Шах и мат

Она смотрит на него — такого родного и такого чужого одновременно — и не может подобрать нужных слов. Ее очень многому научили, вот только не объяснили, как себя вести, если в качестве врага выступает один из братьев по эстернату. Она не была настолько проницательна, как Фандорин, но распознать в Шарле д’Эвре искренне-лживую натуру у нее получилось еще в первые дни их знакомства. Варя сравнивала его с человеком, который, услышав шутку, смеется не над ней, а над мыслями в своей голове — специально вызывая самые смешные воспоминания, чтобы смех казался натуральным. О, она сразу его раскусила, потому что сама была такой. Только играла более искусно — Миледи всегда хвалила ее за тонкую психологическую игру. — …ни за что не хотел бы подвергать вашу жизнь опасности. Ей хочется спросить у него или самой Судьбы — почему же все сложилось так? Пусть друг превратился во врага, с этим можно жить дальше. Все-таки любовь к Родине и странную логику Шарля она вполне могла понять. Вот только что делать со знанием, доставшимся ей совершенно случайно?.. Как ей быть с этой почти влюбленностью? Есть ли какая-то золотая середина? Обязательно ли выбирать между долгом перед Родиной и долгом перед семьей? Конечно, она делала то, что могла — ловко сглаживала конфликты и помогала Фандорину с расследованием. Вот только эта ужасная война тянула из России слишком много соков, и все сделанное ощущалось лишь каплей в море. — Мадемуазель? Ее молчание, естественно, понимают по-своему. — Миледи никогда не хотела бы такого, — устало замечает она. Это детям легко хранить свои секреты. Но, вырастая, они теряют эту способность. Теперь тайны не крылья, а груз на плечах. В глазах Шарля на мгновение вспыхивает странная радость, но она быстро сменяется легким разочарованием. — Однако, — он усаживается в кресло напротив, не выпуская из рук пистолета. — Месье Фандорин поведал вам мою историю? Нехорошо получается, мадемуазель Барбара, вы знаете обо мне очень многое, тогда как я не знаю о вас почти ничего. Варя чувствует себя странно расслабленной и, наконец, чуточку счастливой, словно она снова очутилась в любимом эстернате, среди друзей, где самое сложное — решить задачку с несколькими звездочками. — В семь лет, потеряв родителей, я попала к Миледи и воспитывалась в ее пансионате, далеко-далеко, в Швейцарии, — она замечает на его лице и облегчение, и ту странную радость, которую пока не может себе объяснить.— У меня обнаружились отличные способности к аналитике, кроме того, я хорошо разбиралась в психологии людей, чувствовала их мысли и эмоции. Так меня отправили в педагогику. Она делает глубокий вдох — это совершенно новый опыт, чудесный и ужасающий, довериться так, почти до самых глубин. — Но вскоре началась война, и я поняла, что не могу сидеть на месте, — Варя криво, почти грустно усмехается. — Даже придумала хорошую причину — поехать за женихом… Вот только не все пошло гладко. Наверное, судьба. — Да, очевидно, это карма, — соглашается Шарль. И добавляет с печальной улыбкой: — Если Турция выиграет, вы не поедете со мной в Адрианополь, правда? Конечно, не поедете, — тут же отвечает он сам себе, — мы оба слишком любим свою родину. Издали раздается треск стрельбы, нарушая тяжелую тишину. Варя знает, что война скоро закончится, а еще она знает — чувствует — что из этой комнаты живым выйдет только один из них. Ей хочется сказать что-то ободряющее, что-то правильное, лишь бы развеять эту горькую тоску о будущем, которого никогда не наступит, но она молчит. Потому что в этой ситуации нет правильных слов или действий. Потому что единственное, что она может сделать — это взять его за руку и молить Бога о чуде, которое сможет разрешить все их проблемы, чтобы все были довольны и счастливы. Конечно, Шарль аккуратно, с нежностью сжимает ее пальцы в ответ. И, кажется, тоже молит своего Бога о чуде. Вот только настоящего чуда не происходит. После длинного-длинного мгновения до них отчетливо доносится протяжное «ура!», и Варя не может разобрать, что она сейчас ощущает — облегчение или горечь. Она смотрит в глаза своему почти брату и видит в них смирение, окрашенное легким разочарованием и усталостью. — Ваше заточение окончено, мадемуазель, — Шарль тепло улыбается и целует ей руку на прощание. — Приятно было с вами познакомиться. А Варе до сих пор кажется, что это какой-то абсурд, и она медлит, не зная, как ей проститься с ним. — Я буду помнить вас, — глухо отвечает она. И позволяет себе легонько коснуться губами его щеки. — Если есть что-нибудь, что я могу сделать… Шарль несколько мгновений смотрит ей в глаза — серьезно, с мягкой теплотой, а потом кивает: — Есть кое-что. Я не прошу вас быть осторожной — вы все равно меня не послушаете и уйдете из педагогики куда-нибудь в политику или революцию. Я прошу вас — будьте счастливы, несмотря ни на что, и, если вам доведется еще раз побывать в Турции, пожалуйста, искренне насладитесь прогулкой. Не хочу, чтобы у вас сложилось плохое впечатление о Турции. — Обещаю, — едва слышно говорит она после короткой паузы. В глазах подозрительно щиплет, и Варя быстро, чтобы не передумать, пересекает комнату и выскальзывает за дверь.Теперь пути назад больше нет. Она почти сталкивается с бледным Фандориным, замечает Мизинова у выбитого окна — и чувствует дикую усталость. — Как Мишель? — спрашивает она больше из-за необходимости что-то сказать. Эраст Петрович что-то отвечает, но Варя слушает его вполуха. Ей хочется извиниться или потребовать извинений — все равно, лишь бы как-то разбавить эту звенящую тишину в голове. На мгновение ей даже кажется, что Фандорин поймет, единственный из всех, кто сможет понять, и, возможно, даже… Она обрывает эту мысль как ненужную и чужую. В конце концов, в ее жизни уже свершались чудеса. Наверное, надеяться на еще одно было бы глупо и по-детски. И тут, словно в ответ на ее мысли, за дверью раздается выстрел.