Новая жизнь

Это странно — просыпаться утром с мыслью, что сегодня точно встретишь человека, которого знаешь не одну жизнь. Сколько их было? Не сосчитать. Странные, разные — но в каждой были некоторые неизменные вещи. Например, имя Олафа всегда оказывалось короче, чем его имя. Как бы оно ни звучало, на каком бы витиеватом языке ни произносилось, оно никогда не выходило за пределы двух слогов, да и начальные звуки обычно были похожи в каждой жизни. Жаль, что повторялось не только это. Олаф всегда вспоминал его только накануне, когда уже некуда было отступить и некогда передумать, хоть что-то предпринять. И сейчас, когда на горизонте виднелся город, который надо было захватить, не было сомнений, что он там. Кем он будет в этот раз, совершенно не понятно, но было ясно, что он среди врагов, ведь впервые воспоминания вернулись именно перед столкновением с вражеской эскадрой. И сейчас ощущение неясной тревоги усиливалось, подтверждая безрадостную догадку, что он не просто талигоец. Он — в Хексберг. Олаф его узнает, всегда узнавал, даже в том перерождении, где он оказался котом. Наверное, это было самое странное перерождение из всех: там Олаф ненавидел войну, был идейным сторонником разоружения всех стран и мира во всем мире. Сколько жизней ни вспоминалось, такая была одна. В остальных он был либо военным, либо судьей, либо полицейским, но военным — чаще всего, и чаще всего его выбором был флот. Та жизнь, где он оказался котом, единственная была без оружия при себе и отданных приказов. Возможно, Олаф назвал бы ее самой счастливой, но и там они не смогли толком пообщаться. Олафа убили. Но сквозь окутывающую тьму он видел, как кот подошел к нему и стал, мяукая, вылизывать щеку со шрамом. В той жизни он получил эту отметину осколком стекла. Кто-то из них двоих всегда умирал. Умирал или уходил, и они никогда не встречались дважды в одном мире. Умирал чаще Олаф, уходил чаще он. И они всегда были по разные стороны. Была жизнь, где у него были крылья, а у Олафа — нет. В том мире крылатых недолюбливали, и однажды они улетели. Это была согласованная договоренность городских властей и лидеров крылатых, пока все еще можно было разойтись миром. И вот в последний день Олаф, сам не зная причины, побудившей его это сделать, поднялся на крышу самого высокого здания. Обычно там было полно крылатых, строение даже пытались разрушить их противники, поэтому крыша была больше похожа на древние руины. И там сидел он. Последний, кто еще не улетел. Кажется, он тогда так и не узнал Олафа. Он шутил и улыбался, у него были красивые, черные с переливами крылья, он постоянно отпускал злые шутки о бескрылых и рассказывал не менее злые анекдоты про крылатых. А Олаф слушал. Понимал, что увидит его теперь только в следующей жизни, поэтому хотел все запомнить как можно ярче и отпустить. — Ты удивительно спокоен, — сказал он, болтая ногами над самым краем небоскреба. — Для бескрылого ты слишком высоко забрался и слишком терпеливо сносишь мои слова. Или ты ждешь, когда я выговорюсь, а потом расскажешь мне что-нибудь интересное? — Нет, — сказал тогда Олаф. Он тоже подошел к краю, но сесть рядом пока не решался. — Мне просто грустно. — И крыши спасают от грусти? Смотри, а то еще свои за предателя примут, — рассмеялся он. — Теперь это не имеет значения. — Олаф поборол свой страх и сел рядом. Город под ногами казался маленьким и игрушечным. — А ты отчаянный! — Он взмахнул руками так, словно хотел поймать. — Или самоубийца. А я, хоть и не люблю ваших, все равно не хочу присутствовать при таком! Так что иди самоубиваться в другое место! Олаф усмехнулся. Голова слегка кружилась, но падать он точно не собирался. — Ладно, мне пора. — Он встал и расправил крылья. — Без вас будет хуже, — сказал Олаф. — Не будь пессимистом. — Он покачнулся, «оступился» с крыши и улетел. Больше Олаф не встречал его в той жизни, но слышал, что где-то за морем у крылатых есть целый город. И что добрались до него не все. А значит, и он не добрался. Один из них всегда умирал после их встречи. В одной из жизней Олаф был полевым командиром, и им пришлось брать стратегически важный город — пожалуй, слишком похожий на тот, у водной границы которого они сейчас стояли. Тогда первым в город вошел командир другого отряда и перевешал всех сопротивлявшихся. Он висел отдельно. В этом был своеобразный сарказм: командиру — отдельное дерево с видом на собственный дом. Страшный пейзаж. Олаф тогда долго смотрел в остекленевшие глаза, а потом подошло вражеское подкрепление — и это, пожалуй, была единственная жизнь, когда они умерли в один день. Даже дерево было одно. Это должно было стать хорошим знаком на будущее, по крайней мере, тогда Олаф в это верил. В следующей он был магом. Достаточно сильным, чтобы добиться определенного статуса, но недостаточно, чтобы не оказаться среди призванных на не самую благородную войну. В той жизни Олаф помнил о нем почти всегда. Не за сутки, не за неделю до встречи, а почти с детства знал, что он есть. Тогда у него оказался меч и характер хуже обычного, но он первый подошел познакомиться и даже поцеловал на удачу перед боем, однако так и не узнал. Олаф решил, что расскажет после, ведь в кои-то веки они на одной стороне, вместе, это должно хоть что-то да значить... что-то хорошее. А потом на них напали, была осада, и он ее не пережил. Олаф узнал о его смерти только на третий день, когда собирали трупы. Просто наткнулся и понял, что еще одна жизнь кончилась. Сейчас Олаф знал – он где-то там, в Хексберг, так как не верил в способность судьбы меняться так сильно и позволить остаться по одну сторону баррикад с ним две жизни подряд. Потому как знал всех своих моряков, потому что до пробуждения памяти не сталкивался ни с кем, кроме того корабля, а значит, там, значит, среди врагов. Значит, опять выживет только один. Олаф делал все, чтобы только избежать лишнего кровопролития, но сколько бы ни маячили его корабли на горизонте, угрожая нападением, вражеский вице-адмирал держал свои немногочисленные позиции, и тогда у него почти не было шансов. Когда пришло время атаковать, Олаф уже смирился с его смертью. Когда к врагам пришло подкрепление, а некоторые свои сбежали с поля боя, — со своей. Только вот очень хотелось взглянуть хотя бы раз в глаза человеку, которого ждешь из жизни в жизнь... а там — пускай хоть сам убивает. Не умер. Верный адъютант вытащил с того света, а потом это же сделал тот самый вражеский вице-адмирал Ротгер Вальдес. Он. Олаф смотрел ему в глаза и видел не узнавание. Он никогда не вспоминал первым, а иногда и не вспоминал вовсе. Тогда пришлось представиться, сказать, что он — Олаф Кальдмеер, вражеский адмирал, и ждать чужого решения. Ротгер не узнал его, но все равно был благосклонен, оставив Олафа и его адъютанта гостями, а не пленниками. И потеряв пол-флота, Олаф был жив, был рядом с ним, с которым тоже все было нормально... и был совершенно не рад этому. Шло время, Олаф говорил с ним и не мог наговориться, он бы обсудил с Вальдесом все, что было раньше, в других жизнях, но в черных глазах не было отблесков предыдущих воплощений. А раз он не помнил, то незачем было ворошить то, чего, может быть, и не было никогда. Может быть, все прошлые перерождения — только сон, представить Вальдеса котом хоть и было вполне реально, но уже казалось чем-то оскорбительным. Каждое утро Олаф просыпался с мыслью, что он жив и не где-то далеко, а тут, рядом, надо просто пройти по коридорам и постучать в нужную дверь. Ее откроют и предложат войти с таким видом, словно только этого и ждали. Вечерние разговоры за вином постепенно стали чем-то обыденным, и Олаф смирился с тем фактом, что, возможно, все жизни — всего лишь разыгравшееся воображение. Смирение принесло неожиданное облегчение, и впервые после встречи с ним Олаф не думал о том, что, может быть, в следующей жизни повезет больше. Он был рядом уже почти три месяца, лучше уже точно никогда не будет, поэтому, когда Вальдес неожиданно поцеловал быстрым полу-поцелуем, полу-укусом в уголок губ и отшатнулся, настороженно и весело ожидая реакции, Олаф улыбнулся. В этой жизни не Вальдес покинет его, а наоборот, и, возможно, уже скоро, а в следующей они, может быть, даже поговорить не смогут, так почему нет? Пальцы путались в волосах, и хотелось урвать как можно больше от чужой страсти, пока еще можно. И, целуя безумную улыбку, Олаф думал, что после стольких лет, столетий ожидания, принял бы этого человека или не человека любым. Другом, любовником, товарищем, случайным незнакомцем, врагом, своим палачом. Кем угодно, только бы еще немного побыть рядом. Неважно, как, просто чтобы знать, что он жив и в порядке. А еще мелькала навязчивая мысль, может, хоть теперь вспомнит... Не вспомнил, целовал, обнимал, отдавал свою страсть, забирал себе тепло, рвано выдыхал в губы и не помнил. — На самом деле я думал, что вы меня убьете или вышвырнете прочь. — Вальдес сидел на кровати, пытаясь привести себя в порядок. — Я бы не смог, — улыбаясь, ответил Олаф и тут же заметил, как его любовник напрягся всем телом, и поспешил добавить: — Вы слишком обаятельны. — Вот уж не ожидал, что адмирала цур зее можно покорить одним обаянием, — усмехнулся Вальдес и добавил: — Скажите, вы этого ждали все это время? — Просто вы так смотрели, словно я что-то должен был сделать или сказать… — ответил Вальдес на удивленный взгляд. — И вы решили проверить таким способом? — Теперь уже Олаф напрягся и холодно посмотрел в глаза недавнему любовнику. — Нет, что вы. — Вальдес вскочил, нервно запуская пальцы в волосы, взлохмачивая их еще сильнее, чем уже есть. — Просто иногда мне кажется, что мы уже где-то встречались и я действительно должен вам что-то сказать… Олаф смотрел на чужие метания и думал, есть ли у него право рассказывать то, что он знает, и понимал, что нет. Даже если Вальдес все вспомнит и примет, что уже вызывало сомнения, Олаф все равно вернется на родину. Только если сам он уже привык терять Вальдеса, то совершенно не стоит заставлять и его проходить через это. — Если вспомните, я вас с удовольствием выслушаю, — спокойно ответил Олаф. — Странно, господин Кальдмеер, — Вальдес выглядел так, словно наткнулся на невидимую стену. — Я был уверен, что именно вы меня поймете. Он сдержанно спокойно оделся, помог Олафу и больше не поднимал этой темы, а потом попрощался и ушел. Они ведь никогда толком не общались. Да, Олаф искал его из жизни в жизнь, да, грустил от потери, но что их связывало? Кальдмеер сидел, бездумно листал очередную книгу из библиотеки Вальдеса и думал, для чего все это. Их ничего не связывало, никогда, только то, что Олаф всегда узнавал его, так может быть, эта связь односторонняя и Вальдесу она совершенно ни к чему. Тогда зачем Олафу вся эта память? — Мне кажется, или эта книга настолько не интересна, — голос раздался совсем близко, — что перелистывать ее страницы увлекательней, чем читать? Олаф поднял взгляд на Ротгера, тот был весел и, улыбнувшись, наклонился и быстро поцеловал его в губы. — Боюсь, господин Вальдес, я даже названия ее не вспомню. Бездумно взял первую попавшуюся, так что не могу судить о содержимом, — ответил Олаф и встал, закрывая потрепанный том. — О чем же вы тогда так задумались? — Ни о чем таком, что имело бы значение сейчас. — Он бросил взгляд в окно, где была видна водная гладь. Действительно, у него есть гораздо больше поводов для размышлений. Слишком эгоистично забывать о цене, заплаченной, чтобы быть рядом с ним. — О, вот оно как. — Вальдес вмиг оказался рядом и, приобняв за плечи, отвернул Олафа от окна. — Боюсь, я не могу позволить столь дорогому моему сердцу гостю хандрить в моем доме. Идемте, я развлеку вас приятной беседой и последними сплетнями. Как же он был красив. Олаф смотрел на него и не мог насмотреться. Кто знает, когда это еще будет возможно, поэтому сейчас он старался запомнить каждую деталь, каждый жест. — Господин Кальдмеер, мне кажется, или ваши мысли опять покинули пределы этой комнаты? — Вальдес подлил вина им в бокалы и внимательно посмотрел на собеседника. — Отчего же, — улыбнулся Олаф. — Наоборот, они все здесь и сконцентрированы только на вас. — Вы меня соблазняете? — Вальдес отставил бутыль и чуть вытянулся вперед, ожидая ответа. — Да, — получил он в ответ. — Я был бы полным дураком, если бы проигнорировал подобное предложение. — Вальдес встал со своего кресла и приблизился. — Хотя, признаться, не ожидал его в столь прямой форме. Олаф выпрямился и посмотрел в черные глаза прямым взглядом. — Если вам так хочется, я могу высказаться более завуалированно, — с легким вызовом сказал он. — Нет, пожалуй, мне нравится ваша откровенность. — Вальдес наклонился, опираясь руками на подлокотники кресла Олафа, и поцеловал того в губы. — Пригласите меня в вашу постель, адмирал? — Только если вы позволите мне встать. Вальдес отступил. Нужно было возвращаться на родину, а Вальдес, похоже, этого совсем не понимал. Олаф смотрел на него и поражался. Казалось, тот себе цель поставил – отговорить Олафа уезжать. Такое впечатление, что Вальдес и впрямь верил, что они будут вместе дольше положенного. Это и дарило приятное чувство, которое появляется, когда ты нужен кому-то, и раздражало своей навязчивостью. Кальдмеер действительно не ждал от Вальдеса чувств, хотя бы немного более глубоких, чем разовый порыв: замкнутое пространство, никаких особых развлечений и то ли пленник, то ли гость, который сам не прочь оказаться ближе положенного. Почему нет? Со своими чувствами Олаф примирился уже давно и совершенно не ждал в ответ чего-то большего, чем уже получил. — Вы не должны ехать, — упрямо повторял Вальдес, и его упорство раздражало. Совсем другим хотелось запомнить его перед отъездом, перед тем как расстаться навсегда. — Но должен, и я совершенно не вижу смысла в этом разговоре. На прощание не получилось даже поцеловать, и, наверное, это было к лучшему, но все равно как-то грустно. Родина встретила его как предателя. Ожидаемо. Значит, в этой жизни он уйдет первым. Нельзя пребывать в состоянии отчаяния слишком долго. Особенно если поступал правильно, если пытался поступать правильно. Олафу уже давно стала безразличной его дальнейшая судьба, он слишком устал от допросов и собственных мыслей. Отобранная шпага, звание, регалии, он даже не чувствовал потери, только пустоту. Ничего не ждал, и так было проще. Он почти умер, и это его устраивало, но были те, живые, что не захотели этого принять. Его адъютант оказался из тех неуемных, полных решительности людей, которых Олафу теперь уже было никак не понять. Он спас и теперь пытался добиться от своего адмирала хоть какой-нибудь реакции на все происходящее. Олаф уже не раз объяснял, что он лишен этого звания и, в общем-то, не видит никакого смысла в стараниях Руперта и в своем спасении. Как ни странно и закономерно одновременно, но когда Олаф поднялся на борт «Верной звезды» и увидел Вальдеса, в груди ничего не колыхнулось. Впервые, на его памяти, они встретились дважды, впервые он пришел как помощь, а не как враг, но это никак не могло окупить всей той крови, что впитывалась в дерево палубы, перекореженных трупов моряков, что исполняли свой долг. Олаф сам не знал, рад ли он, что их корабль был спасен. Сил ни на что не было, ни моральных, ни физических, их хватило лишь на то, чтобы настоять, что пленные не должны видеть, как повесят их командиров. Как он добрался до предоставленной каюты, Олаф уже не помнил, даже как свалился в кровать, отключившись, успев только стянуть сапоги, зато проснулся резко, быстро поднявшись от ощущения чужого присутствия. — Ротгер? — спросил он, не успев сообразить, что обратился по имени, хотя, наверное, уже не стоит обращаться так к этому человеку. — Не подумайте лишнего, — весело сказал Вальдес, выходя на освещенную луной часть комнаты. — Я просто хотел посмотреть, как вы? — Нормально, — как можно спокойнее сказал Олаф, стараясь успокоить стук сердца, которое не унималось от резкого подъема, видимо, до прихода Вальдеса ему снилось что-то страшное. Ночной гость сделал несколько шагов к кровати. — Не похоже, Олле, — тихим голосом сказал он, и Олаф вздрогнул. «Олле», да, его имя можно было так сократить, но еще в одной жизни его так звали, кажется, в той, где Вальдес его узнал сразу, но и это ничего не изменило. — Ты же с самого начала все помнил, да? — продолжал Вальдес, цепляясь за реакцию Кальдмеера, как за точку опоры. — Почему ты ничего не сказал? Я… я бы… — И чтобы вы сделали, господин Вальдес? — спокойно спросил Олаф. — Не пустили бы меня в Дриксен? Или поступили бы как-то иначе, пока я был у вас в плену? — Это вы у своих в плену были, — огрызнулся Вальдес. — Вы хоть представляете, что со мной было, когда я все вспомнил?! А когда я узнал, что вас казнили?! — Представляю, я был на вашем месте, — ровно ответил Олаф. — Но это бы ровным счетом ничего не изменило. Или вы бы пожизненно заперли меня у себя? — Если бы знал, к чему приведет ваша поездка домой, да, запер бы! И никуда бы не выпустил! — он почти орал, когда спохватился о не самом лучшем для этого дела времени суток. — Ладно, не запер бы, но, господин Кальдмеер, неужели сказать мне правду было так сложно? — Это просто было ни к чему. Вы меня не узнали, да и раньше мы не всегда могли общаться. Я не мог навязывать вам свои воспоминания, вы вполне могли принять меня за сумасшедшего и были бы правы. — Олаф смотрел в пол, ему было сложно поднять глаза на этого человека, потому что, теперь он чего-то ждал в ответ на свои слова, чего-то другого, более личного и доброго, чего Кальдмеер теперь вряд ли сможет кому-либо дать. — К тому же я не знал, чего хотите вы. Было бы странно, если бы при каждом нашем столкновении я говорил, что мы встречались раньше. А может быть, я просто привык вас хоронить или отпускать. — Но я к этому точно привыкать не собираюсь, — уже тихо, но не менее зло проговорил Вальдес. — Не сейчас, а то я убью кого-нибудь еще. — Хватит уже смертей, — ровно и четко отрезал Олаф. — Моя марикьярская половина просто требует, чтобы я отправился в Эйнрехт и перерезал там всех, — огрызнулся Бешеный, но тут же выдохнул и чуть менее зло продолжил: — Когда я пришел, вам что-то снилось, и, судя по всему вашему виду, это было что-то о происходившем там. — Я не помню, — честно ответил Олаф. Неожиданно Вальдес быстро взял его за руку, и Кальдмеер вздрогнул всем телом. — Эй, Олле, все хорошо, это я, — осторожно произнес он и сам не заметил, как перешел на «ты». — Что они там с тобой делали? Вальдес плавно опустился на одно колено перед Олафом. Его вопрос не столько ожидал ответа, сколько выражал скорбь. — Олле, останься пока со мной? Пока не придешь в себя и снова не обретешь цель, пока не появится место, куда тебе нужно будет идти? Он аккуратно поддел пальцами рукав рубахи и увидел отметины от веревок и кандалов, они были частично свежие, частично старые. Он аккуратно двинулся вверх, проводя пальцами под тканью. — Тебе не понравится то, что ты там увидишь, — предупредил Олаф. — Лучше пусть не нравится, чем буду закрывать на это глаза, — сдержанно ответил Вальдес. — К тому же тебя надо переодеть ко сну, иначе я прямо сейчас потащу тебя откармливать. — И тут же, задумавшись, добавил: — А почему нет? Пойдем, попробуешь нашей кухни. Изысков не обещаю, но на тебя сейчас действительно страшно смотреть… Олле, ты меня слышишь? Олаф медленно кивнул. — Лучше завтра, сейчас не хочу. И, наверное, переоденусь я все-таки сам. — Олаф выпутал свою руку из чужих ладоней и потянулся развязать рубашку. Вальдес поднялся, сел рядом на кровати и перехватил руки. — Ты не ответил на мой вопрос. Ты позволишь мне быть рядом и помогать до тех пор, пока я нужен тебе? — Он попытался заглянуть в серые глаза, но Олаф смотрел в пол. — Прости мою бестактность, — тихо сказал Олаф и попробовал посмотреть выше, но взгляд почему-то остановился на подбородке собеседника. — Я столько лет этого ждал, а теперь не представляю, что мне с тобой делать. — Ничего. — Вальдес отпустил его руки и взял в ладони лицо. — Ничего не надо, просто прекрати смотреть на меня так, словно уже похоронил. Живи и постарайся снова стать тем человеком, ради которого стоит умирать и возвращаться каждый раз. Олаф отвернулся. — Я попробую, но боюсь, уже не верю ни во что хорошее. — Ты, главное, попробуй, а остальное оставь мне. — Вальдес осторожно положил руку ему на плечо и притянул к себе, обнимая. — А я сделаю все, что в моих силах. Просто представь, что это новая жизнь, где мы только что встретились и я наконец-то узнал тебя. — Звучит хорошо. — И Олаф прикрыл глаза, убаюканный чужим теплом.