Самая лучшая девчонка

Костер потрескивал и выбрасывал рваные оранжевые языки в черноту, сыпал искрами – со стороны прогалины то и дело порывами налетал ветер. – …такие, знаете бедра, – Фэлсворт покачал головой, – словами это описать невозможно. – А ты руками покажи, – хмыкнул Барнс, затягиваясь папиросой и криво ухмыляясь. Дуган оглушительно расхохотался, хлопая себя по колену, а Фэлсворт глянул с насмешливой укоризной и изобразил ладонями такое соблазнительное волновое движение, что почти все сидящие у огня разочарованно застонали. – Вот это да! – Дуган покрутил головой, утирая усы. – Привираешь! – Чтоб мне сдохнуть на этом месте, как выражалась упомянутая леди, – серьезно ответил Фэлсворт, прижав руку к груди. Теперь уже рассмеялись все. – Сдается мне, леди была не совсем леди, – тихонько заметил Гейб Джонс, но Фэлсворт услышал и с грустью вздохнул. – Пожалуй. Думаю, леди не запросила бы три фунта за ночь. Обычно леди обходятся дороже… – Ладно-ладно вам скалиться! – оборвал новую волну смеха Дуган. – С тобой все понятно, мистер. Мне вот интересно, что Барнс расскажет? – А что такого особенного может рассказать Барнс? – лениво повел плечом тот и сплюнул вязкую от табака слюну в траву под ноги. – Вот уж не поверю, что тебе нечем удивить. – Дуган хищно наклонился вперед, к самому костру, и отблески пламени осветили его покрасневшее то ли от выпивки, то ли от смеха лицо. – Давай, сержант, опиши нам свою лучшую девчонку. Спорить готов, у тебя бывали такие, каких мы и не видели никогда. Он ухмыльнулся, цепко заглядывая Барнсу в лицо, будто бы хотел найти в нем подтверждение своим словам. – Тут уж не мне судить, – легко откликнулся Барнс и улыбнулся мечтательно, почти нежно. – Но мою лучшую девчонку мне не забыть никогда. Даже фотокарточку на память не взял, потому что ее лицо и так все время перед глазами. Спать ложусь – она мне улыбается. Просыпаюсь – с ее касанием… В бой иду – она всегда за моим плечом… – Да он про свою винтовку рассказывает, – разочарованно протянул Морита. – Знал я, что ты к ней неравнодушен, но чтоб так! – прогудел Джонс, качая головой. – Для таких извращений и названия-то не придумали, – вставил свою реплику на французском Дернье. Дуган смотрел на сержанта молча, шевелил усом, то ли собираясь что-то сказать, то ли наоборот, удерживая рвущиеся наружу слова. А Барнс все так же улыбался, ни на кого не глядя, и курил – медленно, чувственно, тающее, будто бы и впрямь замечтался о самой лучшей девчонке. И встрепенулся, только когда вдалеке послышался шум мотора. Взгляд Барнса тут же прояснился, он выкинул окурок в огонь и пружинисто поднялся, одернул куртку, смахнул с рукава хлопья белесой сажи, пригладил волосы. – Капитан возвращается, – сказал он негромко. Оглядел подобравшийся отряд и отрывисто кивнул. А потом шагнул от костра в темноту, в прогалину между плотной стеной деревьев, и почти сразу же стал невидимым в отрезанной кругом света черноте ночного леса. Шум мотоциклетного мотора становился все громче и громче, а немного погодя затих где-то совсем рядом. Костер яростно трещал и хлопал огненными полотнищами на ветру, сквозь шум было слышно, как двое разговаривают неподалеку: слов не разобрать, только интонации. Воодушевленные, энергичные – капитана Роджерса, и вкрадчивые, ласкающие, мягкие – сержанта Барнса. – Или не про винтовку он, – неожиданно нахмурился Морита, чутко прислушиваясь, и Дуган звучно откашлялся, поднялся, потягиваясь и зевая во всю пасть. – Отбой, ребята, – сказал он громко и хлопнул в ладоши. – Давай, по палаткам. И так засиделись. Я первый в караул… …Уже потом, под утро, Дуган проснулся из-за какого-то неясного беспокойства. Выбрался из палатки на мокрую росой траву, закурил, лязгая зубами от холода. И замер, неожиданно углядев то, чего никогда не ждал увидеть. Недалеко от последней палатки в сером предрассветном тумане меж темных тонких сосен спиной к лагерю стояли двое. Они держались за руки и смотрели на что-то, что Дугану было не разглядеть. А, может быть, и не было там ничего. Стараясь не шуметь, Дуган быстро докурил, забрался обратно в палатку и тут же заснул самым крепким сном. Снилось ему что-то чрезвычайно трогательное, но утром он так и не смог вспомнить, что, только подложенная под голову чистая рубашка оказалась влажной.