Разрушить и построить

Запись, затерянная в глубинах сети. По правде говоря, Джим никогда в жизни не собирался её искать. И всё же это видео ролик с молодым и тогда ещё многообещающим доктором Маккоем, так что Джим не может противиться соблазну (да и кто бы на его месте смог, в самом деле?). Это семейное видео — с празднования какой-то годовщины. Наверное, в сеть его когда-то сбросила Джослин, показать коллегам: подобное отношение к личной жизни точно не свойственно Боунсу. И вот он, Боунс, Леонард Маккой, доктор медицины, доктор наук и чёрт знает чего ещё, заливисто смеётся, нежно щекочет маленькую девочку, устроившуюся в его больших и надёжных руках и валяется в траве вместе с ней и с красивой женщиной (очевидно, делает вывод Джим, Джослин) под сенью персиковых деревьев. Боунс кажется таким молодым, что с первого взгляда его сложно узнать. Здесь он ещё даже не Боунс, разумеется, и жена игриво называет его “Лео”. От прозвища веет такой теплотой, лаской и влюблённостью, что Джим вынужден бороться с мгновенным ощущением ревности. Никаких неуходящих морщин на лбу — широком и чистом; никаких постоянно опущенных вниз уголков губ — нежных, почти как у ребёнка. В его завораживающих зелёных глазах плещется свет, и во всём его облике — пухлых щеках, открытой улыбке и беззаботно взлохмаченных волосах (чуть растрёпаннее и на несколько сантиметров длиннее, чем Боунс нынешний счёл бы приличным) — чувствуется тепло. Тепло, и свобода, и счастье, и Джим не может оторваться от экрана, впиваясь взглядом в такие знакомые черты. Боунс, которого знает он (уже, по крайней мере, полтора года как) определённо может излучать теплоту, но кажется, что юный Лео давным-давно растерял свою пламенную страсть к жизни, а хмурый Боунс и не подумал её искать. И осознание этого отзывается в Джиме неожиданной болью. *** Боунсу он ничего не рассказывает. Даже не спрашивает украдкой. Но всякий раз, когда они видятся, всякий раз, когда оба сидят в комнате и готовятся к лекциям и Джим молча наблюдает за Боунсом, ему становится больно за друга, и он страстно желает, чтобы на лице того вновь расцвела та упоительная улыбка и смягчился взгляд. От невозможности увидеть того очаровательного Маккоя, каким тот был на записи и которого сам похоронил под горечью и настороженностью, становится почти физически больно. Как будто он вынес себе приговор и безропотно приводит его в исполнение. И всё-таки Джим отказывается приговаривать Боунса — какие бы грехи тот на себя ни брал. Джим начинает расследовать. Тайно, чтобы оскорблённый Боунс не запретил туда лезть. То, что Джиму удаётся найти, не сулит ничего хорошего, и пока он смотрит запись бракоразводного процесса по делу Боунса, в горле у Джима разрастается жгучий ком, из-за которого он не в силах произнести и слова. Она — Джослин — врёт, не краснея, осуждающе глядя на своего уже-почти-бывшего мужа; она говорит, что он никогда не заботился о её (Джиму хочется закричать: “Их”) маленькой Джо; она утверждает, что Леонард (нет, конечно, уже не милый Лео, но ещё не Боунс) — некомпетентен и безответственен… Это враньё — шитое белыми нитками, если бы спросили Джима, — приводит Леонарда в ярость, вышибает у него из-под ног почву, но всё заканчивается в пользу Джослин (не в последнюю очередь из-за предвзятости судьи). Леонард — с его логикой и упрямством в споре — стоит перед ними беззащитный. Отчаяние видно в его темнеющих глазах, но он держится прямо, словно собирает в кулак всю растёрзанную гордость, пока выносят вердикт. Когда Джим появляется дома, Боунс сонно бормочет что-то про остывший ужин на столе и две минуты спустя уже негромко сопит. Джим заглатывает еду, оставленную ему Боунсом, и тихо преодолевает расстояние до кровати. Боунс лежит ничком, измученный, вымотавшийся, и, судя по тому, как он тщетно пытается натянуть на себя одеяло, ему неуютно. Джима захлёстывает внезапной волной нежности, и он аккуратно укрывает Боунса. И пусть сейчас, думается Джиму, Боунс выглядит сильно старше, чем на том видео с годовщины, он всё равно потрясающий. Линии на его лице стали резче, в глаза вместо нежных щёк бросаются острые скулы, а некогда трогательная юношескость превратилась в очаровывающую зрелость, пусть полную горечи. Джим бессознательно-болезненно тянется к нему, чтобы провести по приоткрытым губам. Он неохотно одёргивает себя и клянётся в тишине, что не сделает и шага к Боунсу, пока не разрешит эту несправедливость. И Джим ищет доказательства, всю возможную информацию, которая может оказаться полезной. Самое сложное — скрываться от Боунса. Который с большим подозрением относится к недосыпу Джима и которого уже едва ли можно обмануть под предлогом любовных похождений. Проходит несколько недель, и близятся весенние каникулы. Джим оставляет на столе у Боунса загадочную папку. И уезжает прямиком на полевую практику, не включая коммуникатор. *** Боунс встречает его на их чистой маленькой кухне; руки его сложены на груди, а брови нахмурены. Однако во взгляде его появилась какая-то новая цель, так что Джим делает шаг вперёд и кротко кивает в знак приветствия. — Не уверен, что мне нужно знать всё, — ворчит Боунс, как обычно, — но твои методы точно не помешает усовершенствовать. Может быть, добавить немного общения с окружающими?.. Ты мог бы мне хоть что-нибудь сказать, знаешь ли. — Не был уверен, что тебе понравится, — Джим дёргает плечом на вскинутую Боунсом бровь. — Ты же сам сказал. Мои методы и всё такое. — Неисправимый гений, — бурчит Боунс и вдруг вскакивает с места, а в следующий миг крепко обнимает Джима, и Боунс тёплый и такой близкий, и эти глаза, в которые он наконец решается посмотреть, — такие родные. — Я хочу, чтобы ты поехал в Джорджию на каникулах, — Боунс полушепчет, как будто у него пересохло горло. Его глаза — осознаёт Джим — его прекрасные зелёные глаза светятся, сияют, горят. — Это была бы честь для меня, — отзывается Джим тихо, поднимая руку и касаясь заострённой скулы, а затем, после мгновенного замешательства, волос — мягких и податливых прядей, скрывающих точёный висок. — Честь, чёрт побери, — бормочет Боунс и приникает к губам Джима, невесомо, едва касаясь. — У тебя ведь получилось? — уточняет Джим, когда они размыкают губы. Боунс издаёт смешок — всамделишный и добродушный смешок, правда! — и ласково треплет его по лбу. — Из нас двоих параноик — я, не забывай. Джослин разрешила мне навещать дочь. Спасибо тебе и твоим слегка противозаконным навыкам. — У меня было вдохновение, — шутливо сознаётся Джим и целует его со всей силой, изучая мягкий рот и страстно подающийся ему навстречу язык. *** Наступают каникулы. Их шаттл (первый утренний) приземляется посреди яркой красочной Джорджии, так любимой Боунсом. Джоанна очаровательна и прямолинейна, как и её отец. Ей интересно абсолютно всё; она забрасывает их обоих невозможным количеством вопросов о Звёздном флоте, начиная с устройства мостика звездолёта и кончая типичным меню на завтрак. Джослин и её новый муж Тридвей держатся в стороне. Их сложно обвинить в негостеприимстве, однако иногда Джим ловит их взгляды: Тридвея — любопытный, но ничего сверх, а вот в глазах Джослин читается скрытая ревность. Поздно ночью Джим не может заснуть, лёжа рядом с Боунсом в его цепких руках, и наконец понимает. Джослин, с её амбициями и гордостью, просто не могла оставить его в покое. Не вынесла своего “второго места”. Что ж, теперь она определённо во главе семьи, думает Джим рассеянно, однако из Тридвея никогда не получится Боунс. Джим бросает попытки заснуть и смотрит на Боунса, не мигая, наблюдая за тем, как трепещут его пушистые ресницы. Солнце начинает подниматься, и он чуть сдвигается, выбирая ракурс получше. Боунс хмурится во сне — пылающее солнце разукрашивает его красивые черты всеми оттенками красного — и прячет лицо у Джима на плече, обвивая рукой за шею. Джим осторожно берёт его ладонь в свою и невесомо целует. Люди заслуживают того, чтобы о них заботились. А значит, Джим Боунса будет оберегать и лелеять.