Стадии горя

Джон злился и оплакивал. Моран только злился. Никакого чертового облегчения от слез и воя, ничего подобного. Только бурлящая ярость, разрывающая изнутри — хоть на стены кидайся или хватайся за пистолет. И никакого выхода. Несколько раз Моран напивался вдрызг — становилось только хуже. Он тогда в лучших традициях начинал названивать на номер Джима — который еще работал и выкидывал на ебанный автоответчик. Моран даже что-то наговаривал в трубку — черт знает что, он был слишком пьян. И он надеялся, что никто никогда этих записей не услышит, безумие же какое-то. Как они с Джоном сошлись? Да и неважно, просто "случайно" столкнулись, узнали друг друга, зашли в ближайший паб отметить встречу. Моран все заглядывал в глаза бывшему сослуживцу — а как он переживает свою потерю? Прав ли Моран, что они братья по несчастью? Каждый проебал своего проклятого гения, и жизнь теперь — то еще дерьмо, и что с этим теперь делать — дьявол знает. Оказалось, Моран был прав даже сильнее, чем думалось. Чем больше Джон выпивал, со стуком опуская стаканы на барную стойку, тем больше из него вырывалось — вскоре о своем Шерлоке он трещал, не умолкая, и Моран отчаянно ему завидовал. Сам он о Джиме и слова сказать не мог — ну, не считая тех пьяных излияний автоответчику. А Джон о своем говорить мог — только не о смерти, а о нем самом. Перекуроченный болью потери и лишним стаканом, Джон говорил, и ему становилось легче, Моран видел. Чертов счастливчик Джон. Так они и сошлись — без обсуждений и договоренностей. Джон вообще ничего не спрашивал, а Моран особо и не болтал. Приходил к Джону в новую съемную квартиру, иногда на пару часов, а иногда и на неделю. С Джоном было весело. Когда на него накатывала ярость, он кидался тарелками и чашками в стены, матеря своего гения на чем свет стоит. Моран уворачивался от вещей, а потом приносил упаковку одноразовых тарелок, и они вместе ели из них холостяцкие макароны металлическими приборами — какой забавный абсурд. Или пили виски из пластиковых стаканчиков, или уцелевшей неожиданной посуды — какая разница, в конце концов. Джон потом покупал дешевые наборы тарелок и стаканов — чтобы расколошматить их снова. Зато Джон вовремя забирал у Морана виски, и отнимал сигареты, и ругался на чертов дым. Моран в ответ курил только на его сиротской кухне, а не в гостиной. Рядом с Джоном было до абсурдного проще. Морана всё равно не отпускало — ни слез, ни истерики, ни каких-то там стадий горя, сплошная выворачивающая ярость, которую Моран сдерживал изо всей силы, захлебываясь. Но одно присутствие Джона — спокойного Джона, сильного Джона, скорбящего Джона, взбешенного Джона — делало существование проще. Видимо, это было взаимно. Джон его не выгонял и не стеснялся. Не задавал вопросов. Не говорил лишнего. Они могли часами молчать друг с другом. Могли обсуждать какую-то чушь. Могли смотреть телевизор целую вечность, сидя в разных углах комнаты. Их обоих это устраивало. Когда на Джона накатывало, Моран просто был рядом. Это были не рыдания, нет, наверное, что-то типа панических атак. Джона скручивало, он задыхался и почти скулил, а Моран сидел рядом и молча держал его за плечо. Нахуя они все это делали? А потом все случилось — ну, как будто так и должно было быть. Кажется, они даже не были пьяны — если не считать повисшего в воздухе дыма от морановых сигарет. Просто вот только что они сидели рядом — молчаливые и потерянные; а вот уже почему-то целуются, борясь языками, и лезут друг другу в штаны. Форменное безумие, как это с ними случилось? Сексом это назвать было бы смешно, но Морана будто отпустило немного — взмыленный, с колотящемся сердцем и спермой на животе, он полулежал на Джоне и ни о чём не думал. Это было настоящее блаженство. Об этом они не говорили тоже. Им и не надо было говорить. Просто иногда их сосуществование вспыхивало, и они кидались друг на друга, кусались, выпутываясь из одежды, ругались, чувствуя руку другого на своем члене, и скулили, кончая заполошно и жарко. В послеоргазменной истоме Моран счастливо закрывал глаза и забывал все на свете, кроме разгоряченного тела Джона рядом. В конце концов, Моран перетащил к Джону большую часть вещей и даже настоял на том, чтобы платить часть аренды. Джон ходил по магазинам и работал в какой-то там клинике, иногда надрываясь на дополнительных сменах, а иногда днями бездумно сидя дома. Моран готовил какие-нибудь незнакомые Джону блюда, снова и снова удивляя, неизменно коптил кухню сигаретным дымом и порой отлучался, чтобы выполнить очередной заказ. Он мог не возвращаться день или две недели, а Джон ни разу не спросил, чем он занимается, и Моран был благодарен. Не мог же он признаться, что он наемник. И экипировку свою у Джона он не держал — только один из пистолетов. Джон понятия не имел, что Моран как-то связан с Мориарти. И к лучшему, чёрт возьми! Забавный у них был быт. Как из сумасшедших сказок. Кошмары по ночам — почти одни на двоих. Страстный и неловкий секс без какого-либо графика, как приходилось. Поход в тир по пятницам — Джон явно был рад возможности через стрельбу выпустить эмоции. За это совместное времяпровождение он даже иногда покупал Морану сигареты. Прелесть. Морану нравилось, Джону — тоже. Они как-то так естественно сцепились, приладились друг к другу, неожиданно и незаметно. Как будто перед лицом опасности — как в армии, вопреки вечной и жуткой войне. Да, собственно, у них и была война — у каждого своя, внутри, бесконечная война с непреодолимой потерей. Джон все еще порой начинал говорить о своем Холмсе, задыхаясь от чувств. Моран знал, что у них ничего не было, но боялся, что во время секса Джон однажды назовет его Шерлоком. Но Джон, кончая, сдавленно тянул «Сеееееб...», и Морана накрывало жаркой, необъяснимой волной, и он жалко матерился, впиваясь пальцами в сильное горячее тело. А однажды Моран понял, что Джон все знает. Ну, может, не все, но догадывается. В конце концов, Моран ушел из армии с ужасным скандалом и потом исчез со всех радаров, чтобы объявиться посреди толпы на пути Джона — совершенно "случайно", да, — вскоре после ебанной смерти двух гениев. Джон же долго жил рядом с одним из этих гениев. И однажды у него изменился взгляд. Моран был очень, очень осторожен, держал на пароле свою технику, никогда не общался с заказчиками при Джоне даже письменно и всегда возвращался с заданий как ни в чем не бывало. Но скрыть от доктора травмы — редкое, но неизбежное последствие грязной работы — было невозможно. В конце концов, они же трахались. Джон молчал, но смотрел проницательно и странно, а иногда настаивал (приказывал), что поможет при перевязке или обработке ран. Моран обреченно ждал бури и пытался представить, как будет жить дальше — без этого немыслимого холостяцкого быта, молчания на двоих, судорожного секса, Джона... Выходило хуево. Это был совершенно обычный вечер, ничто не предвещало и все такое. Они сидели в разных углах дивана — Джон пил свой чай, Моран перечитывал "Илиаду". — Ты киллер, — просто сказал тогда Джон. Это не было вопросом, и Моран молча поднял на него взгляд. — Ты лучший снайпер Европы, я знаю это еще с Афганистана. После ухода из армии ты мог сделать отличную карьеру в криминале. Ты и сделал. Джон так обыденно покачивал кружку с чаем в ладонях, что Морану показалось — это галлюцинация такая причудливая. Особая форма кошмара. Вот блядство. — И ты работал с Мориарти, — спокойно заключил Джон, делая глоток. У Морана пересохло в горле. — Это тебе старший Холмс доложил? — хрипло спросил он, осторожно загибая уголок страницы и закрывая книгу. — Намекнул, — кивнул Джон, — но я и так об этом подумывал. Они молчали. — У вас было что-то?.. — Джон вскинул бровь, неопределенно взмахнув кружкой. — Да. Что-то вроде вашего. Джон хмыкнул. — Я не могу, — вдруг признался Моран, — я не могу говорить о нем. Вообще. Я не могу... перестать на него злиться. Это... Моран заткнулся, сжимая кулаки — Джон смотрел на него так, что говорить было бессмысленно. Они молчали. Моран никогда не замечал, что эти часы в гостиной тикают так блядски громко и жутко. — Не прогоняй меня, — Морану зверски хотелось курить, выть и напиться. А еще — чтобы Джон каким-то образом простил его за все это молчание и непроизнесенную ложь. Чтобы Джон принял его — всего, с темным прошлым, адским настоящим и будущим, которое без Джона обещало быть чем-то похуже ада. А Джон смотрел внимательно и странно. Тикали эти чертовы часы. — Нет, — просто сказал Джон, поставив на журнальный столик пустую чашку. — Куда я без тебя. ...Джон горячий, почти обжигающий, у Джона чуткие, вызывающе сильные руки и сухие поцелуи. Моран плачет.