит, как от удара колокола. На его столе не стоит, как у отца, графина с вином, но, наверное, в походной фляге осталось что-то. Пальцы дрожат пока он вывинчивает пробку. Чуть не подавившись слишком большим глотком, он опирается спиной о колонну и прикипает взглядом к старому гобелену, занимающему почти всю стену напротив, будто видит его впервые. Благородный олень навеки застыл в прыжке над ручьем, а вдалеке можно разглядеть гончих. Олень ослепительно белый, даже рога чуть светятся, словно покрытые инеем. Точь в точь облик, который может принимать Трандуил. Леголас снова хочет отпить из фляги, но губы его вдруг кривит злая усмешка. Фляжка горлышком вперёд летит в гобелен, глухо стукается о стену и падает на пол. На боку серебристого оленя вспухает алое пятно, капли стекают с него и дробно стучат о камень. *** Леголас предпочитает не задумываться, к чему могли привести безумные планы Трандуила, если бы не побег гномов и последующий допрос орка, пробудивший в короле давний страх перед тьмой с юга. Впрочем, теперь на подобные размышления нет времени: все пути Лихолесья перекрыты. Странно, но все переживания последних дней и часов отступают, скрывшись подобно камню на дне реки, и более не беспокоят его. Будто вместе с гномами пропадает та стена недопонимания, что была всегда, но в последнее время особенно укрепилась. Вместе с Трандуилом они велят командирам отобрать лучших лучников и копейщиков для защиты королевства и сами проверяют их выбор. Из глубоких оружейных подземного дворца достаются мечи, шлемы, и тонко сработанные кольчуги. Обходя конюшни и кузницы, Трандуил отдаёт новые распоряжения. Голос его порой сходит на шёпот и звучит будто издалека — он нервничает. После трапезы — новые заботы. Они поднимаются наверх, к самым кронам вытесанных из камня деревьев, где солнце видно через частые узкие окна. Король колдует. Леголасу кажется, что он слышит его голос, эхом отдающийся в каждом уголке дворца, и что каждый лист в лесу отвечает отцу легким покачиванием. На самом деле король молчит, и древние наговоры, которые повторяет он про себя, можно сравнить лишь с ветром, поскольку ветер столь же могуч, сколь и тих, и находится в такой же гармонии с природой, как и король со своим королевством. Никому не известны границы силы Трандуила — мягкой, гибкой, мощной, но сейчас чувствует принц как из леса, даже с самых отдалённых его границ, тянутся к ладоням короля нити невидимых связей. Сейчас Трандуил подобен древнему дереву, корни которого уходят глубоко в землю, а длинные, тонкие на концах ветви переплетаются с другими, и словно поддерживают родичей, создавая сеть связей между собой. Также связывает Трандуила магия со всем находящимся в лесу. Леголас почти видит, как бурлит и выходит из берегов Зачарованная, как пробиваются сквозь плотный полог листвы струйки солнечного света, разбиваясь брызгами о ветви, освещая охраняемую тропу и дома эльфов. Им нужен свет для борьбы с тьмой. И крепко сплетаются толстые ветви на кромках леса, образуя древесную стену, и разрастаются тонкие цепкие кусты, мешая пройти всякому своими шипами. Так не даёт король попасть в свой лес чужакам кроме как по тропе. Он стоит на верхнем ярусе, почти у свода пещеры, и солнце сквозь прорубленное окно освещает его голову, осеняя своим теплом и светом его длинные золотистые волосы. Король колдует, и лес вторит ему. Лес замолкает. Трандуил сходит со своего возвышения, и магическая аура, окружавшая его, понемногу рассеивается. Чародейство забрало у него много сил, Леголас помогает ему спуститься, поддерживает, приобнимая за талию, крепко обхватывает запястье. Под кожей медленно, медленней, чем должно, чувствуется биение пульса. Принц отводит отца в его покои и приказывает принести горячего вина, настоянного на целебных травах. Король полулежит в широком кресле, в котором при желании могут поместиться они оба. Пьёт мелкими глотками из широкой чаши, которую придерживает для него сын. Слишком уставший, чтобы возражать, он вяло принимает эту заботу, прикрыв глаза. Изредка только во вспышке беспокойного возбуждения перечисляет обязанности сына, словно тот уже завтра должен занять трон. Леголас кладёт ладонь ему на шею, считая удары сердца, и, не сдержавшись, гладит эту тонкую до прозрачности кожу. Трандуил открывает глаза, но после короткого тяжёлого взгляда вновь опускает ресницы и откидывает голову. Леголас зовёт слуг, чтобы помогли лечь королю и тихо покидает его покои. *** Вечерний обход закончен, все двери дворца закрыты, и быть такими им предстоит ещё очень долго. Настало время отдыха, свободное от каждодневных забот начальника стражи. Но отчего же так тоскливо и неспокойно ей с самого момента допроса пленного орка? Отчего чувствует она себя предательницей? «Трое могут пройти по этому ходу… …Когда прострекочет дрозд». Нет, не это тяготит её, хоть и не без того: не направится король за камнями Ласгалена, когда предчувствует войну, а значит, нет в выведанном секрете ценности. «Один из гномов ранен моргульской стрелой» — отродью тьмы не до́лжно верить, но о гибели он сообщит с радостью. А она не хочет этой гибели, совсем не хочет. Что с ней? Только ли это чувство вины и желание загладить отвратительное предательство? Или же она зашла слишком далеко в своём стремлении выполнить приказ короля? Настолько, что никакие силы не вернут её из этой дали? Осторожно-несмелая мысль шевелится глубоко в её сознании. Любовь прекрасна, светла, воспета в балладах, она дает душе утешение и силу. Она представляла это чувство сродни дружбы с Леголасом, только полнее и многограннее… Почему вообще она думает о любви? Тауриэль замирает, прислушиваясь к себе. В этом вопросе — уже большая часть ответа. Но… разве приносит любовь больше горечи и сомнений, чем счастья? Да и родится ли она из предательства? И если нет, то почему ей так больно и страшно слышать о раненом гноме? Глупая, безрассудная мысль приходит ей в голову — она ведь может загладить свою вину, так? И неважно, заслуживает ли её чувство имя Любви, совсем неважно, — убеждает она себя, — сейчас больше ничего не важно, кроме ноющей боли, засевшей глубоко под грудиной, и тянущей, тянущей её туда, где без её помощи сейчас никак не обойдутся. *** Начальник стражи ушла в лес, — докладывают Леголасу. Тауриэль в самом деле полюбила гнома. Невозможно. Противоестественно. Отец способствовал этому. Звучит так, словно он обвиняет Трандуила. Но он же не наводил на неё чары или что-то подобное? Это её решение. Такие мысли он отгоняет от себя, пока спешит к покоям отца. — Тауриэль нарушила твой приказ, отец, — склонив голову, сообщает он. Трандуил стоит перед широким гобеленом, с изображением карты Леса. Где-то за границей его вышитого буковыми листьями края находится Эребор. — Что ж... она могла стать достойным воином, — равнодушие в голосе Трандуила задевает принца. — Позволь мне вернуть её. Трандуил на секунду замирает, словно задумавшись. — Попытайся. Но запомни — ты должен вернуться к заходу второго дня. Гномы сбежали, вот-вот разразится буря, а я не хочу, чтобы ты был там, — заметив выражение лица Леголаса, он быстро добавляет, словно прочитав его мысли. — Не пытайся изменить что-либо. Мы уже ничего не можем сделать. Трандуил склоняет голову. — Озеро будет полыхать, — взор его снова обращается к карте, он глядит в сторону Эсгарота. Леголас уже собирается уходить, когда отец, резко обернувшись, хватает его за запястье. — Если не найдешь её, если она не пожелает идти за тобой — возвращайся домой немедленно. Отпустив его руку, он отступает к высокому тонконогому столику, и, взяв что-то с его поверхности, возвращается: — Я хочу, чтобы это было при тебе. Считай это амулетом на удачу, или простым даром от меня, но не отказывайся. Серебряная брошь полыни блестит на ладони отца. Леголас вздрагивает, но не сопротивляется, пока отец закрепляет её у ворота. Словно мимоходом Трандуил ведёт точёными пальцами по линии челюсти сына. Тот снова ощущает привычное смешение чувств: от прохлады рук отца до жара, бьющегося в груди — как и всегда при прикосновениях короля. Поймав ладонь Трандуила, он прижимается к ней губами. Тот, против ожиданий, не отнимает руки, как, впрочем, и не отвечает на этот жест. Острый взор дарован эльфам не просто так, но именно сейчас Леголас предпочёл бы не видеть того, что видит. Блеск серебра в придорожной канаве слишком заметен, чтобы проигнорировать его, и он склоняется, поднимая обронённую (или выброшенную?) вещицу. Веточка полыни. Он проводит пальцами под воротом. Ладонь сжимается, тонкие листики впиваются в кожу. Задушенное чувство ревности вновь поднимает свою голову: он идёт по следам Тауриэль, никто кроме неё не мог потерять украшение. И никто другой не мог подарить точно такое же. Бездумно он стискивает кулак, сминая хрупкую вещицу, и, бросив бесформенный комок туда, где нашёл, поднимается. Ловким ударом ноги он обрушивает землю с ближайшего склона канавы, навеки погребая под нею все свои сомнения. Оглядывается, словно не понимает, где находится, но через минуту вновь начинает выискивать следы беглянки. Он обещал вернуть её, и он вернёт. Всё остальное — потом. Когда он наконец находит её, весь их привычный мир летит кубарем. Подобно детям принц и начальник стражи стоят, взявшись за руки, и не могут отвести взгляда от чёрных клубов дыма, поднимающихся над сожжённым городом. Смауг, оставив по себе долгую память, теперь лежит на дне озера, надолго осквернив его воды. А на берегу… Погорельцы из Эсгарота обтекают их с Тауриэль, что ручей камень. Бесконечная вереница людей — обожжённых, изуродованных, в одночасье оставшихся безо всего. Рядом с этим его собственные переживания кажутся Леголасу не более чем досадными помехами. Отец неохотно и скупо рассказывал о битвах с драконами, но никакой рассказ не может превзойти реальность, в которой глаза слезятся от едкого дыма, а горло сжимает спазм от запаха горелой плоти. Не сговариваясь, оба эльфа решают остаться и помочь пострадавшим чем могут. Вместе с птицами Леголас отправляет весть Отцу. Он надеется на его приход. Тауриэль кажется, что всю последующую бессмертную жизнь её будут преследовать воспоминания, пропитанные пеплом, сердечной тоской и страхом смерти — память о днях, проведённых в лагере людей. По утрам она старается собрать немногие растущие здесь целебные травы. Княженица — приносящая облегчение и бодрость — встречается только пару раз, и листья её Тауриэль скупо растирает и заваривает, окуривая свежим ароматом больных. За неимением лекарств приходится использовать собственную силу, утоляя боль, успокаивая песней или навевая сон. К вечеру она засыпает совершенно изможденная. Леголаса она почти не видит — он помогает людям в строительстве времянок и шалашей, и охотится на редкую, распуганную драконом, дичь. Но однажды вечером получается так, что ей никуда не надо бежать, а он как раз закончил свои дневные заботы. Опустошённые, и одновременно полные какой-то неизбывной скорби, сидят они у костра, понимая, что отступать некуда. — Его Величество ведь не может оставить своих соседей без помощи, он прислал тебе весть? — эльфийка сидит на палой листве, обняв колени. Леголас качает головой и, усмехнувшись, отвечает: — Теперь он наверняка придёт за оставшимися без надзора сокровищами. — Нет, — неожиданно, даже для себя, возражает Тауриэль, — Он придёт за тобой. Он тебя любит. Леголас вздрагивает и швыряет полено в огонь так сильно, что сноп искр из костра, кажется, достигает самого неба. И пусть Тауриэль говорит совершенно о другой любви, слова её падают куда-то под сердце тёплым комком, заставляя его сжиматься в предвкушении. Но вслух он произносит только грубое: — Сомневаюсь, что он вообще кого-то любит. Тауриэль ёжится и замолкает, не отрывая взгляда от костра. Появление отставших от отряда гномов Леголас пропускает, но он точно помнит их отбытие. Точно, потому, что Тауриэль хрупкой бумажной фигуркой стоит на берегу озера, рассматривая тающий в дымке корпус отчалившей лодки. — Идем, Тауриэль, — в горле у него сухо, словно он не пил несколько дней. Он вздрагивает, когда она оборачивается и смотрит на него каким-то раненым взглядом. Так не должно быть, она должна понять. И он говорит это ей. — Я знаю. Ничего не могу поделать, — голова её опущена. Леголас чувствует, что ей хочется плакать. — Ты решила повторить судьбу Лютиэн? — С удивлением он слышит в своём голосе насмешливые нотки отца. — Гномы живут дольше людей, но они смертны. — Уже более примирительно, стараясь избавиться от этих интонаций. — Что ты будешь делать после того, как он покинет круги этого мира? Она не отвечает и уходит, перепрыгивая с камня на камень. Леголас молчит — если бы он знал слова, способные излечить от любви, то воспользовался бы ими сам. А вслед за гномами снимаются с берега и люди. *** Поначалу Леголас сочувствует Барду Лучнику — некоронованному королю и Убийце дракона. Что за участь — вести тех, кто, пережив нападение огнедышащего змея, рискует умереть от простуды на следующее утро! Лекарств нет, еды тоже — Смауг сжёг все поля и пастбища. Бард взял ответственность за этих людей и именно к нему обращаются с жалобами и мольбами. Леголас следит за ним, и понимает насколько тяжёлая ноша лежит на плечах человека. Странным образом ему кажется правильным, что Бард — несмотря на несоизмеримо малый в сравнении с ним возраст — взрослее его, видевшего тысячи вёсен. На четвертый день с восходом прибывают эльфийские воины. Их доспехи играют золотом в лучах солнца. Строй размыкается, являя своего Владыку. Леголас смотрит на сородичей издалека. Первое желание подойти сменяется опасением — он должен был вернуться, отец, верно, гневается. Несмотря на это, он рад увидеть отца. Трандуил хмуро окидывает взглядом толпу. Он ищет его, понимает Леголас, и уже собирается спрыгнуть с возвышения, с которого разглядывал эльфийскую армию, но встретившись с прохладным взглядом отца, замирает. Удостоверившись, что принц здесь Трандуил спешивается и обращается к предводителю людей. И в этот момент Леголас понимает, что добрых чувств к Убийце дракона остаётся в нём всё меньше. Когда стоял Эребор, когда звучали колокола Дейла эльфы ступали на эту землю, но с Эсгаротом дел почти не имели — что мог дать им городок на воде? Только переправить товары с юга. Так что Короля Леса Бард видит впервые. И Леголас ревниво следит за его восхищённым взглядом, размышляя, сколь долго продержался бы этот человек, если бы не внезапная помощь отца? В колко-слепящем утреннем свете у Трандуила несказанно белая кожа и глаза как небо в самый ясный день. Волосы его — тяжёлые и гладкие — чуть отливают золотом на солнце. А серебряные одежды, метущие недостойную их землю, только ещё более подчёркивают его превосходство над смертными. И всё же… всё же отец говорит с Бардом как с равным. Это ранит. При виде обозов с едой люди оживают. Забыты рассказы о том, что Король Леса скуп и вообще себе на уме. Трандуил настойчиво опровергает свою не сказать чтобы добрую славу. Но Бард не забывает спросить об оплате, и Леголас смеётся про себя, наблюдая, как Король Леса смотрит на человека так, словно тот предложил заплатить за переданную через стол солонку. Ещё немного — и сам Леголас поверит, что он действительно пришёл помочь, не держа корыстных расчётов. Но, неожиданно для него, отец поддерживает мирные намерения Барда, лишь предлагая «на всякий случай» обсудить наилучшее расположение войск. В подтверждение своих слов Трандуил велит привести коня для Барда. Один из эльфов подводит к ним жеребца — белоснежного, с длинными сильными ногами. Тот идёт, недовольно вскидывая голову, всхрапывая и поблёскивая тёмным глазом из-под поднимающейся и опадающей чёлки. Трандуил принимает поводья у эльфа и передаёт их человеку. Спокойный в руках короля, жеребец встает на дыбы, стоит Барду коснуться узды. Тот не отступает: ловко перехватив поводья, он тянет их к земле, заставляя коня опуститься. Гордое животное беспокойно переступает копытами, но больше не противится. — Не думал, что он покорится тебе, Бард из рода Гириона, но ты, видимо, не так прост, как хочешь казаться, — доносится до Леголаса неспешный голос отца. По спокойно-прекрасному лицу короля трудно прочесть что-либо, но за долгие годы Леголас научился улавливать даже малейшие перемены в его настроении. Сейчас он видит мелькнувшую тень уважения и... интерес? Трандуил уже в седле, Бард, словно переняв быстрое движение короля, через мгновение оказывается верхом на одолженном скакуне. Бок о бок эти двое едут по дороге к Эребору. Переговоры предсказуемо заканчиваются ничем. Принц ждёт привычных насмешливых замечаний отца по поводу неудачи Барда. Но не замечает ничего подобного, сколько не приглядывается. Напротив, Король настроен весьма благодушно, словно Торин, благодаря усилиям Барда, всё-таки поступился своим упрямством. Сам Леголас за подобную оплошность был бы награжден пренебрежительным взглядом, и это в лучшем случае. С Бардом же Трандуил — сама любезность. *** Свет не перестаёт гореть в шатре его Короля. Стража стоит у входа, перекрывая путь любому. Леголас не знает ни покоя, ни сна. Он ничего не присваивал, никогда не объявлял своим, только почтительно склонялся перед своим Господином, покоренный мудростью и величием. Но сейчас он чувствует, будто его обокрали. И ходит кругами во тьме, как дикий зверь близ костра, обещающего лёгкую добычу, но пугающего своим пламенем. И перед глазами его встаёт картина из прошлого. Синее высокое, почти летнее небо, золотой ковёр, устилающий все подступы к дворцу, тонкая, звенящая тишина и… матёрый волк. Глаза зверя красны, как капли крови, он не внимает даже гласу короля. Он безумен. Трандуил отдаёт приказ убить волка — единственно правильное решение. Две петли сжимают хрипящее горло, концы веревок держат всадники, тянущие каждый в свою сторону. Несмотря на верёвки, волк не унимается, пытаясь достать хоть до одного из схвативших его, бессильно грызёт корни и рычит так, что кровь стынет в жилах. Леголасу тоже сейчас хочется впиться зубами во что-нибудь. Лучше всего — в горло. Он даже знает в чьё. Полночь, но не спит Трандуил в этот поздний час, Леголас чувствует это, жаром обдаёт его, когда лезут в голову впивающиеся острыми шипами мысли, судорога бежит по телу, как от озноба. Непрошенными встают перед глазами новые и новые картины. Леголас видит. Как Бард, против воли поддаётся мягкой магии правильной округлой речи. Как опутывает его шелковая нить — невидимая и неощутимая, но крепкая, что проволока. Как, определяя более выигрышное положение войск, Трандуил указывает на южный отрог горы, и узкая белая рука перекрывает человеческую — смуглую и широкую… И как замирает, затаив дыхание, человек, кожей впитывая проливающийся на его руку пульс. Леголас жмурится, настолько живо представляя себе всё происходящее, что на мгновение окончательно меняется местами с Бардом, тыльной стороной ладони ощущая ровное биение сердца, спокойными толчками разгоняющее кровь по руслам вен. Это выдуманное прикосновение отдаётся у него в ушах гулом, но, открыв глаза, он снова оказывается в своём ночном одиночестве. «Ты — великий король Ласгалена, разум твой вечен, тело нетленно, ты — отец мой, центр моего мира, неужели ты снизойдешь к смертному, неужели ты позволишь ему коснуться себя?» — вопрошает он небо, но то молчит в ответ. И всё же... всё же, главное — уберечь отца в завтрашней битве. Потом он подумает обо всём остальном. *** Орки напоминают Леголасу разворошенный глинистый муравейник, они подобны бегущим из вывернутого наизнанку дома насекомым, без толку барахтающимся, волочащим и бросающим песчинки. Чёрная копошащаяся масса, без начала, без конца. Уже склоны горы обагрились их кровью, уже теснят их лучников с отрогов, а копейщиков смяло этим приливом. Летучие мыши-кровопийцы кружат над этим царством смерти. А лавина уродливых тел всё не кончается, грозя похоронить под собою их всех — и неожиданных союзников гномов, и отчаявшихся, а оттого ещё более отчаянных людей, и ввязавшихся-таки не в свою войну эльфов. Пока не заканчиваются стрелы, он отсчитывает ими отнятые жизни орков, мешками катящихся по пологому склону. Среди этой чёрной массы серебряной молнией сверкает меч отца, без промаха разящего своих противников. Король первым врезается в гущу боя, ведя свои войска, окликая их и поддерживая, чтобы они выстояли и победили. Смысла кличей не слышно, но само присутствие Трандуила вселяет в его воинов надежду: орки неминуемо находят свою смерть если оказываются поблизости от него — от меча ли или от рогов и копыт его оленя, которыми он проламывает их бошки или вспарывает животы, оставляя корчиться на земле. И кажется, ничто не может помешать эльфийскому правителю, но стоит ему ворваться в осаждённый Дейл, как орки обступают его, не оставляя и малейшего просвета. Пробивая себе дорогу, его боевой зверь подцепляет нескольких на рога, но вскоре, получив несколько стрел в грудь, падает, конвульсивно содрогаясь. Трандуил вылетает из седла, рискуя сломать себе шею, но в следующее мгновение поднимается во весь свой немалый рост. Его окружает не меньше десятка тварей, опасно вскинувших кривые ятаганы. Леголас видит, как к отцу начинает отчаянно пробиваться Бард, и понимает, что человек всё равно не успеет. Правда, совсем не потому, что Трандуил проигрывает. В глазах Барда видна решимость если не защитить эльфа, то хотя бы отстоять его тело, а Леголас почти смеётся, глядя на то, как Бард, едва ли не кубарем преодолевает пологую дорогу. Нетопырь опасно близко пролетает над головой человека, он пригибается, а когда выпрямляется — Трандуил уже стоит посреди горы трупов, а немногие уцелевшие уползают прочь на четвереньках. Оглянувшись, король вновь бросается в бой. Снова один. В следующий раз Леголас видит отца сражающимся с громадным, размером с медведя, вставшего на задние лапы, троллем. Тот орудует тяжёлой булавой, но Трандуил легко, словно танцуя, избегает смертоносных ударов. Это понятно Леголасу. Но не Барду, таки нагнавшему Трандуила. Уловив момент, человек всаживает меч троллю под лопатку — неудачно, неглубоко и под углом. От этого удара тролль ещё больше звереет и очередным замахом булавы чуть не сметает обоих. Леголас решает вмешаться. Обогнув недоумённо моргающего человека, он неуловимым движением всаживает кинжал в горло троллю. Как сквозь вату слыша гулкий шум, с которым тот валится, Леголас на несколько мгновений встречается глазами с отцом, потом кидает уничижительный взгляд на человека, и, забрав свой клинок, вновь ныряет в битву. Леголас не видит отца, но вслушивается в сигналы: боевой рог перекрывает гвалт боя, давая понять, что происходит. Враги перевалили через Гору и прорываются в долину. Эльфов, людей и гномов теснят, и Трандуил, созвав ближайших эльфов, отступает к Вороньей высоте. Бард приказывает людям прикрыть небольшой отряд эльфов-лучников. Спина к спине они бьются с Трандуилом, но их теснят, прижимают к скалам. Орки всё прибывают. Это могло бы стать концом истории, — один за другим эльфийские и человеческие воины падают под ударами орков. Но исполинская тень накрывает их, и одновременно с этим чей-то тонкий голос сверху кричит: — Орлы! Это спасение. *** Стоя на краю стены, Леголас смотрит, как часть кладки, обвалившись, погребает под собой поверженного им Больга, и переводит взгляд дальше — на равнину, где гордые птицы сметают всю скверну своими крыльями. Где они, вцепившись когтями в широкие спины троллей, поднимают их в воздух и бросают на острые пики. Где... его взгляд прикипает к одной точке: снова этот человек. Бард не может оторвать глаз от кого-то, кого Леголас не видит — скалы закрывают обзор — но он не сомневается, что этот кто-то — отец. Отстранёно он слышит плач Тауриэль и понимает, что ничем не может помочь ей. И ещё он понимает, что устал. Совершенно устал от этого всего, когда так сложно понять даже самого близкого тебе. Хочется чего-то простого, не пропитанного множественными смыслами происходящего. Глубокая, возможно, отчаянная, жажда покоя овладевает им. Уже отходя от края стены, он видит алый отблеск плаща отца. Тот поднимается на Высоту. Здесь, на продуваемой всеми ветрами площадке, и приходит к нему решение. Только бы он смог осуществить его. — Я не вернусь, — если он посмотрит на Него сейчас, он не сможет уйти. — Куда же ты пойдёшь? — мертвенно-спокойный голос отца бьёт его в спину. — Я не знаю, — он все же оглядывается, почти против воли. Трандуил протягивает руку, призывая сына. Леголас, качнувшись в нерешительности, подходит, привлечённый отцом. Как настороженный зверь, медленно ступая по камням, словно это острые шипы, готовые проткнуть ему ногу. Лицо отца абсолютно бескровно, чёрные брызги крови еще ярче выделяются на нём, а глаза... Что-то обрывается в нём от этого взгляда. И какое-то отчаянно-умоляющее, и потому оглушающее: — Леголас!.. Отец искательно заглядывает в его глаза, касается ладонью лица. Принц не может ни шевельнуться, ни отвести взгляд от просящих глаз Трандуила, и замирает, зачарованный, уже не нуждаясь в его словах. Потому что уходить надо было сразу. — Мне... я не смогу без тебя, — ранящий сердце шёпот. Хотя нет. Уже не ранящий. Что бы он ни думал себе, что бы ни собирался сделать прежде — его место рядом с отцом. *** — Ты ведь знал, что я не смогу уйти? — Леголасу хочется верить, что это не он дал слабину в последний момент. Что то, что он остался — его предназначение. Его рок. Трандуил устало прикрывает глаза: —Я был очень... растерян, когда ты сказал мне это, — Отец касается его щеки, у него тёплые ладони. — Ты сердце этого леса. И моё сердце, — Леголас трётся щекой о ласкающую ладонь, уже собираясь поцеловать её, когда его взгляд падает на шкатулку, стоящую на походном столике. Замки её выполнены в виде змей, крепко стискивающих в пастях собственные хвосты. «Опять змеи» — с какой-то досадой думает Леголас. — Что это? — интересуется он у отца. — Подарок. — тот легко пожимает плечами. — От друга. На долгую память. Леголас подходит к шкатулке и бесцеремонно откидывает крышку. На белом шёлке, выстилающим её изнутри, сверкают и переливаются в неверном свете свечей оправленные в серебро изумруды, столь чистые, что напоминают капли росы в чашечках листа. — Бард… — горько шепчет Леголас. Трандуил же, секунду простояв неподвижно, перекидывает волосы за спину и идёт в жилую часть шатра. Не оглядываясь. Леголас следует за ним. — Это ожерелье было отдано Барду Даином, в знак союза между их народами, и как возвращение наследия Гириона, — лениво говорит отец. — Бард подарил его мне… — Какая трогательная клятва верности, — Леголас гневается уже сам не зная на кого в первую очередь. — И за что ты получил его? — Это лично решение Барда. Он захотел, чтобы была память о нашем союзе; люди смертны и стремятся оставить частичку себя в чём-то нетленном. — Память лично о нём! — Леголас чувствует, что злится больше и больше. Трандуил едва заметно вскидывает голову, длинно и долго вздыхая, так, что раздуваются крылья его тонкого носа. И от этого жеста Леголасу будто кровь ударяет в голову. — Но ты... ты мой! Трандуил, чуть поведя подбородком, смеётся, протягивает руку за бокалом. «Новая игра, — понимает Леголас, — но теперь в неё играют двое». — Замолчи, — чуть ли не шипение вырывается из его рта. Леголас шагает вперёд, смыкая кольцо пальцев на обманчиво хрупком запястье, разворачивая, дёргая на себя. Трандуил скалит белоснежные зубы, что-то волчье появляется в его лице. Совсем так, как незадолго до того, чтобы перерубить лук Тауриэль. Он вырывает руку, поднимая ее в угрожающем жесте. Леголас перехватывает эту руку, шагает вперёд, и жёстко — он почти сразу раскаивается в этом той частью разума, которую ещё не затмило жаркое марево — сжимает второй гладкие волосы на затылке, тянет на себя и почти грубо впивается в губы, поглотив всхлип, которым на его поцелуй отвечает Трандуил. Неожиданно покорно отец размыкает губы, впуская его язык, и замирает в таком явно неудобном для него положении, не пытаясь ни высвободить волосы из болезненной хватки, ни просто оттолкнуть, несмотря на свободные руки. Когда воздуха перестаёт хватать, Леголас отстраняется, разжимает занемевшие пальцы, вынимая их из серебристых волос, и тут же к своему изумлению — и, через мгновение, гневу — замечает довольное выражение, подобно солнечному лучу мелькающее на лице короля. Это от чего-то так бесит его, что, схватив отца за ворот камзола, он толкает его на шкуру, устилающую пол у кушетки. Трандуил оступается, но не падает, вцепившись в плечи сына. Леголас резко подаётся вперёд, врезаясь в грудь и одновременно обхватывая шею отца, утягивая его вбок. Такого натиска Трандуил не выдерживает и, падая, выгибается всем телом, словно хочет задержать падение. Они оба ударяются об пол. Трандуил вцепляется ему в плечо и предплечье, стараясь сбросить. Они перекатываются с бока на бок, с силой, но в абсолютном молчании — это неистовая борьба. Но это не похоже на бой. Они катаются по полу, сплетясь в тесном объятии. Леголас рвёт камзол на отце, мелкие пуговицы теряются в густом мехе. У Трандуила преимущество в росте и весе, зато Леголас гибче и изворотливей. И всё же они хотят одного и того же, а значит — финал давно известен. Прижав руки отца к полу, Леголас нависает над ним, вглядываясь в неясную, словно размытую радужку глаз, и снова целует, кусая нижнюю, уже и без того поалевшую губу. Длинные ресницы вздрагивают и опускаются, скрывая затуманенные глаза, Трандуил отвечает на поцелуй. Вновь взглянув ему в лицо, Леголас ничего не может прочесть, так оно спокойно. Светлое, столь правильное, что, заглядевшись на него, он перестаёт дышать. Маска красоты — мог бы назвать её сейчас принц, если бы не слишком яркие от прилившей крови губы и не растрёпанные волосы, тонкими прядями падающие на лоб и цепляющиеся мягким изгибом за скулы. Глаза на прекрасном лице закрыты, и Леголас касается губами нежных век. Отец не сопротивляется, лежит, придавленный им, столь спокойно, словно всё происходящее — правильно и единственно верно. Леголас решается отпустить его руки и отвести упавшие на лицо волосы, мимоходом лаская гладкий лоб и очерчивая пальцами скулы. Трандуил открывает глаза и смотрит на него, на щеках его проступает румянец, глаза — совершенно чёрные из-за расширенных зрачков. В них тьма и страшная, какая-то всепоглощающая страсть. Это слишком. Настолько, что Леголасу больно смотреть. Отец сцепляет пальцы в замок на его затылке в тот момент, когда Леголас уже хочет отстраниться, и целует его с тягучей, как мёд, нежностью. Поцелуй получается влажным и жадным. Он собирает с отцовских губ терпкий привкус вина, вжимается в него до сладкой боли и тяжести, собирающейся в паху. Что-то восхитительное, близкое к счастью переполняет его. И уютная мягкость шкуры, на которой они лежат, и ровное тепло, идущее от жаровни рядом, и биение чужого сердца совсем близко — всё это, несмотря на то, что за тонкими полотнами шатра находится целый лагерь полный эльфов и людей, создаёт ощущение, будто они одни в своём укромном мире. Леголас прихватывает зубами нежную кожу на подставленной шее, прижимается губами к учащенно бьющейся венке. Это так ново, восхитительно... драгоценно, всё равно, что самые прекрасные камни из сокровищниц всех эльфийских владык. Он хочет собрать их все. Хорошо, что пуговицы разлетелись — одной морокой меньше. Однако шнурки никто не отменял, приходится развязывать их дрожащими от нетерпения пальцами, ещё и стараться не торопиться с этим, чтобы не затянуть узкие полосы в тугой узел. Трандуил под ним дышит медленно, словно сдерживает дыхание, пытаясь успокоиться и контролировать ситуацию. Это неожиданно злит Леголаса, и он трётся о его бёдра, через одежду чувствуя чужой жар, скользит языком по тёплой ложбинке у шеи. Дыхание Трандуила рвётся, как натянутая струна, сбивается и тяжелеет. Леголас отводит слои ткани, ведёт губами по груди, требовательно давит коленом на сведённые бёдра, стягивает одежду с плеч. На боку тёмным пятном выделяется синяк; Леголас проводит по нему кончиками пальцев. — Жаль, что меня не было рядом. Тот, кто причинил тебе вред, не прожил бы долго, — покаянно выдыхает он. — Он и так прожил недолго, — усмехается отец, обнажая белые зубы. Леголас целует поврежденное место, одновременно проводя ладонью по внутренней стороне бедра, едва задевая пах тыльной её стороной. Под тканью так твёрдо, так восхитительно жарко, что он совершенно некстати вспоминает подобное прикосновение к себе тогда, в коридоре дворца. И вновь необузданная злоба вскипает в его крови — он бесцеремонно тянет за пояс штанов; на удивление Трандуил помогает ему в этом, чуть выгибаясь, приподнимая бёдра. Это снова тушит искры ярости, готовые разгореться в нём. Наконец-то! Всё его тело трепещет от предвкушения. Леголас привстаёт на коленях, возвышаясь над лежащим под ним отцом. Трандуил смотрит снизу вверх. Обнажённый, открытый. Прекрасный. Абсолютно. Кожа чистая, гладкая, будто чуть светящаяся на фоне тёмной шкуры, даже ушибы не портят её — Леголас замечает еще один на бедре — их просто не видишь, когда смотришь на всё это великолепие. Волосы, в которых будто нашли прибежище звёзды — так они мерцают в полумраке шатра, плавный изгиб шеи, широкая линия плеч, узкие талия и бёдра... Это может заставить потерять разум. Это, и то, что отец смотрит на него своими тёмными глазами, в которых читаются лишь призыв и желание. Одна нога у него согнута в колене, Леголас проводит по ней рукой, другая чуть отведена в сторону. Леголас понимает, что вновь затаил дыхание, и покаянно склоняется на выдохе, опаляя порозовевшую кожу бедра, берёт в рот жаркую головку, влажно скользящую по нёбу. Трандуил глухо стонет, и это ударят в голову так же сильно, как выдержанное вино. На вкус он напоминает сладковатые древесные соки. Леголас ни к кому не прикасался подобным образом, но тихие стоны — Трандуил прикусил ладонь — поощряют к дальнейшему. Он старается взять больше возбуждённой плоти, но нехватка воздуха заставляет отступить, и тогда он принимается водить языком по рельефным венам, и жадно собирать с головки выступающую влагу. Пальцы отца зарываются в волосы, подсказывая — не давят, только дают направление. Леголас впитывает его вкус, запах, вслушивается в стоны, рождённые его горлом. Собственное имя неожиданно отрезвляет, хотя должно бы опьянить ещё больше. Тяжёлая истома разливается по телу вместе в бегущей, как горный поток, кровью. Боль, собирающаяся внизу живота, становится почти невыносимой и Леголас отстраняется. Он потом воздаст ему сторицей, обещает себе Леголас, слыша протест в голосе отца, и поспешно раздевается, чувствуя, как на предплечье у него наливаются багрянцем узкие следы от пальцев короля. Он не сдерживает облегченного стона, когда давление ткани уходит. Трандуил лежит, чуть приподнявшись на локтях, глаза его всё так же темны, а скулы, отмечает Леголас, пылают, окрашенные ярким румянцем. Медленно скользнув по нему взглядом, отец опускается на спину, откидывая голову, и тем самым открывая шею. Жест — как дозволение делать всё, что угодно. Леголас шире разводит его колени, устраивается между бёдер. Всем телом прижимается к нему: к плечам, груди, животу, наконец-то — тепло к теплу, кожа к коже — вжимается в него со всей страстью. Целует, впиваясь в губы, запускает пальцы в густые волосы. Трандуил выгибается ему навстречу, сжимает его бёдра ногами. Есть что-то тревожно смущающее в том, как открыто принимает его отец в объятия своих рук. Возможно, из-за этой, так не свойственной ему уступчивости. С безотчетной нежностью Леголас касается поцелуями его висков и скул, и нетерпеливо скользит рукой вниз, Трандуил охает, прикусив в ответ его нижнюю губу. Он сам пылает жаром, как и Леголас, который опускается вниз, целуя уже плечи, скользя рукой еще ниже, и касается, наконец, искомого. Кожа горячая настолько, что удивительно, как не обжигает, и нежная, нежнее чем что-либо. Собственное желание чуть утихает перед страхом навредить, и он только и осмеливается, что погладить горячую ложбинку. — Масло. — Хриплый, совсем не похожий на привычный, голос. — Целебное. Там... на столе. Ёжась и досадуя на паузу между ласками, Леголас возвращается к Трандуилу, по пути отвинчивая крышку флакона. Ему не хватает сил на новые поцелуи, он просто выливает на ладонь пахнущую травами жидкость и проводит ею по бархатной коже. Трандуил сжимает мех в кулаках, сдавлено шипя сквозь зубы. Он не осознаёт, из какого знания появляется это. Только бы не причинить боли. Провести, размять, расслабить, и только тогда медленно войти одним пальцем. Он следит за выражением лица отца, тот дышит сорвано, перекатывается головой по шкуре, закрыв глаза. Он вводит второй палец. Гладкий, глаже шелка, жаркий, узкий, что даже пальцам тесно, и как-то сладко и страшно одновременно — как же будет, если он войдёт. И непрошеная мысль наполняет стыдной радостью — значит, Бард с ним не был. По крайней мере, не так. Чужие бёдра сбивчиво толкаются навстречу, пальцы скользят чуть свободней. Трандуил коротко, как-то рвано стонет, сжимает руку в кулак, так что видны сухожилия, другой перехватывает запястье Леголаса, тянет на себя. Тот подчиняется. С внутренней опаской следует навязанному движению, успев смазать и себя ещё влажной ладонью. Лбы их соприкасаются, волосы смешиваются, пока он, насколько может сейчас осторожно входит в него. Трандуил, захлебнувшись воздухом, выгибается, открываясь этому прикосновению. Постепенно, с паузами (как же это сложно!) пока чужое, коротко-горячечное дыхание не станет ровнее, а потом не может — входит до упора, до ярких кругов перед глазами. Все мысли — их и так почти нет — уступают инстинктам,. Толкается сильно, неудержимо, всё-таки спохватываясь и глуша стоны отца поцелуем… Судорожная дрожь тела, особо громкий вскрик, также проглоченный им… Леголас запоминает правильное направление. Снова и снова задевает то место, от которого Трандуил глухо стонет ему в рот. Еще несколько толчков и волна захлестывает их, поглощая всё кругом, переворачивая мир. И, ослепительной черной вспышкой где-то в мозгу, Леголас уже не слышит ни Его, ни себя. Когда плывущее состояние сменяется неустойчивым усталым равновесием, Леголас ложится рядом и прижимается к отцу. Трандуил поворачивается и, поцеловав его в лоб, накидывает на них край шкуры и замирает, дыша спокойно и мерно. Мех укутывает их мягким, пушистым теплом. Ленивые мысли забредают в голову, хотя, скорее, это уже не мысли, а ощущения. У Леголаса на удивление мало воспоминаний об их единении, и все они кружатся быстрым вихрем алмазной крошки. Он помнит, как Отец обхватывает его за талию, скрещивая за его спиной ноги и яростно подаваясь навстречу. Как в последние секунды он оставляет свою метку между шеей и плечом, прикусывая почти до крови. Как уже потом они словно в лихорадке шепчут друг другу что-то отрывистое, беспокойно-нежное. Страсть ослабила их сознания и тела, и они погружаются в не по-эльфийски крепкий сон. Но даже во сне он не может не заявить права на отца — перекидывает руку через грудь, обнимая за плечо. Поутру, осторожно приподнявшись на локте, он любуется отцом. Сейчас расслабленное лицо Трандуила кажется лишь чуть старше, чем у него самого. Леголас невесомо проводит по высокой тонкой скуле, и задерживает пальцы на нежной коже. От касания король просыпается. За время, что они встают и одеваются, они не произносят ни слова, но и напряжения между ними нет. И только одна мысль тревожит сейчас Леголаса. — Ты ведь откажешься от его дара? — Я подумаю. Трандуил наклоняется и целует его в губы, до крови на гладкой внутренней стороне. Слишком больно для поцелуя, даже страстного. — Найдите предводителя людей, — через какое-то время приказывает король. *** Что говорит Трандуил Барду, оставшись с ним наедине, остаётся тайной, но Леголас внутренне ликует, видя, как покидает Бард шатёр отца, неся в руках злополучную шкатулку. Его счастье длится недолго — гадкая вещь вновь меняет хозяина, но уже при стечении народа. Казалось бы, это должно возмутить его, но нет. Поражаясь собственному равнодушию, Леголас наблюдает, как Бард Лучник преподносит Королю Леса дар в знак союза их народов. С затаённой радостью он слушает, как отстранено говорит Трандуил с человеком, роняя слова, подобно тяжеловесным золотым монетам. Как смотрит на короля смертных, едва повернув голову, его Повелитель. С окончанием всех церемоний эльфы отбывают. Они направляются в сторону родного леса. Бард вместе со своими людьми остался далеко позади, и в ближайшее время не побеспокоит их, однако заноза всё ещё сидит в сердце Леголаса. С дотошностью, с которой скупец спрашивает свой долг, он снова заговаривает о двусмысленном даре Барда и неприятностях, которые он может повлечь. — Неосторожно принимать подобное, — Леголас замолкает на секунду, подбирая слова, он не хочет памяти о Барде в их доме, как бы она ни была обставлена. — Даин вернул это ожерелье Барду, как наследие его предков, как знак, того, что правление его Под Горой будет справедливым. Как отнесутся гномы к тому, что столь символичную вещь передарили? И кому — эльфам, к которым они никогда не питали особо дружественных чувств, — он опасливо косится на отца — на грани грубости говорить такое королю, однако тот спокойно воспринимает его слова. — Не осложнит ли это наших отношений с гномами? Отец чуть оборачивается к нему: — Этот дар в глазах людей будет символом единства между нашими народами. Люди увидели, что мы заключили союз, это дало им надежду, что эльфы не оставят их в дальнейшем. А она нужна им не меньше чем нам, ведь, имея её, они не станут нашими врагами. К тому же, несмотря на происхождение, ожерелье — собственность Барда, и он имел полное право распорядиться им по своему усмотрению. — И вновь переводит взгляд вперёд. Свет бьёт ему в лицо, но он не опускает ресниц, пристально разглядывая раскуроченную дорогу. Без того большие глаза кажутся ещё больше, придавая ему вид по-детски удивленный. На рассвете всё выглядит иначе, чем есть, — вспоминает Леголас. Это лицо, высветленное восходящим солнцем, кажется зыбко-нереальным, так что он еле сдерживается, чтобы не провести по тонкому скату скулы, чтобы убедиться, что едущий рядом есть та же плоть и кровь что и у него, а не сотканное из света создание. — Как бы ты не хотел, нам всё равно нужно будет встречаться с правителем людей — они наверняка захотят обновить торговые договоры, — вдруг говорит Трандуил, разбивая голосом зачарованную тишину. Леголас вздрагивает от неожиданности. С некоторым раздражением он понимает, что старая истина не работает. Очарование восхода уходит, а отец снова вызывает саднящую смесь чувств. — Всё проходит в этом мире, и к смертным это относится в большей мере, — через пару вздохов отвечает он. Трандуил ведёт плечами в красивом, отработанном за века жесте, которым он порой выражает неудовольствие, и крепче сжимает бока лошади, уходя вперёд. Леголас мечтательно смотрит вслед купающейся в солнечном свете фигуре. И всё же, «всё проходит» — самая правдивая из истин. Рассвет возвращает себе свою мягкую красоту. Он пускает коня рысью, снова становясь по правую руку от Отца.