Masquerade of fear.

Ночь только вступала в свои права, но небо над Флоренцией уже пылало огнями: с каждого угла и улочки ввысь с шипением взмывали шутихи, расцветая в вышине яркими звездами — к вящей радости празднующего люда, разряженного по случаю карнавала в шелка и бархат, скрывающего свои лица под масками и гримом. Но когда с главной площади в воздух одновременно устремились десятки — если не сотни — фейерверков, оставляя после себя на темнеющем небесном полотне разноцветные огненные брызги, рассыпающиеся на тысячи искр — толпа восторженно замерла, а затем в едином порыве начала скандировать имя Медичи и их инженера — да Винчи, устроившего это. Кажется, Джироламо тоже поддался общему настроению и застыл на месте, зачарованно глядя на пылающий небесный свод — это было поистине прекрасное зрелище, встречающееся не каждый день. Из размышлений мужчину вырвали прикосновения обвившихся вокруг его шеи рук пышногрудой красотки — судя по всему, той, что он не глядя оттолкнул совсем недавно в переулке — привставшей на цыпочки и обжегшей его губы крепким терпким поцелуем. Под его внимательным взглядом девица надула свои карминно-красные в отблесках факелов губки и упёрлась пальцем в грудь мужчины. — Потанцуешь со мной? Или я недостаточно хороша для тебя? — она томно изогнулась — под одобрительный свист окружающих их зевак — и перехватила ладонь Риарио, укладывая её на собственное бедро. Мужчина тонко улыбнулся, едва удерживаясь от того, чтобы не поморщиться — от девки ощутимо несло граппой, и прескверной, надо отметить — но он понимал, что в такую—то ночь нелюдимого незнакомца в искусно сработанной маске сокола запомнят лучше, чем какого-то гуляку, коих тут сотни. И потому позволил себя ввести в круг танцующих. Втягивая ночной воздух, смешанный с невероятной гаммой ароматов и словно искрящийся от людских эмоций, Леонардо сощурился и плавно взобрался на перила балкончика — его временное пристанище. В домах по всей округе царила пустота, и вряд ли хоть кто-то додумался бы сейчас отвести взгляд от полыхающего россыпью красок неба, и обратить внимание на одинокую фигуру. Взгляд его был направлен вниз, в самую гущу толпы: туда, где мелькали жадные до новых впечатлений глаза, искривлялись в надменных усмешках губы и кокетливо поправлялись слишком тугие корсеты; где практически невозможно было отличить одного человека от другого — все слилось в единую пеструю, сверкающую расшитыми платьями и костюмами ватагу. Раздался очередной оглушительный выстрел прямо над головой, озаряя на несколько секунд восторженные лица, и Леонардо, даже не заметив, как лютующий народ вновь начал скандировать его имя, вдруг повел по воздуху носом, словно почуявшая добычу охотничья собака. На толпу медленно опускался густой дым, принося с собой удушливый запах пороха и, совсем немного, гари, но сквозь него пробивался аромат, так трепещуще-щекотливо царапнувший что-то в душе художника — со смесью жухлой соломы, пряного благоухания белой акации, и, совсем немного, меда и ладана. Облизнув вмиг пересохшие губы, да Винчи поспешно натянул на лицо маску – витиеватая, только в пол лица, обшитая черным бархатом — слишком простая для подобных мероприятий. Но целью сегодняшнего вечера для маэстро являлось вовсе не привлечение внимания со стороны жителей славного города, а нечто более… привлекательное. Перемахнув через перекладину, Леонардо направился в самый центр толпы, ведомый неизвестностью. По губам и подбородку вниз сбегает тонкая струйка кисловатого красного вина, когда папский племянник отталкивает от себя очередную размалеванную девку в пестром наряде, вдруг удумавшую напоить его из своих губ, и окрашивает светло-розовым пятном ворот его белоснежной рубахи, расползаясь по ткани и охватывая всё большую её поверхность. Под громкие насмешки Риарио всё же удается вырваться из душных цепких объятий толпы, и мужчина отступает в тень ближайшего дома, прислоняясь спиной к его холодному равнодушному камню. С омерзением утирает тыльной стороной запястья липкие губы и вновь напоминает себе свою сегодняшнюю миссию — найти и доставить в Рим, можно силой, если не самого да Винчи, то хотя бы его чертежи и заметки. Благо, в Ватикане можно сыскать умельцев, способных расшифровать записи маэстро. Он собирается нырнуть в узкий проулок, следуя окольными путями к мастерской да Винчи, ключ от которой оттягивает внутренний карман — всё же Лукреция не всегда бесполезна — как вдруг спину обжигает чужой пристальный взгляд, заставляя Риарио нервно обернуться в поисках того, кого же могла заинтересовать его скромная персона. Но шумная толпа так легко не выдает своих секретов, и Джироламо вновь отворачивается, попутно стягивая с шеи крест, прижимая его к губам, прося у Господа помощи. Проталкиваясь сквозь толпу, маэстро едва успевал снисходительно улыбаться проплывающим мимо барышням, легко увиливая в сторону от их цепких пальцев. Как он и думал, никто за простой одеждой и маской не признает в нем гремевшего славой художника, а значит, он все сделал правильно, и этот вечер целиком и полностью играет ему на руку. Оказавшись у нужного места Леонардо вновь втягивает носом воздух — удушливая вонь подворотни вытесняется уже знакомым ароматом. — Что же вы забыли здесь, граф Риарио? — про себя усмехается да Винчи, осторожно заглядывая за угол. Каким ветром сюда занесло душонку посланника римской церкви он догадывался, и стать помехой чужим планам не составит труда. Бесшумно приблизившись к напряженной спине, мужчина наклонился к шее и глубоко вдохнул, чувствуя, как под тонкой светлой кожей медленно и размеренно бьется сердце, сам же граф не обращал на него ни малейшего внимания — его взор был возведен к небу, к едва проступающей сквозь тяжелые тучи луне. До слуха да Винчи долетели слова молитвы, на что тот снова усмехнулся. Даже в таком месте Риарио продолжает взывать к небесам, выпрашивая мира и покоя. Леонардо мягко обошел мужчину, появляясь прямо перед его лицом, и не смог сдержать хищной улыбки — гонфалоньер напрягся всем телом, глядя на художника своими большими янтарными глазами, и неуверенно пытается сделать шаг назад, когда Лео подхватывает одну ладонь и легким касанием оставляет поцелуй на тыльной стороне ладони, слегка склонившись. Тонкую нить с крестом в свободной руке граф сжимает до побеления костяшек. — Танцуете? На то, что бы вернуть себе свое хваленое самообладание уходит буквально несколько секунд. И на лицо графа, столь пораженного тем, что да Винчи удалось его отыскать — а в том, что это сам прославленный маэстро выскочил, как черт из табакерки перед носом папского племянника, сомневаться не приходится, ведь за время их стычек Риарио прекрасно изучил манеры и голос Леонардо — вновь возвращается обычное самоуверенное выражение. Освобождая свою руку из цепких пальцев художника и возвращая на шею нательный крест, Джироламо по-птичьи склоняет голову набок, скользя по лицу маэстро да Винчи насмешливой полуулыбкой, и быстрым движением облизывает губы. — Какая встреча, маэстро. Разве вы не должны сейчас трахать мою кузину? Или кого-то из своих дружков, по-своему отмечая праздник? — мужчина не замечает, как отшатывается от художника прочь и вжимается в каменную стену дома. — Как грубо, — насмешливо фыркает маэстро, придерживая графа за талию одной рукой, совсем как хрупкую барышню, отчего папский племянник смущенно пытается отпрянуть, и только сильнее вжимается в стену. — Интересно посмотреть на твое лицо, когда ты произносишь такие грязные словечки, граф, — ловкие пальцы легко подцепляют маску. Леонардо невольно любуется ею: такая утонченная, и в то же время вселяющая уверенность в том, что ее обладатель далеко не так прост. Хищный оскал не сходит с его лица, когда маска отлетает в сторону и гулко ударяется о мощеную поверхность улицы; звук тут же тонет в громких людских голосах и смехе. Джироламо смотрит так же настороженно, и на его лице, как на страницах книг, Леонардо может прочитать сомнения: схватиться за кинжал и заставить замолчать раз и навсегда, или выслушать сумасшедшего художника, задумавшего невесть что. Но посланник церкви возвращает себе прежнее самообладание и гордо приподнимает голову, смотря свысока и с характерным прищуром, в свою очередь, стягивая с лица да Винчи маску. — Вопрос с дружками остается открыт. — Идемте, ваша светлость. Хочется верить, что танцуете вы так же превосходно, как сквернословите, — отстраняясь от графа, мастер тянет его за руку следом за собой, слыша за спиной сдавленный вздох. Легким движением ладони Леонардо заставляет толпу разойтись. Удивленные взгляды и шепот разносится в толпе, радостные возгласы сходят на нет, когда да Винчи вытягивает графа в самый центр. — Ты услышишь много подобного, если продолжишь в подобном духе, — шипит граф. Пока Леонардо, словно неразумного ребенка, тянет его за собой на площадь ради исполнения очередной своей причуды, Риарио успевает тысячу раз пожалеть о том, что затеял: идея в одиночку проникнуть в город ради того, что бы что-то доказать себе, в его нынешнем положении кажется уже не просто глупой, а безумной. Впрочем, порой мужчине кажется, что всё, что он старается противопоставить или провернуть против да Винчи, заранее обречено на провал. Джироламо всем своим телом ощущает тяжелые ненавидящие его взгляды, бросаемые на него со всех сторон — что поделать, в этом городе в почете безбожники и вольнодумцы, а вот "папских прихвостней", к коим и относится гонфалоньер, терпеть не могут. Стоило бы порадоваться, что именно да Винчи, а не ночная стража, обнаружили графа, да только Риарио вовсе не до смеха — рядом с чертовым изобретателем он чувствует себя донельзя уязвимо. Ему определенно не нравится чувствовать свою зависимость от прихотей других. Мужчина зябко передергивает плечами, окидывая презрительным взглядом окружающих, и оборачивается к изобретателю, — тот стоит, склонившись в легком поклоне, с улыбкой протягивая правую, обращенную к небу, ладонь графу, ожидая, когда же тот соизволит обратить на него внимание. — Что за фарс ты собираешься устроить на этот раз, художник? Ты ведь знаешь, что мы можем прекратить этот балаган, стоит тебе принять мое предложение, — учтиво и ровно — он надеется, что ничто не выдает его раздражения и неуверенности — интересуется Риарио, вкладывая свою ладонь в руку Леонардо. Он незамедлительно вздрагивает, когда второй рукой да Винчи властно обхватывает его талию, привлекая гонфалоньера к себе, не оставляя между мужчинами ничего, за исключением тонкой ткани. — Что за манеры, — с издевкой цокает художник, и лицо его становится почти серьезным, когда граф-таки принимает его приглашение. Почти принимает. – Разве в этом есть что-то, что заставляет тебя шипеть, словно дикую кошку? Это всего лишь танец. Или ты боишься? Изогнув бровь да Винчи ликует, продолжая наблюдать за меняющимся в секунды лицом. Трогательный румянец, то ли от смущения, то ли от злости, забавляет маэстро пуще прежнего. Художник снова делает неопределенный знак ладонью в сторону толпы, и тихие шепотки заглушает музыка. Невооруженным глазом видно, насколько Риарио неприятны людские взгляды. И насколько неприятнее прикосновения Леонардо, который, в свою очередь, мягко перехватил ладонь с намерением вести в танце. Не получив должного сопротивления изобретатель мягко улыбается, склоняясь к самому уху. — Представь, что на нас никто не смотрит. Ты слишком напряжен, — фраза завершается легким прикосновением кончика носа к скуле — Леонардо проводит вверх по овалу лица, по колкой щетине, вдыхая полной грудью. В его руках, наконец, то, что он так долго искал. — Забудь на сегодняшний вечер о том, что привело тебя за мной, римская гончая. Будь собой, Джироламо Риарио. Последние слова да Винчи произносит с придыханием, почти томным, отвлекая папского племянника от главного действа — ладонь с талии соскальзывает чуть ниже и возвращается в исходное положение, сжимая в пальцах грубую ткань. Риарио не старается сдержать издевательский смех: — Разве ты не понял, что я здесь за тобой? — мужчина чуть склоняет голову вбок и тонко улыбается, глядя в глаза Леонардо; и то, что в них мелькает, заставляет забыть об окружающих, концентрируя своё внимание на партнере, и задуматься о том, как могли прозвучать его слова для безумного разума художника. Но он не будет распинаться в объяснениях только из-за того, что какой-то безбожник превратно истолковал его слова. Джироламо не может припомнить ни одного знакомого ему танца, похожего хотя бы отдаленно на тот, что ведут они: слишком близко, слишком интимно, особенно для двух мужчин, особенно связанных враждой мировоззрений, но если такова нынешняя игра флорентийца, то он не собирается уступать. Гонфалоньеру приходилось выполнять много различных вещей ради Церкви, и то, что происходит сейчас, не самое гадкое. Папский племянник позволяет да Винчи вести его в танце по началу, тем временем запоминая, изучая все те движения, повороты и шаги, приноравливается к музыке, подстраиваясь к её звучанию и проигрывая в голове все возможные изменения и тона, а затем перехватывает инициативу на себя. Стоит прийти спокойствию и легко забыть о том, что ведешь в танце своего взбалмошного противника, который и подстроил всё это, а не возлюбленного... Возлюбленную, поправляет себя тут же мысленно граф — вероятно, ему с лихвой хватило пары глотков отвратительного пойла, что в него успела влить та блудница. А возможно, виноват и воздух, словно пропитанный винными парами. Очередной поворот и да Винчи, возвращая лидерство себе, оказывается за его спиной, но то, что происходит перед ним, заинтересовывает графа куда больше. Гуляющий люд, ранее покорно замолчавший по знаку маэстро, растворяется, бесследно исчезая в той темно-синей дымке, что кругами расходится от двух связанных танцем мужчин — и это уже мало похоже на действие алкоголя. Если только его отравили чем-то более серьезным, но когда?.. Джироламо не успевает сдержать изумленного возгласа, а тихий смешок сзади подтверждает, что да Винчи приложил к этому свою руку. Леонардо чувствует, как напрягается спина графа, как тот вытягивается по струнке и замирает, ошарашенно наблюдая за исчезающими людьми. Наступившая тишина ощущается почти физически, Риарио замолкает, больше не произнося ни слова. Ни единого, пропитанного ядом, слова. Изобретатель отпускает ладонь, что секундой ранее сжимал в своей руке, почти позволяя папскому племяннику схватиться за нательный крест, и, тихо выругавшись, опережает чужие длинные пальцы — дергает цепочку так, что та оставляет неглубокую царапину на светлой коже под воротом. Крошечные звенья падают на землю рядом с ними, рассыпаться под ногами, на что Риарио только апатично смотрит. Как и за крестом, который отлетает далеко в сторону. — Неужели ты еще не понял, что здесь твои бредни, которые ты нашептываешь каждый чертов день, не работают? — в голосе художника слышна насмешка и ярость, в глазах, обычно таких спокойных и любопытных к окружающим мелочам, граф, на мгновение обернувшись, замечает красный отблеск, и невольно отшатывается в сторону. — Теперь нам никто не мешает, не так ли? Настойчивые пальцы тянут воротник вниз, обнажая длинную царапину, красным кровоподтеком отпечатавшуюся на белоснежной рубашке под ним. Леонардо неровно выдыхает, касаясь губами пораненной кожи, собирая рубиновые капли. — Кто-то добрался до тебя раньше, чем я, — маэстро принюхивается, по-хозяйски устраивая ладони на талии и прижимаясь горячим телом к спине. Гонфалоньера больше не пугает этот жест, в танце Леонардо словно успел приучить его к мысли, что все так, как должно быть. — Предпочитаешь шлюх, граф? Происходящее пугает всё больше и ужас захлестывает с головой, сжимая тугой петлей горло, когда Джироламо замечает горящие красным огнем глаза художника, и это явно не отблески фонарей — они погасли чуть раньше, поглощенные, как и люди, зловещим туманом. — Не твое дело, кого или что я предпочитаю, художник. Или это способ предложить свои услуги? — с трудом выдавливает из себя Риарио, защищаясь старым проверенным способом, и лишь медленно тянется к поясу за оружием, почти добираясь до него… И тут же с негромким проклятием отдергивает руку, когда то, что совсем недавно было кинжалом, оборачивается в две шипящие шершавые тени, тут же стремительно скользнувшие по телу графа, опутывая его руки, стягивая их в запястьях, оставляя мужчину беззащитным. — Какого черта, да Винчи… — тихо произносит Риарио, чувствуя, как сердце пропускает удар, и тут же болезненно выдыхает, запрокидывая голову назад, когда маэстро, ничуть не щадя, прикусывает тонкую кожу на его шее. Настойчивые ладони Леонардо уже проникли под рубаху, вытянув и освободив её из-под ремня, и вот уже ловкие пальцы одной руки с чуть шершавыми подушечками скользят вверх по ребрам, вызывая дрожь, ощупывают их и сдавливают, пока вторая неторопливо потирает через ткань пах Джироламо, провоцируя и дразня. О том, насколько возбужден сам флорентиец, гонфалоньер может с легкостью судить по тому, как настойчиво упирается в его ягодицы твердо стоящий член мужчины, что стоит позади него. — Тише, — хрипит да Винчи прямо на ухо, прикусывая мочку губами, отвлекая. Графа колотит словно в лихорадке — все тело прошивает дрожь, жилка на бледной шее пульсирует с бешеной скоростью, и, кажется, если художник выпустит мужчину из рук, тот рухнет на мощеное покрытие площади. — Я, кажется, не говорил, что собираюсь тебя выпотрошить или покалечить, поэтому… Успокойся, Джироламо. Вторя своим словам, Леонардо оглаживает тело мягко и осторожно, стараясь не запугать свою жертву окончательно. Риарио было достаточно небольшого фокуса с исчезновением и кинжалом, чтобы поверить в искренность намерений да Винчи, который, не теряя времени, медленно расстегнул легкую рубаху, наблюдая за своими действиями через плечо. Холодный воздух проходится по разогретой коже и граф вздрагивает, но про себя признается, что не может ничего с этим поделать. Или не хочет. Словно прочитав его мысли, художник беззлобно усмехается, и одежда ненужной тряпкой падает под ноги и её тут же отодвигают в сторону. Кожа под пальцами словно вспыхивает огнем, настолько горячей кажется. Оцарапав горошины сосков, Леонардо губами ловит удивленный вздох — гонфалоньер, забывшись, все же повернул голову к нему, за что поплатился — художник целовал его глубоко и влажно, не давая возможности вдохнуть или даже протестующе застонать. Риарио не успевает понять, что произошло, когда Лео отрывается от губ и дергает пояс штанов вниз, до середины бедра. Да Винчи проводит пальцем по крепкому, налитому кровью стволу, вверх до головки и отстраняет руку, наблюдая за жемчужной нитью смазки. — Только посмотри на это… Ты же течешь, как дворовая сука, а мы ведь только начали. Возмущенный возглас тонет в захлебывающемся звуке — пальцы, измазанные в смазке, проникают глубоко в рот, в самое горло, и мужчина зажмуривается. Темнота спасает его от стыда. Частично, но недостаточно для того, чтобы не выдать себя. Вторая ладонь, обхватившая член, вызывает низкий надрывный стон, и Джироламо толкается бедрами навстречу, признавая свое поражение. Сперва он давится, но горло на удивление быстро приспосабливается, словно папскому племяннику это не впервой — от этой мысли на щеках вспыхивает еще более жаркий румянец — и граф глубоко принимает в себя чужие пальцы, а собственная смазка, отдающая горечью и солью на языке, не кажется чем-то отвратительным. Мужчина осторожно ворочает языком во рту, ощупывая и облизывая чужие пальцы, словно повторяя движения руки Леонардо на собственном члене. Влажные, с ниточкой слюны, повисшей между ними, пальцы выскальзывают из его рта, но Риарио не успевает сделать и пары глубоких вдохов, как они вновь, растерев влагу по его губам, проскальзывают обратно. Правда уже не столь глубоко и в этот раз кажется, что флорентийцем движет любопытство: мягкие подушечки неторопливо исследуют его рот, скользят по зубам и деснам. Леонардо надавливает большим пальцем второй руки на головку члена, широко оглаживает её, растирая смазку, чуть царапая и вызывая сдавленный выдох, и начинает размеренно двигаться, надрачивая Риарио. Рука скользит по твердой плоти вниз, сжимая поджавшиеся яички, безошибочно находит чувствительную к ласкам точку немного позади них, и тут же идет снова вверх — чуть более резко, сдавливая основание головки. Мужчина поднимает связанные руки, прижимая их к груди, и приваливается к груди да Винчи, неспособный более твердо стоять на ногах: то, что вытворяет с его пахом художник, совершенно невообразимо и выбивает из головы те жалкие остатки мыслей, что еще оставались. Джироламо откидывает голову назад, устраиваясь на плече маэстро, чуть поворачивает её вбок и, всё так же, не открывая глаз, вслепую тянется за поцелуем, скрывая за ним своё удовольствие и стоны. Граф жалобно заскулил, опираясь на Леонардо спиной и обмякая в руках, стоило чуть сильнее сжать член, делая пару резких движений. В сознании художника проскальзывает искра паники, думая, что возможно он все же перестарался, но в ту же секунду понимает — Риарио хорошо, как никогда. Полностью расслабленный, с блестящим от пота и собственной слюны лицом: таким именитый племянник нравился изобретателю куда больше. Вывернутая наизнанку душа священнослужителя оказывается запятнана похотью, чего да Винчи не ожидал, подбираясь к нему этой ночью. Мужчина склоняется к шее, выводя на нетронутой коже влажные узоры, мешая чувственные прикосновения с жесткими укусами, не оставляя ни единого живого места; ладонь ускоряет движения до предела, свободная же рука придерживающая графа за низ живота, скользит вверх, до беззащитного горла. — Кончай, — жестко приказывает Леонардо, вжимая пальцы в шею. Риарио беспомощно всхлипывает от этого тона и в следующее мгновение его накрывает с головой — он не замечает, как его стон разносится эхом по площади, впитывается в каждый ее темный уголок. Он чувствует, что больше его никто не держит, и давящие на горло пальцы тоже исчезают, Леонардо стоит прямо перед ним, с неизменной кривой усмешкой на губах. Красные в отблесках фонарей глаза, смотрят с издевкой, когда флорентиец подносит ладонь в вязком семени графа ко рту, слизывая его с каким-то изощренным удовольствием. Риарио прижимает руки к лицу, утирая рот тыльной стороной ладони, пытается отдышаться, глядя на да Винчи, вылизывающего собственную руку, и почти не удивляется тому, как вокруг него вновь возникают люди — новая ступень его позора. Инженера толпа словно не замечает, да и ей гораздо более интересен вид графа: галдящий люд окружает его со всех сторон, узнавая и тот час же передавая остальным весть о папском племяннике, застигнутом в столь неприличном виде — хорошо, что длина выпущенной рубахи позволяет скрыть всё самое непристойное. Под любопытными, ненавидящими взглядами, под насмешливые шепотки граф медленно отступает назад, в который раз, за эту ночь, чувствуя себя загнанным зверем. Он напряженно осматривается, не представляя, откуда ждать следующего удара, где таится очередной подвох, а затем, в какой-то момент лица, окружающие его, смазываются, через секунды оборачиваясь десятками насмешливых лиц, принадлежащих да Винчи — Джироламо вновь захлебывается от ужаса… … И просыпается в холодном поту, в собственной спальне, со спокойно посапывающим под боком художником. Мужчина окидывает взглядом комнату, с силой растирает глаза и медленно выдыхает, успокаивая бешено стучащее сердце; в последнее время подобные кошмары, если их так можно назвать, не редкость. Сюжет их не отличается особой выдумкой, но всякий раз приводит его в панику — странно, что он еще не начал кричать во сне. Шею неприятно саднит, и он меланхолично потирает её, вновь устраиваясь на подушке и прижимаясь к успокаивающе теплому боку Лео, не замечая, как размазываются капли крови по ладони и как блестят красным полуприкрытые глаза любовника.