С пулей в голове

Глава 1 Чернота сливается в единую ленту, изгибается, утолщается, сужается. И звук: пронзительный вой, иногда доходящий до свиста. Ненавижу метро. В голове рефреном: куда-куда, туда-туда. Запоминаю: пять светлых пятен — на шестом выходить. Только так и езжу. Зажмурив глаза, загибая пальцы при каждом белом пятне под веками, абстрагируясь от гудения, стука, визга. От навязчивого звука можно было использовать плеер с наушниками. Но музыка, достаточно громкая, чтобы заглушить звуки метро, вызывает у меня тот же эффект, что и первопричина. Единственное спасение — мысленно переноситься вперед во времени. Или назад, как делаю сейчас. *** Я — на небольшой вокзальной площади, с памятником Ленину в центре. Именно так начинается мой кошмар, который мучает меня уже около года. Родители говорят, что именно здесь закончился их кошмар, длиною в четыре месяца… Я, Болдырев Антон, двадцати трех лет, самарец, айтишник, стою в задрипанном городке, названия которого не знаю. Какой сегодня день недели — не знаю, число — не знаю, год — не знаю. Как я сюда попал — тоже не знаю. Паника затапливает сознание. Стоп. Нужно перейти дорогу. Спокойно посидеть в привокзальном скверике — и всё придет само. Ноги не слушаются, двигаясь по непонятной траектории. Налетаю на стоящую у «зебры» «Приору», здорово прикладываясь ребрами. С водительской стороны выскакивает мой ангел-спаситель. Правда, про «ангела» — это я будущее знаю. В настоящий момент с водительской стороны энергично движется дама с внешностью оперной дивы. Красивая, но большая. Дама бесцеремонно хватает меня и начинает пребольно ощупывать. Убедившись, что с туловищем всё нормально, она проверяет вменяемость головы потерпевшего. Голова потерпевшего — моя родимая — невменяема. На абсолютно простой и уместный вопрос: «Ты как?», следует странный ответ: «Я где?» Ирина Анатольевна (так зовут моего ангела) после минутного раздумья выхватывает из необъятной сумки трубу — и всё в миг начинает вертеться. Ирина Анатольевна не коня на скаку — она танк на полном ходу остановит, если нужно. Меня, без документов и денег, кладут в больницу. Проводят полный осмотр. Затем вызывают судмедэксперта. В результате возбуждается, опять спасибо «бульдозерности» Ирины Анатольевны, уголовное дело. Множественные ушибы мягких тканей, остаточные следы ножевых ранений, следы сексуального насилия. Мигрени и эпилептические припадки. Все это на фоне ретроградной амнезии. По ходу дела выясняется, что я нахожусь в розыске как без вести пропавший. Ирина Анатольевна в тот же день связывается с моими родителями. Через сутки моя мама душит меня объятьями, заливая слезами. Спасибо, отец останавливает её истерику: «Ты чего убиваешься как над покойником?» Рядом с родителями чувствую себя странно. Знаю, что самые близкие люди, а испытываю лишь отчужденную неловкость. Мама плачет из-за этого, отец недоуменно молчит. В день «выписки» пришла попрощаться Ирина Анатольевна. Попрощаться не получилось. Уши заложило ватой, мир взорвался красными всполохами, и всё — я в Самаре. Пока я лежу в частной клинике, родители восстанавливают паспорт. Я ведь (до всего этого) его с собой носил, как и права. Новый паспорт достаётся с боями. Даже в прокуратуру пришлось обращаться, так как в паспортном столе потребовали заключение психиатра о моей дееспособности. Проще, конечно, было не спорить. Но с заключением о дееспособности могли быть проблемы. Я продолжаю с пугающей регулярностью вываливаться из действительности. Ночами не могу уснуть. Лежу с открытыми глазами и вижу кошмары, вызывающие припадок. Аппетит пропадает начисто, силы тают. Анемия, лейкопения. Нарушение функций опорно-двигательного аппарата. Электросон, успокаивающие ванны, расслабляющий массаж — как мертвому припарка. Психиатр, с моего разрешения, провел сеанс гипноза. Закончилось это разгромленным кабинетом и моей недельной мигренью. Из клиники меня выписали. Зачем им дурная репутация в связи со смертью пациента. Дали рецепт на феназепам и рекомендовали физические нагрузки. С феназепамом проваливался в сон без кошмаров, но наутро «взрывалась моя голова». Нервы ни к черту, психика на грани. Продал «десятку» — и в Москву, за помощью. С частными медицинскими центрами не стал связываться. Обратился в серьезный государственный диагностический центр. Началась тяжелейшая работа. К примеру, энцефалограмма. Ничего особенного. Цепляют на голову шлем из проводов, и сидишь некоторое время. А потом — свето-шумовая провокация. В глаза бьет свет, ослепляющий даже через закрытые веки. Болезненно, на грани обморока. Минута передышки — и какофония звуков: щелчки, грохот, визг, рёв, вой. Боль разрывает голову. Я БОЛЬШЕ НЕ МОГУ! Тишина, темнота, покой. Как хорошо. Глава 2 Сознание вернулось не вовремя. Нет, чтобы раньше. До падения с сидения. Или позже, на конечной, когда вагон пуст и не стыдно. Как же! Прихожу я в себя в прилично заполненном вагоне, на полу, в позе эмбриона. Люди теснятся, но меня обтекают. Не дотрагиваясь, как до прокажённого. «Автозаводская». Нормально! Мне же на «Смоленской» выйти надо было. Я не просто пропустил свою станцию. Я перешел на другую линию. Как я смог и зачем? Смотрю на часы. Обычный получасовой запас времени уже истек. Значит, ещё и опаздываю, минут на тридцать-сорок. Нехорошо. Конечно, даже к врачам диагностического центра неловко было опаздывать. Знаешь, что записан на целый час и оплатил его полностью, и всё-таки стыдно. Сейчас же меня ждут серьезные люди, и их время мною не оплачено. Галина Николаевна, мой врач-психотерапевт, с ними договорилась. Честно говоря, идти туда побаиваюсь. После энцефалограммы мозга меня отправили на ЯМРТ. Томография, только не обычная, а ядерная. ЭФГ фиксирует нарушения работы мозга, а ЯМРТ показывает, что «органических повреждений мозга не обнаружено». «Пуля» есть, но она виртуальная. Направили к психотерапевту. Памятуя прошлый сеанс гипноза, я жалел зря выброшенные деньги, но пошел. Однако Галина Николаевна — врач от бога. Пять сеансов психокоррекции. Я думал, мы просто болтаем обо всем – ни о чем. Результат был ошеломительным уже после двух сеансов «бесед». Кроме того, Галина Николаевна назначила курс медикаментозного лечения, курс лечения у вертоброневролога, курс специального аутотренинга и пр. Всё это заняло почти полгода, но я — здоров. Почти. По крайне мере, маниакально-депрессивным психозом не страдаю, кровь в норме. Сон и аппетит восстановились. Теперь Галина Николаевна поставила целью вернуть забытое и устранить его последствия. Поэтому я обреченно топаю по указанному адресу. Центр Москвы. Над всеми домами здесь нависает громада МИДа. Маленький, неприметный желтый особнячок в тихом узком переулке. По-домашнему уютный. Становится как-то легче. Звоню в домофон, называю свою фамилию. Бесконечные ступеньки вниз и тяжесть свода угнетают. Ну вот — неожиданно светлая комната, большая и теплая. Стол, кресла и кушетка. Я-то думал! Но никакого сверхнового, сверхсекретного оборудования нет. Провожатый, молчавший, пока мы шли, и здесь остался верен себе. Ушел «по-английски». Минуты текли уныло. Я постоял, потом уселся в кресло, потом выглянул в пустой коридор, снова уселся кресло и задремал. Проснулся я уже на кушетке. Двое, в халатах и масках. Я засуетился, пробуя встать. — Лежите-лежите. Не напрягайтесь. У говорящего приятный баритон — в противовес холодным, пронзительным глазам. — Здравствуйте, я Антон, меня Галина Николаевна прислала, — неудобно знакомиться из горизонтального положения, я всё же пытаюсь встать. Оказывается, мои руки и ноги зафиксированы. — Ну что вы так нервничаете, Антон Михайлович? Расслабьтесь. Всё хорошо. Рассказывайте. — Всё с самого начала? — Как хотите. — Галина Николаевна, сказала, что у меня было «принудительное изменение личностной истории». Она пробовала сама выяснить, но у меня сильнейшая абреакция. Любое воздействие вызывает… Короче, всё плохое, что может быть. У меня папка была, там всё написано. — Ознакомился я уже с вашей папочкой. Галина Николаевна — молодец, что надоумила вас все материалы принести, даже копии из уголовного дела. В анамнезе она отметила, что в беседе вы упомянули сеанс гипноза. В выписках из самарской клиники этого нет. Расскажите мне об этом. — Нечего рассказывать, уснул-проснулся… — Гипс. — Не гипс, а битое стекло кругом, железки какие-то, деревяшки. Психиатр лежит, кажется, без сознания, и рука вывернута. Наверное, сломана. — А вы? — Мерзко, как с бодуна. В голове — ядро чугунное, чуть меньше черепной коробки. Наклонил голову — ядро по черепу долбануло так, что стошнило прямо там, кровью. — А почему никто на шум не прибежал? — Не знаю, может звукоизоляция, может, не было никого поблизости. Я в коридор выполз, а там опять отключился. В меня впиваются глаза, которые стали... Какими?.. Трудно подобрать правильное слово. С речью творится невообразимое. Вместо дальнейшего объяснения я несу бессвязную тарабарщину. Голову стягивает обруч. В глазах темнеет. Больно, страшно, не хочу… — Тихо-тихо. «Доктор» (?) положил ладонь на лоб. Ладонь прохладная, и давящая головная боль отпустила. Голова закружилась, тело налилось тяжестью, а в груди наоборот что-то стало невесомым и рвануло вверх. Глава 3 Звуки, запахи, цвета обрушились, накрыв лавиной. Опять я зародышем на полу валяюсь. Мягкий ласкающий баритон беспрерывно мурлычет что-то глупое, типа всё хорошо, не бойся, всё хорошо, тебя никто ни обидит… Из дальнего угла за происходящим наблюдают две пары насторожённых глаз. Странно, я не вижу никакого животного. В комнате вообще никого нет, кроме тех двоих и меня. Меня. Мне дико смешно. Животное — это я. Смеюсь — не могу остановиться. Это так смешно. Хотя почему смешно? Это обидно, я — животное. Обидно до слёз. До слёз, которые невозможно остановить. — Ты плачь-плачь, маленький. Это хорошо, это нужно, — ласковый голос заставляет уже не обижаться, а жалеть себя. Меня и вправду жалко. Лежу, весь такой одинокий, на холодном полу… Всё. Пора вставать, не хватало ещё простудиться, это с моим-то ослабленным иммунитетом. Опять конечности объявили забастовку. Унизительно. — Помогите встать, пожалуйста, холодно. Не «Доктор», а другой поднимает меня, ухватив за подмышки, и пытается усадить на кушетку. Получается плохо. Я норовлю завалиться бесформенным кулем. Это пугает. Сильно пугает. — Антоша, не волнуйся, это нормально. Функциональные изменения в третьем блоке мозга. В твоём случае двигательные навыки распадаются… — Не волнуйся?! Фигасе! Я стал амёбой разумной! Был лабораторной белой мышью, а теперь эволюционировал дальше! — кажется, меня опять пробивает на «ха-ха». «Доктор» ловит меня взглядом и продолжает дальше, тихо и монотонно. — Поскольку реально третий блок не поражён, это временно. За пару дней всё нормализуется. Всё равно ты здесь побудешь, пока мы с этим не разберёмся. Меня перевели, вернее, перенесли (у них что, каталок нет?) в обычную больничную палату, правда, хорошо оборудованную. Очень хорошо оборудованную. Лежать опутанным проводами, терпеть кормление с ложечки, судно по необходимости, всё это явно не то, зачем я сюда пришёл. Безграничное доверие к Галине Николаевне сыграло со мной злую шутку. Ночь принесла забытые кошмары. Кровь. Я весь в крови. Паника. Там, сзади, что-то очень страшное. Мне нельзя оборачиваться, иначе я сойду с ума. Запах. Густой, тяжелый запах крови. Запах заполняет нос, рот, лёгкие. Он душит. Мне нечем дышать. А-а-а! — Антоша, всё хорошо, это просто сон, — и в сторону, — изоланид внутривенно. 0,4 мг. Быстро! Я вцепляюсь в руку «Доктора» и с ужасом понимаю, что не помню его имени. — Доктор, я опять забыл…, я не помню, как вас зовут! — Т-с-с, ты ничего не забыл, Антоша. Я и не говорил, как меня зовут. Зови меня «Профессор», этого достаточно. Сердце перестает выскакивать из груди. — Ну вот, укольчик подействовал, теперь баиньки. Если приснится что-то плохое — сработает вон тот датчик и мы тебя разбудим. Спи, твоему организму нужен сон для быстрого восстановления. Хорошо ему говорить. Сна опять ни в одном глазу, что явно к лучшему. Участвовать в продолжении «Кошмара на улице Вязов» ненормально. Жутко. Лежал долго, рассматривая причудливо изменяющийся танец теней на стене. Тени двигались, двигались, меняя окружающее пространство. Стены размылись, изменилось освещение. Большой диван, просто огромный. На нём, расслаблено раскинув руки, лежит человек. Его лица я не вижу, оно запрокинуто назад. Зато чувствую кружащий голову аромат парфюма. Двигаюсь на цыпочках, чтобы не разбудить мужчину. Я знаю, что он ждал меня и уснул. Тихонечко смеюсь. От счастья. Жаль просыпаться. Я ведь спал? Глава 4 Потекли странные дни. Во-первых, эра младенчества несколько затянулась. Я по-прежнему не мог скоординировать движения рук и ног. Это сильно раздражало. Поэтому я был самым злющим, самым ругающимся «младенцем» на свете. Во-вторых, после «кормления, гигиенических процедур и пеленания» ко мне приходил Профессор. Было что-то противоестественное в том, чтобы делиться самым сокровенным с человеком, имени которого не знаешь, лица которого не видишь. Маска от подбородка до глаз, колпак закрывает даже брови. Попробуйте хоть раз поговорить на личные темы с собеседником без мимики и с отстранённым взглядом — и вы поймете. Профессор чередовал беседы с сеансами погружения меня в трансцендентальное состояние, а после сеансов подсовывал разные тесты. Чаще всего заставлял работать с ассоциативным рядом. Его голос — негромкий, с грассирующими звуками — напоминал мурлыкание кота-баюна, вызывая мурашки по позвоночнику. Со временем я даже увлёкся и стал ждать его приходов с нетерпением. Впрочем, ничего удивительного. Он был единственным, кто со мной разговаривал и, можно сказать, развлекал. Остальные появлявшиеся в палате «человекофигуры» были немы «как рыба об лёд». Не знаю, Профессор ли «делал мне мозг» или правда техника медитаций помогала, только я всё чаще и больше вспоминал. Вспоминал — не совсем правильное слово. В пограничном состоянии сна и бодрствования (вроде бы уже вижу сон, но ещё вроде не сплю) всплывают картинки, образы, накатывают ощущения. И теперь я могу ими управлять. Не хочу что-то видеть: бах — и «выскочил из кадра». А ещё могу картинку «повертеть», рассмотрев со всех сторон, изменив ракурс, приближаясь или откатываясь. Не знаю, как объяснить. Ну, словно на экране монитора в трёхмерной графике что-то моделируешь. Наиболее чёткие, яркие, насыщенные картинки связаны с автомобилем. Разделительная полоса — сплошная, или она просто сливается в одно целое из-за скорости? Скорость большая. Какая — не знаю, но выше ста пятидесяти. В машине тепло и тихо. Нет, вообще-то в салоне музыка, очень громкая музыка. Просто не слышно ничего, кроме музыки. Ни привычного шума двигателя, ни шипения асфальта под колесами, ни гула вибрации, ни постороннего дребезжания. Ничего этого. Только музыка со всех сторон. «Полёт валькирии». Нарастающий звук, бравурный и надменный одновременно, вызывает ощущение всесильности. Перед глазами крутой подъём — и машина, кажется, взлетает наверх. Потом резко вниз. И уже не «ТТэшка», я сам, бросая вызов законам гравитации, лечу над дорогой, раскинув руки. Запредельное удовольствие проливается идиотски — восторженным смехом. Справа мне вторит такой же пьяно-счастливый смех. Горный серпантин. Справа — стена. Она «одета» в рабицу, но от этого кажется ещё опасней. Слева — разноцветный поток встречных машин. В просветах стремительного потока — низкая бетонная полоса, отделяющая нас (или их) от полета в бесконечную синюю бездну моря. «Бездна — без дна» — мой собственный текст к грохочущему ритму «Yellow». И уже мой смех звучит отражённым эхом чужого восхитительного сумасбродства. Всплывающие образы вызывают бурный восторг, сладко тянет в груди и в низу живота. Да знаю я, что всегда абсолютно счастливыми бывают только олигофрены, но урвать свой кусочек… Поймать кусочек счастья и не отпускать. Никогда. Тьфу ты, какой-то приборчик мерзко заголосил, прервав такое удовольствие. — Ну вот, дружочек, двигательная активность восстанавливается. Нечего было бояться. Профессор сказал, что всё восстановится, значит так и будет. Обалдеваю от радости, услышав знакомый голос: — Галина Николаевна! В гости ко мне? — Нет, Антошенька, не в гости. Пока Профессора нет, я за него. Моя кандидатура устраивает? — она кокетливо смеется, тряхнув русыми волосами, уложенными с продуманной небрежностью. Вот интересно, почему женщины за сорок ко мне так относятся: вроде опекают по-матерински и при этом флиртуют? — Приступим, дружочек. Судя по настроению, вспомнилось хорошее. Срефлексировали нижние и верхние конечности, зафиксировано сексуальное возбуждение. Следовательно, работа отпадает. Давай, Антоша, рассказывай. — Ай-я-ай, Галина Николаевна! Как вам не стыдно. «Вуайеризм — это кража глазами, отягощенная похотью». — Я не подсматриваю. Даже не подслушиваю. Антон, ты умный человек. Взрослый. И так по-детски прячешь стеснение за ёрничаньем. Профессору ты всё спокойно рассказывал. Я — такой же врач. Проблема в том, что я не мужчина? Или в том, что я не светило мировой науки? — её голос звучит обиженно. Она классный специалист, поэтому сымитировала обиду, раскусив, что зацепила что-то очень важное для меня. Мне становится стыдно за свою глупость. «Лучшая защита — это нападение». Привычка всё и всех высмеивать — своеобразная броня, оставшаяся еще со школьных лет. — С чего вы решили, что это не работа? Я — работофил, и даже при мысли о работе возбуждаюсь, — не слишком удачно перевожу всё в шутку. Она подхватывает игру. — Может быть, может быть. Сексуальное возбуждение на работу, на начальство, на подчинённых, на клиентов. Всё может быть. Есть одно НО! С движением рук всё ясно… Перебиваю её: — Галина Николаевна! У вас на редкость грязное воображение. — Антоша, я о мышечной памяти. — И я о ней, — перехватываю укоризненный взгляд и «застегиваю губы на молнию». — Твои руки в процессе воспоминаний могут непроизвольно повторять многократно закреплённые навыки: двигать мышкой, печатать на клавиатуре, делать записи. Но! Вот оно, то самое «но». Функциональной нагрузки ног у человека, сидящего за компьютером, нет. Или уже есть, а я не в курсе? — Галина Николаевна, мне правда очень нравится с вами общаться. Не обижайтесь, но сейчас я не готов делиться. Мне всё хочется обдумать. — Хорошо, я не обижаюсь. На твою зубастость тоже. Мне даже нравится. Вот слушаю на приёме очередную трагедию, связанную с появлением мимической морщины, и ощутимо скучаю по твоёму умению не зацикливаться на настоящих бедах и проблемах, по твоему чёрному юмору. Более того. Я знаю, что Профессору ты зубки не показываешь. Только мне, и я польщена, мой особенный пациент. Галина Николаевна уходит, предварительно вызвав для меня физиотерапевта. Глава 5 Пока мое тело терзает физиотерапевт, мою душу терзают смутные сомнения. По поводу собственной ориентации у меня загонов нет и не было. Первый сексуальный опыт был с одноклассником. Вполне невинный, но донельзя запоминающийся. «Ну а девушки? А девушки потом». Тоже здорово, но иначе. Задуматься другое заставляет. Судя по «картиночным» обрывкам, у меня был постоянный любовник. Его лица я так и не увидел, но четко знаю, что во всех эпизодах фигурирует один и тот же человек, и связаны мы крепко. Отношения не на одну ночь. Может быть даже всерьёз и надолго. Ну чувствую я, что это так. Всё бы ничего, только в Самаре осталась Лена. Вроде бы невеста. Мы с ней встречались до этого бардака с моим исчезновением. Даже заявление в ЗАГС подали. Теперь это не актуально. Что-то мешает. Мне её даже видеть неприятно, словно виновата она в чём-то, но в чём — не помню. Однако это не объясняет наличия у меня и «жениха», и «невесты Лены» практически одновременно. Не стыкуется. У меня не может быть двух партнёров одновременно!!! Причин несколько, но все они просты, банальны, пошлы. Я обожаю секс. И боюсь заразы. Боюсь и брезгую что-нибудь подцепить. Просто секс или просто хороший секс мне неинтересен. В конце концов, разрядку можно получить и без партнера. Это предельно скучно, но и предельно безопасно. Зато отличный секс у меня «крышу» напрочь рвёт, какая там безопасность. Отличный секс, он невозможен без щекочущей нервы игры. Этакая «ролёвка», которую не играешь, а проживаешь. Идея «ролёвки» спонтанна и экстремальна до... наверное, без «до». Но, играя в такие игры, вляпаться можно на раз, найдя серьезные приключения на свою... Из девчонок только с Катюхой, мы с ней ещё до Ленки встречались, было реально «безбашенно». Как-то позвонила мне на паре и заголосила пьяной шалавой: — Я тут такая сижу, вся на изменах, ко мне всякие козлы лезут. Забери меня. Чтобы через пять минут был тут. «Тут» — это забегаловка на трассе за городом. Место очень неподходящее для богатой и избалованной девочки. Опасное место. Особенно если эта девочка в хлам. Домчался я туда не через пять минут, а через пятнадцать, наплевав на десяток красных светофоров. Злой, как собака Баскервилей, укушенная мухой цеце. Думал, порву эту дуру с её приколами. Домчался вовремя. А может, как раз и не во время. Залетел в «кафе», осмотрелся — нет моей блондинки а-ля Монро и Анфиса Чехова в одном лице. В наличии — жгучая брюнетка с хаером до талии. Проститутка, но очень дорогая. Элитная, можно сказать. Жаль, что видно её только до… — короче, выше пояса. Ниже стол закрывает. Черный шёлковый плащ не застегнут — завязан на талии. Под ним отлично видна кожаная «сбруя»: корсет, пояс. На шее — ошейник. С поводком. Поводок — в руках небритого амбала в промасленных трениках. Рядом ещё двое. Эти просто наблюдают, предвкушая удовольствие. На что я равнодушен к «спецодежде» девочек — и то повело. Что тогда говорить об оголодавших дальнобойщиках. Увидев меня, деваха самым мерзким катькиным голосом заверещала: — Отвалите, пидорасы. Щас мои телохи вас по-полной опустят. Как мы оттуда свинтили неповреждёнными — до сих пор загадка. Повезло. Мой юношеский разряд по вольной борьбе плюс кастет, даже вкупе с приёмчиками самообороны Кати, против трёх озверевших и не слабо махающихся матёрых мужиков... Реально повезло. Машину эти лузеры мне знатно покоцали, но катюхин папаша в награду за «спасение дочуры» (перед изложением версия спасения подверглась жёсткой цензуре) полностью оплатил ремонт. Правда, за тот улётный секс — в занюханном придорожном «хотэле», на волне бешеного возбуждения после случившегося — не жалко и машину. Перед отлетом в Швецию, куда Катя замуж вышла, я её спросил: — А если бы я тогда не приехал? — Не мог ты не приехать, убить на месте — мог. Не приехать — нет. Такое вот безграничное доверие. Потому-то партнер по недетским играм у меня всегда один. Которому я доверяю жизнь и здоровье, который мне может доверить жизнь и здоровье. «Попутный роман» — предательство безграничного доверия партнера. Предательство своего собственного принципа: поступай с другими так, как хочешь, чтобы поступали с тобой. А из всего этого следует, что до моего «Бермудского треугольника» никак не мог появиться «женишок». По-любому. Глава 6 Перед тем как в очередной раз обнажить душу, я «выторговал» у Галины Николаевны согласие ответить на вопросы. Она пообещала даже предельную честность — в обмен на наиболее полное описание моих картинок. Я старался, очень старался. Оказалось, что как можно точнее облекать в слова увиденные образы, испытываемые эмоции и ощущения — не такое простое дело. Поймав своё отражение в оконном стекле, усмехнулся: взъёрошенный тип отчаянно корчил гримасы и жестикулировал, махая верхними конечностями так, что любой пропеллер обзавидовался бы. Свою часть сделки я отработал честно. Теперь моя очередь задавать вопросы. — Галина Николаевна, сначала я должен поблагодарить вас за улаживание недоразумения с гостиницей и с моими вещами. Сразу вопрос: сколько я здесь ещё пробуду и что потом? Мне опять бронировать номер? С оплатой моего пребывания и лечения здесь тоже непонятки. Я спросил у Профессора, он высказался в том смысле, что финансовый вопрос решён. Ох, боюсь я загадочной благотворительности. Бесплатный сыр бывает только в мышеловке. — Благотворительностью, Антоша, здесь и не пахнет. Ты умненький и очень сильный человечек. И потом, всё равно у тебя есть уже своё представление о ситуации в целом. Скорее всего, очень близкое к правде. В данном случае будет совсем неплохо, если я введу тебя в курс дела. Пауза. Значит, это не просто «будет совсем неплохо». Это очень важно. — Это закрытый научный проект, финансируемый государством. Для тех, кто в него попал в качестве объекта исследования, а их совсем немного, медицинское обслуживание, и не только в пределах этой «конторы», бесплатное. Проект научный, но имеет конкретную практическую цель. Особо распространяться не буду, скажу лишь, что Профессор очень известен не только в научных медицинских кругах. Его специализация — психиатр-криминалист. Чтобы ты уяснил свою связь со всем этим, я расскажу одну историю: десять лет назад в семье очень известного военного произошла трагедия. Вернее, убийство. Все всем обвинили жену. — Да, я помню. Мутная история. Так вроде и неясно осталось — она убила или не она. Говорили о семейном конфликте, но как-то невнятно. — Да, всё правильно. Ситуацию не взяли под контроль сразу, и дело получило нежелательную огласку. Затем эту историю постарались замять. В течение этих лет было ещё несколько подобных убийств. Некоторые известны всем, какие-то — только нам, а какие-то, вполне возможно, и нам неизвестны. Причина замалчиваний совсем не в том, что погибшие были в основном людьми известным. Иногда в определенных кругах, но тем не менее. Она помолчала, качнула головой, словно заставляя себя продолжать. — Эти случаи не вытаскивались на свет, чтобы не пугать людей. Убийство — это всегда страшно. Но ещё страшнее, когда убийцами становятся самые близкие люди. Близкие люди — идеальные убийцы. Они знают все слабые места жертвы, их любят, им доверяют, поэтому у них не бывает проколов. Во всех случаях, о которых идет речь, сами убийцы не могли ничего объяснить. Чётко помнили всё, что было до момента убийства, сумеречно — что было непосредственно после. А момент убийства — провал. Всё, что случалось, подпадало под «убийство в состоянии аффекта». Только причины этого состояния были выявлены в девятнадцати процентах случаев. И те — очень условно. Семейный скандал, не больше. Оставшиеся убийства вообще немотивированы. Опять пауза. Пауза для осмысления. От «осмысления» у меня волосы на голове встают дыбом. — Медицинско-психиатрическая экспертиза не выявила психических отклонений ни у одного из таких убийц, прошедших её. Я смотрю в её распахнутые, умоляющие о понимании глаза в упор. Она не отводит взгляда, а лишь покрывается красными пятнами и резко кивает: — Да, у них всех обнаружено «принудительное изменение личностной истории». Предвосхищая твою реакцию, сразу скажу: запрос по отпечаткам был сделан сразу. Ответ — отрицательный. Ни в одном деле, закрытом или нет, твои «пальчики» не засветились. Я разозлился. Понимая, что логически всё правильно, я готов был всё крушить. — На дактилоскопию давала согласие я, потому что была уверена в тебе. Антон, ты можешь мне не верить, но я искренне хотела и хочу тебе помочь. — Как вы могли быть уверены во мне? Зная, что любой, абсолютно любой может стать безмозглой марионеткой сбрендившего «Кашпировского», вы были уверены и дали согласие?! — жар откуда-то из живота рванул в голову. Ярость затопила сознание, желание крушить всё вокруг стало просто нестерпимым. Огненные всполохи мелькали под зажмуренными глазами. Осторожно, боясь сорваться, я прошипел сквозь стиснутые зубы: — Вы меня сдали? Из чистых побуждений? Не за тридцать сребреников, а во имя моего блага?! — У меня не было выбора, глупый мальчишка! «Глупый мальчишка!..» Мир вокруг меня взорвался ослепительным белым пламенем. Глава 7 — Глупый мальчишка! Ты что, увидел три буквы на моем лбу? — дуло нацеленного мне в лицо пистолета парализует все процессы, включая мыслительные. — Где, где на мне написано «лох»? Развод на бабки шантажом — знаешь, сколько таких было до тебя? И где все они все? От любого страха есть одно средство — смех. То, что смешно, уже не страшно. Нужно вспомнить что-то глупое, что-то смешное, но в голове — звенящая пустота. Пистолет, милиция, бандиты, спецназ. Спецназ — вот оно! Для виду смежив веки глаз, Храпит на проходной спецназ. Шок от ужаса сменяется злостью. — Откуда мне знать? Ты здесь единственный умник. Если бы «Макарыч» был у меня, тогда дураком оказался бы ты. — Глупый мальчишка. Глупый, но смелый, — в голосе уже презрение с легким интересом, — я давно пользуюсь услугами только кузиных питомцев, но у него таких интересных зверюшек до этого не было. Кстати, тут ты и спалился. Я позвонил Кузьме. Хотел перекупить забавный экземпляр в личное пользование. — Он, конечно, удивился. — Нет, его расстроил «факт выполнения ранее отмененного заказа в полном соответствии с требованиями клиента», как он выразился. — Испугался здоровой конкуренции? — Конкуренции? Нет. В таком бизнесе ключевой фактор успеха — покой клиентов. Покой клиентов, исключительно кэшевых пацанов, — это конфиденциальность, стремящаяся к абсолюту. Кузя провёл проверочку. Уж очень хотел узнать, кто слил информацию о самом заказе, о вкусах клиента. По его каналам утечки не было. Значит, трефовый интерес не в нём, а во мне. И это уже мои проблемы и мне их решать, — пистолет плавно ложится на стеклянный столик. Мой собеседник достает пачку сигарет и неспешно прикуривает. — И ты не пытался выяснить? — Конечно, пытался, — он сильно затягивается, — администратор сказал, что заказ был отменен по телефону. Номер не определился. — И он поверил? — Как раз поэтому и поверил. Мой номер тоже не определяется. У администратора не определяется. Хозяин и СБ агентства мой номер знают, а другим не положено, — окурок прицельным щелчком летит в пепельницу. Красивые пальцы: длинные, нервные. — Значит, единственный, кто может помочь в решении моих проблем, ты. Потому и жив. Пока. Тебе вообще-то крупно повезло, что ты ко мне попал. — Повезло?! Мне?! — голос срывается на визг. — Другой бы попользовался и… — выразительный жест большим пальцем поперек шеи, — тебя же всё равно фактически нет. Хотя, может, в этом и был расчёт. Кто-то очень потрудился, чтобы ты оказался здесь. Зачем? Вариантов немного: шантаж, подстава или «засланный казачок», — пальцы нежно поглаживают тусклый бок металлической игрушки. — Шантаж отметаем. Ребятки проверили. Ни у тебя, ни у твоих подельников не было технической возможности. Да и мелко это очень. Я не задираю своё одеяло для всеобщего обозрения, но и бояться мне особо нечего. Если подстава, то ты — «невинная жертва». Тебя замочат. Меня обвинят в похищении, насилии и убийстве. Если третий вариант… — мучительная тишина, — то ты потрясающий актёр. Я буду оплакивать твой талант, и не только актёрский, но рука не дрогнет. Результат тот же. Очень занятно. Зачарованно смотрю на пальцы, достающие очередную сигарету. — Рассказывай, и желательно, для тебя, чтобы я поверил. Я проваливаюсь в пустоту. Кажется, все эмоции отгорели. Поверил?! Как?! Я сам во всё случившееся поверить не могу. — Нечего рассказывать. В рабство, должно быть, продали, но как — не помню. Наверное, в отключке был всё это время. Очнулся от ударов. Здоровенный мужик не слабо прикладывался к моей фотомордочке. Это он меня в чувства приводил. Чувства пришли, память — нет. Очень популярно, на пальцах, причём на моих, объяснили, что со мной будет, если я не подчинюсь. Не выпускали из подвала несколько дней. Били изощренно: до потери пульса, но без синяков… Неужели этот тусклый, безучастный голос — мой? — Бежать? Куда, к кому, как? Денег нет, документов нет, кто я — не знаю. Выбора нет. Впрочем, выбор мне как раз предоставили. Или я отрабатываю в постели у мужика, или сдохну здесь и сейчас. Я, конечно, понимал, что одним мужиком не ограничится, но… — Ты согласился?! Не зная даже, к каким извращенцам попадешь в услужение шлюхой? — Ты знаешь, каково это — разбивать голову в кровь, чтобы перестал мучить голод? Ты пробовал биться ею, пока не потеряешь сознание, только чтобы не чувствовать животный страх при «уговорах». Я — согласился и не жалею. Я жив. Пока. И здоров. Пока. Везунчик, твою мать, — последние слова уже выплевываю в ярости. — Я бы всё равно не стал шлюхой! — рука с сигаретой замирает. — Дворянская кровь приказала бы предпочесть позору смерть. Меня обвиняют. В чём? Или намеренно втаптывают в грязь? — Сколько пафоса! Ну и дураки вы, дворяне. Моя кровь скифов приказала выжить любой ценой. Смерть — это слабость. Всё, что нас не убьёт, сделает ещё сильнее. Вот после этого я найду всех этих гиен-падальщиц… Движение в сторону журнального столика. Пистолет снова в руках. Слабый щелчок. «Макаров» поставлен на предохранитель. — Не заводись. Когда всё вспомнишь, знай — я с тобой. Мы этих уродов в асфальт закатаем, — голос по-прежнему царапает нервы, хотя теперь злость и презрение обращены не на меня. — Паспорт я тебе в ближайшее время организую. Жаль, что отдых нам возможен только в «краснодарском раю», а вместо Альп — Игора. За те же деньги за бугром нас облизывали бы, а здесь… Но с твоим будущим паспортом нам не резон соваться на таможню. — А почему не восстановить мой настоящий паспорт? — неужели поверил? Поверил и пообещал помочь? — Какой же ты ещё глупый мальчишка. Во-первых, паспорт — лучший инструмент воздействия на его владельца. Хочешь получить паспорт — делай, что скажут. Во-вторых, твой паспорт мог быть продан отдельно от тебя. — Зачем? — от перенапряга я тупо не догоняю. — Самоё невинное, что можно было сделать с чужим паспортом, — набрать кредитов, оформить подставную фирмочку, сдать паспорт напрокат остро нуждающимся. Ни ты, ни я не знаем, что там может висеть на твоем паспорте. Выяснять? У меня нет таких связей, а тратить на это деньги нет желания. А с остальным, — небрежный взмах рукой, — просто подождём, пока неизвестные дарители не пожелают связаться с подарочком… С трудом выползаю из темноты. В ушах звон. Горло стянуто так, что невозможно дышать. Головная боль вызывает тошноту, как при сотрясении. Надо добраться до «белого друга» — и будет легче. Это я знаю, это я помню. — Антоша, Антошенька! Как ты? Не молчи. Я же знаю, что ты меня слышишь. Ответь, ну пожалуйста! — пронзительный женский голос усиливает головную боль. Уши и нос закладывает. И, перед тем как провалиться в мерзкую пустоту, выдыхаю: — Я не хочу вас видеть и слышать. Никогда! Глава 8 После задушевного разговора меня ещё три дня мучила сильнейшая мигрень. Таблетки не помогали. Галина Николаевна несколько раз приходила: пыталась извиниться. Я отворачивался, задирал голову, смотрел в пустоту. Через пару дней зашёл Профессор. Он впервые отрешился от индифферентности и устроил мне, не повышая голоса, полный разнос. — Своим отрицанием очевидного вы не только незаслуженно оскорбляете порядочного человека, вы подвергаете сомнению компетентность хорошего врача и просто сильно обижаете замечательную женщину, старавшуюся вам помочь. — Неудивительно, что я люблю мужчин, если женщины мне так замечательно помогают. Выбивая в нужный момент скамеечку из-под ног. А то вдруг передумаю. — Ваш сексуальный выбор не имеет никакого отношения к происшедшему. — Да? Мне так не кажется. Не припоминаю, чтобы мужики меня так кидали, а то пришлось бы стать зоофилом. А что делать, если доверять можно только собакам?.. — Думаю, ваш выбор однополых сексуальных контактов связан с иным. Вы сами поведали, что половой акт для вас тесно взаимоувязан с излишним выбросом адреналина. Нормы нашего общества базируются на православных постулатах, согласно которым гомосексуализм является страшным грехом, что связано с условием выживания нации за счет постоянного демографического роста. Современное общество стало чуть толерантнее по отношению к однополым связям, но в недостаточной степени. Поэтому для вас сексуальные отношения с представителем вашего пола имеют более яркую окраску, связанную с фактором риска, ведущего, в свою очередь, к дополнительному выбросу адреналина. — Вы считаете, что визит в ермолке и с нацепленными пейсами в штаб скинов заменит мне хороший трах? А близость, основанная на доверии, — пустой пи... трёп? — я кричу, не особо подбирая выражения, а может быть, наоборот, подбирая их так, чтобы была видна вся мерзость его рассуждений. — Рассуждая о преданном доверии со стороны Галины Николаевны, вы упускаете такой немаловажный момент, как ваше предательство её веры в вас. Она настолько поверила в вашу стойкость, в ваше следование высокоморальным жизненным принципам, что перестала видеть в вас пациента и стала относиться к вам как к другу, попавшему в беду. Близкому другу, заметьте, — тон Профессора по-прежнему отстранён, но уже как-то сух, словно ему неприятен разговор. У меня же от удивления даже злость улеглась. — Оставим её отношение ко мне в стороне. С какого это перепугу у меня высокие моральные принципы? — Ею был собран обширнейший материал об «особенном» пациенте, тщательно проанализирован, на основании этого она сделала вполне обоснованные выводы. — Она собирала досье на меня? Вынюхивала, выспрашивала?.. Это — вмешательство в личную жизнь. — Если ставить вопрос именно под таким углом, то да. Но что есть наша личная жизнь и её неприкосновенность? Откровенно говоря, практически на каждого современного жителя мегаполиса имеется детальная информация, можно сказать, с поминутной разбивкой любого интересующего дня его жизни. Утром, выходя из дома, человек фиксируется внутренней камерой наблюдения. Затем транспорт: камеры наблюдения ДПС, камеры наблюдения в метро. Видеонаблюдение ведётся во всех общественных местах: от супермаркета и банкомата до театра. Процент оснащения офисов компаний мне неизвестен, но без сомнения очень высок. Ну и мобильная связь. Она действительно позволяет отслеживать местонахождение владельца телефона в режиме реального времени. Таким образом, на «личную» жизнь, в том числе вашу, приходится не так уж много времени, и в эту сферу Галина Николаевна, насколько я знаю, не вторгалась. — Стоп. Профессор, если всё отслеживается, — у меня от такой мысли волосы дыбом, — то должны быть записи с моим участием в те четыре месяца. — Безусловно, но проблема в том, что в настоящее время вся информация не систематизирована, разрознена и находится в базах данных различных ведомств. Значит, для её получения нужно точно знать, где и что искать. Помимо этого, мы имеем дело с людьми хорошо осведомлёнными, которые изыскивают множество способов избежать фиксирования их действий или действий жертв манипуляций до тех пор, пока манипуляторам это выгодно. — Тьфу ты. Поди туда — не знаю куда, принеси то — не знаю что. Задачка со всеми неизвестными. — Давайте вернемся к вопросу о ваших жизненных принципах. — Ну давайте, — мой голос выдавал полное отсутствие энтузиазма. — Не переживайте, к концу нашей беседы вы уясните нашу, как я думаю, общую цель, и мы наметим план наших действий по восстановлению утерянных вами прошлых событий и сведений. Я апатично пожимаю плечами. — Из всего массива данных я пробегусь по основным пунктам, на которых основаны выводы, сделанные Галиной Николаевной. Итак, Ваш IQ очень высок, у вас очень высокий уровень эмпатии. Внешние данные, по общепринятым параметрам, явно превосходят понятие средние, хороший мышечный тонус, благодаря имевшим место физическим нагрузкам. У вас задатки скрытого лидера. Вы не тщеславны, но любите эпатировать публику. Однако ваша любовь к эпатажу совершенно не относится к вашей, на мой взгляд, занимательной сексуальной жизни. Причина заключается не в трусости, а в уважении чужих личностных основ и принципов. Будучи неформальным лидером в кругу паркурщиков, вы наложили вето на доступ в круг обучения и тренировок несовершеннолетних, а также тех, у кого нет достаточного уровня физической подготовки. Однако таким желающим вы рекомендовали получить основы акробатики или всерьез заняться брейк-дансом, что намного доступнее и интереснее, чем акробатика. При вашей безумной до исчезновения увлечённости «стритрейсингом», вы ни разу не садились за руль после возвращения. Помимо этого, вы исключили употребление алкоголя, вызывающего у вас неадекватные реакции. Следовательно, вы можете рисковать своей жизнью безмерно, но трепетно относитесь к чужой. Вместе с тем у вас очень большая сила воли, и любое манипулирование собой вызывает у вас отторжение на подсознательном уровне. Наконец, у вас имелись и физические повреждения, которые могли вызвать частичную амнезию, и явные признаки воздействия с помощью авторитарной формы гипноза, и состояние психогенного бегства. Последнее представляет особый интерес. Психогенное бегство — это диссоциативное нарушение, при котором больной забывает всю свою прошлую жизнь и то, кто он есть. Вызывается тяжелым эмоциональным шоком или сильнейшими личными переживаниями, способными разрушить психику. — С выводами мне всё ясно, а вот про бегство от реальности — нет. — Галина Николаевна посчитала, а я её в этом поддержал, что уход в «беспамятство» — это ваша защитная реакция на принуждение вас нарушить установленные вами же табу на распоряжение чужой жизнью или смертью, если угодно. Я обдумываю услышанное. — А как же остальные? По словам Галины Николаевны, остальные всё-таки перешагнули заповедь «не убий»?.. — В отношении вас это только версия, имеющая право на существование. А про остальных... Более слабая воля, или, возможно, у убийц поневоле ранее возникало подсознательное желание смерти близкого человека после нанесенной им обиды. Шок от всего услышанного ищет выход. Я не позволю себе сорваться в очередной психоз. Но до чего же плохо. Профессор наблюдает за мной с холодной отстранённостью сфинкса. Сходство усиливает маска, закрывающая нос. У сфинкса он отбит. Интересно, а кто отбил нос сфинксу? Стоп, я опять скатываюсь к истеричному смеху. Но желание вывести из себя Профессора сильнее меня. Я вскакиваю на стул и, пародируя «хор мальчиков-туберкулёзников», звонким, но срывающимся голосом декламирую: — Я сделаю всё (на что меня хватит), Я сделаю всё (на что я способен), Пускай мне за это никто не заплатит, Я сделаю это! И буду свободен! Профессор смотрит на меня всё так же отрешенно, но я чувствую себя инфузорией-туфелькой под микроскопом. Интерес, но исключительно научный. Всё верно, я — объект исследования, но вы правы, Профессор. У нас общая цель. — Я принесу извинения Галине Николаевне, но сеансов с ней проводить не буду. Не безопасно. Кто знает, как отреагирует моё оскорбленное подсознание. — Замечательно. На сегодня достаточно, а завтра начнём. Хорошенько выспитесь, вашему организму предстоят стрессы. Глава 9 Спалось плохо, вернее — не спалось совсем. С часок я мучил себя физическими упражнениями, а потом сдался и принял снотворное. Утром нервозность только усилилась. Я уже сам не знал, чего именно боюсь: мучительной головной боли, нервных срывов или всё-таки того, что так глубоко окопалось в моей голове. Образно говоря: пока «пуля» спокойно сидит в голове, может и не стоит её трогать? Вдруг она со смещённым центром? Мало что убьёт, перед этим всю душу искалечит. Завтрак не принес успокоения, раздражение только усилилось из-за пролитого сока и опрокинутой тарелки. Профессор появился уже к вечеру, когда утомление от ожидания неприятного сменилось тупой вялостью. Сегодня он был даже благожелательным, хотя внешне это никак не проявлялось. — Обычно при реконструкции используется методика хронологии. За основу берётся любая дата, предшествующая искомому периоду, и с неё начинают постепенно «отматывать» дни назад, — голос Профессора как всегда убаюкивал своей безынтонационностью. В голову полезли образы сонного школьного класса, бабьего лета и мухи, бьющейся о стекло. — Поскольку я «особенный» — это будет необычно? — я пытаюсь стряхнуть с себя оцепенение. — Да, но дело не в вашей особенности, а в том, что с вами (и с другими) работал высокопрофессиональный специалист, знающий традиционную методику. Если бы это был «эстрадный» или вульгарный, так называемый «цыганский» гипноз, методика бы сработала. Тот специалист использовал свои наработки, полностью купирующие возможность пошагового восстановления памяти. Не следует сбрасывать со счетов и ваше подсознательное желание забыть случившееся. Нам придётся задействовать ваш эмоциональный канал. Как мне кажется, именно в сильных по интенсивности переживаниях находится ключ к вашим запластованным воспоминаниям. У меня перехватило горло от непонятного ужаса. Профессор, уловив изменение дыхания, поспешил успокоить: — Мы будем опираться на положительные эмоции и в любой момент можем остановиться. Начнём с того человека, который в ваших ощущениях, несмотря ни на что, позиционируется как любимый. У вас есть возражения? Я отрицательно мотаю головой. Да, если анализировать все ощущения в целом, то человек в машине и человек с пистолетом — одно и то же лицо. И к нему я испытываю всё что угодно: признательность, злость, любовь, тоску, особенно тоску — только не страх. — Давайте попробуем восстановить вашу первую встречу. Садитесь удобнее. Расслабьтесь, закройте глаза и слушайте мой голос. Вы слышите только мой голос. Я начинаю отсчёт. На цифре… В «холле» (?) — на обычную прихожку это не похоже — горит тусклый свет. Точечные светильники включены не все. Они освещают меня, но тот, кто ждёт меня, остаётся в тени. Видно лишь светлое пятно одежды. — Проходи, раздевайся. Тебя как зовут? Слегка пожимаю плечами. — Это важно? — мне не страшно, не противно. Мне — никак. — Даже так? Интересно, — темнота задумчиво вздохнула, — в первый раз? — Это важно? — опять повторяю. Решив повесить куртку, поворачиваюсь спиной к темноте — зря я это сделал. Вот теперь меня напрягло. Я всегда «взгляды чувствовал спиной», а такой и черепаха почувствовала бы. Разворачиваюсь, передергивая плечами, стряхивая неприятное ощущение. Белое пятно чуть смещается. — В этот раз Кузьма превзошёл сам себя, Бен. — Чего? — шарада мне явно не по зубам. — Ничего. Бен. — Почему Бен? — спрашиваю ошарашено. — Нет, мне в принципе всё равно, но несколько неожиданно. — Чудненько. Тебе всё равно, а мне приятно. Ну, чего как не родной. Пошли-пошли. У меня на эту неделю планов громадьё, и все с твоим участием… Возвращение назад уже не так мучительно, как раньше, но всё равно процедура неприятная и утомительная. Профессор как всегда спокоен, а я нет. Ничего, ни крупицы информации. Мы просто зря теряем время и мучаем друг друга. — Что будем делать дальше, Профессор? Результат нулевой! Профессор затянул нудятину о том, что не бывает отрицательных или нулевых результатов, а бывают результаты, отличные от ожидаемых. — Без разницы, Профессор. Мы топчемся на месте. На это мне в течение десяти минут объяснялось, что результат, не совпадающий с ожидаемым, при наличии правильных параметров и безошибочности подхода, означает ошибку в процессе. Что было дальше — не помню, так как на одиннадцатой минуте я заснул. Глава 10 Мы продолжили на следующий день. Неожиданно для меня Профессор сказал, что вчерашняя реконструкция была очень информативной и очень любопытной. — Видите ли, Антон Михайлович, любой человек, давая имя, не в обиду будь сказано, домашнему любимцу, использует речевые акты, свойственные его родному языку. Используется и иностранная лексика, но только в случаях их полной ассимиляции в родном языке. Имя «Бен» таковым не является. Из чего можно заключить, что интересующий нас человек по меньшей мере двуязычен. Вывод не бесспорен. Однако теперь у нас есть ключ. Судя по вашей реакции, имя вызвало у вас вполне обоснованное любопытство, а зная вас, я не сомневаюсь, что вы пытались его удовлетворить. Я ошеломлён. После вчерашней неудачи у меня опустились руки, и я не увидел такого очевидного факта. Конечно, я спрашивал, не мог не спросить. Значит, за работу. Знакомая обстановка привычно «уехала из кадра». Моя любимая поза — поперек огромного уютного кресла. Спина упирается в один подлокотник, ноги свисают с другого. — Давно спросить хочу, почему Бен? Не Андрей, Саша, Лёха, — интересно, ответит или опять отмолчится? — Почему Бен? Мне легче показать, чем объяснить. Смотри, — он достает глянцевый журнал, — узнаёшь? — Ну, Аффлек. Кстати, старая фотография. Ему здесь сколько? Двадцать два – двадцать три? — Двадцать семь. Это он в «Догме». Я фильм раз сорок смотрел. Я вопросительно-ехидно вздёргиваю бровь. — Ага. Фильм, кстати, тоже очень неплох, — меня стаскивают с кресла и тащат к зеркалу. В спину вжимается тёплое сильное тело. Одна рука обхватывает меня за пояс. Другая, резким движением, отбрасывает мои волосы назад, открывая лоб. — Ты мог бы участвовать в конкурсе двойников. Смотри, — гибкие пальцы поглаживают мой рот, — такой же рот, — пробегают по носу, — нос, — разглаживают брови, — брови. Только у него глаза тёмно-карие, почти чёрные, а у тебя — тёмно-серые. Но мне это даже больше нравится. И вот, смотри, подбородок с ямочкой. Один в один. Ты знаешь, что Аффлек — один из пятидесяти самых красивых людей на планете. Ростом ты пониже, не метр девяносто, но пять-шесть сантиметров роли не играют. Зато фигура у тебя получше будет. Плечи шире, талия уже, гибче. — Это ты на фотографиях разглядел? — Да нет. Я видел его. Не без одежды и не слишком близко, а жаль. Горький вздох мне не понравился, очень не понравился. Я ткнул локтем чужой бок. Кашляющий смех разозлил ещё сильнее. Мгновение — и меня разворачивают на сто восемьдесят. — Ты за это поплатишься, щенок! — мне в нос нацелена длинная сухая бамбучина. Нет, французский прононс ему не даётся. — Защищайтесь, сударь! — многострадальная икебана пострадала на ещё один элемент. Смеясь, я выскользнул из прошлого. — Профессор, почему я никак его не увижу? Ведь зеркало должно было отражать и меня, и его. Себя я видел, а его нет. Почему я не помню его имя? Что не так? — Антон Михайлович, я не могу дать вам тот ответ, который вы ждёте. Я лишь могу предполагать. Лет десять назад мой сын увлёкся занимательным, с точки зрения психиатра, квестом. В нём главного героя, агента 008, укусил ядовитый пингвин, вследствие чего агент стал импотентом. В дальнейшем агента в его скудной сексуальной жизни преследовали несчастья, связанные с пингвином. К примеру, при просмотре агентом эротического журнала выскакивал пингвин и крылом, ногой, головой прикрывал стратегически важные для агента участки тела моделей. Только сложив спрятанную внутри игры головоломку, агент смог увидеть столь вожделенные им прелести красоток. — Профессор, это занимательно, конечно, но ко мне какое имеет отношение? — Самое прямое. Где-то в вашей голове спрятан кусочек паззла, который не даёт увидеть всю мозаику в целом. Необходимо найти и, вполне возможно, ещё и разгадать его, — голос Профессора журчит, успокаивая. — Не можете визуализировать весь объект — сконцентрируйтесь на своём самоощущении объекта и вербализуйте полученное. — Профессор, теперь всё то же самое, но по-русски, — я не шучу. Я, правда, не понимаю, о чём речь. — Пусть вы четко не видите искомого человека, но в мыслях вы всё равно его как-то представляете, основываясь на информации, полученной от других органов чувств. Попробуйте описать это, по возможности всё поясняя. Таким образом, я получу дополнительную информацию, а вы, возможно, узреете что-то важное. Ну что же, попытка — не пытка. Закрываю глаза и прислушиваюсь к своим ощущениям. — Человек, обнимавший меня сзади, утыкался носом в мой затылок. Значит он выше меня сантиметров на десять. Ого, метр девяносто пять, не меньше, а я-то своим ростом гордился. Объятия «укутывающие», такое ощущение, что для обнимающего я несколько мелковат. Крупногабаритный дядечка — не то слово, просто шкаф какой-то! Кожа очень белая, волоски на руке тоже, и ещё — очень мягкие. Блондин с серыми или голубыми глазами?.. Одежда всегда светлых тонов, мягкая на ощупь, и почему-то ощущение, что её хозяин — любитель свободных фасончиков. Что ещё? А, у него всегда один постоянный, опьяняющий одеколон или туалетная вода, — уже в реальности у меня дурман в голове от этого проклятого аромата. — Кажется всё, Профессор. — Очень хорошо, а теперь просто совместите логические выводы с общим ощущением образа. Совмещаю. И начинаю хохотать. — Профессор, это — Алексей Кортнев! Глава 11 Профессор не видит в этом ничего смешного и читает мне нудную лекцию о том, что наш мозг, получая неизвестную информацию, перерабатывает её, подгоняя под привычные категории. Так что моя потерянная любовь — не Кортнев, но в принципе похож. Всегда знал, что у меня отличный вкус. — Какой план на сегодня? — У многих людей, а у влюбленных пар особенно, есть «своя» песня, погружающая их в то место и время, когда они впервые её услышали или пережили с ней максимально положительные эмоции. Расслабьтесь и вспомните, была ли такая песня у вас. Если песня всё же была, она станет отправной точкой для дальнейшей работы. — Не знаю, как-то ничего не приходит в голову. — Мысленно нарисуйте образ вашего «Кортнева» и попробуйте наполнить образ музыкой. Люблю, когда Профессор даёт чёткие указания, а то завёрнет такую конструкцию, что без бутылки не разберёшь. Сейчас попробуем. Несколько минут ничего не получается, а потом... Просторная светлая кухня-столовая. Много желтого. Аромат настоящего кофе. Белая керамическая кружка, в ней небольшой чёрный водоворот. Болтовня диджея из небольшого музыкального центра сменяется ритмом рваным и, вместе с тем, томительным, а от низкого женского голоса по позвоночному столбу несутся мурашки. — Пробрало? Донна Саммер. «I Feel Love». Сильна, старушка. Не отвлекайся, допивай давай, и будем собираться. Клуб закрытый, но обычный. Так что веди себя прилично, без хулиганств. — Культурная программа тоже тошнотворно-правильная, попурри из псалмов? Чёт мне уже в ломы туда пилить. Ненавижу официоз, так и подмывает что-нибудь выкинуть. — Уймись. Всё как обычно: танцпол, девочки с шестом. — Лучше на шаре, — ворчу, с тоской представляя вечерок. — В цирк свожу потом. Всё, собирайся! — Тогда я буду пить «Rutas-Сlab», а то просто загнусь от скуки. И вот уже полтора часа я сижу вполоборота к сцене, на которой прыгают две вульгарные девахи. Смотрю, пытаясь сделать две вещи: удержать в себе пары абсента и понять на что, ну на ЧТО там можно смотреть, не отрываясь? — Глазки поломаешь! — фырчу злобновато. Знаю, что мелко, но даже любимый коктейль не улучшил настроения. В ответ доносится довольный смешок. Сильные пальцы начинают демонстративно поглаживать бокал. — Неужели так интересно, что ты не может оторваться? По-моему, очень посредственное зрелище. — Ты просто завидуешь. Что поделать, если природа наделила женщин лучшей пластикой. — Глупости. К тем, — плеснув стаканом в сторону стриптизёрш, — безмозглым коровам это точно не относится. Посмотри, вон та — просто чешет спину об шест. А эта — раскапустилась, гланды видно. По-твоему, это красиво, это сексуально? Это тебя заводит? — Сними крышку, сейчас кипятком плеваться будешь, — ехидное хихиханье поднимает градус моего благородного негодования до отметки «сейчас прольётся чья-то кровь», — ты знаешь, КТО и КАК меня заводит. Только это отличается от общепринятого мнения и не будет интересным здешней публике. Я распаляюсь дальше некуда. Всё. Вот теперь мне — «по деревне мороз». — Налицо дискриминация по гендерному признаку. Спорим, если я выйду на сцену, здешняя публика будет выть от восторга. — Ну-ну. Попробуй. На что спорим? — На желание! — я уже нахожусь в том состоянии, когда алкоголь активизирует мозг, и обычные вещи, сохраняя свою реальность, начинают приобретать необычные очертания. — Идёт, — взмах рукой, подзывающий официанта. При получении такого заказа угодливое выражение на лице прилизанного «че-а-эка» уступает место полному изумлению, а после исчезнувшей, как у иллюзиониста в руке, купюры — подобострастным кивком. Девиц со сцены сгоняют, и после небольшой паузы обычная клубная «стучалка» сменяется уже знакомой пронзительной, одновременно ритмичной и тягучей композицией. — Чего ждём? — ленивая усмешка в голосе. Сколько раз меня так подлавливали на «слабо»? Не имеет значения. Важно, что здесь и сейчас он будет смотреть только на меня. Продвигаясь к сцене, чувствую, что к моей спине прицеплена мишень дартса, а взгляды-дротики метают однозначно снайперы. Так недолго и весь кураж растерять. Останавливаюсь возле сцены и поворачиваюсь лицом к залу. Лиц не вижу, но напряжённое внимание ощущаю. Тело старается поймать синкопированный ритм, а голова уже продумала все движения вместе со связками. Я почему-то уверен, что тело не подведёт. Кажется, в моей жизни спорт имел существенное значение. Прыжком через голову назад встаю на ноги на сцене — опять лицом к залу, который взрывается восторженными воплями и аплодисментами, слышными даже в рёве музыки. Прыжок больно отдаётся в ступнях. Неправильно рассчитал высоту сцены — неудачен выбор обуви. Значит, в первую очередь избавлюсь от туфель. Странный музыкальный ритм заставляет не просто покачиваться, а извиваться, наслаждаясь ощущением собственного гибкого, сильного, послушного тела. Поперечный шпагат. Брюки опасно трещат. Плавно, практически прижимаясь грудью к полу, тянусь к правому ботинку, чтобы снять его. На секунду охватывает ужас: а вдруг носок протёрся и на нём дырка? Впрочем, свист и вопли зала выбивают эту позорную мыслишку. Теперь, опять «стелясь» торсом по сцене, к левому. Надо будет аккуратно спихнуть туфли со сцены, а то можно и навернуться, споткнувшись. Всё так же сидя на шпагате, ставлю руки перед собой. Наклоняюсь, переношу вес тела на руки. Делаю стойку на руках, спиной к залу. Развожу ноги в воздухе, замираю на доли секунды. Медленно, очень медленно убираю одну руку. Поднимаю её резкими, в такт музыке рывками. Несколько долгих секунд помахиваю свободной рукой в воздухе и уже из чистой вредности показываю залу «фак». Не отвлекаясь на ответную реакцию, несколько раз повожу плечом свободной руки. Выскользнуть из рукава кожаного пиджака не так просто. Хорошо, что он немного свободен в плечах. От напряжения опорная рука дрожит. Значит, медленно и красиво поменять руки не получится. Спружинив ногами, резко выбрасываю тело вверх и снова встаю в стойку на обе руки. Выглядит так, будто для этого я дрыгнул ногами. Не эффектно, но эффективно. Вот теперь можно спокойно выпендриваться, убирая вторую руку. Другой рукав сполз значительно быстрее. Рёв зала стал глуше — проклятый пиджак, свалившись, облепил мне голову. Опускаю ноги и, не забывая про танец, поднимаюсь уже лицом к залу. Освещение сцены слепит глаза, но запахи чужого возбуждения ни с чем не спутать. Народу нужны зрелища? Получите. С наслаждением стаскиваю черную шёлковую водолазку и небрежно роняю её в зал. Раскинув руки, «вкусно», до хруста потягиваюсь. Звуковая волна восторга зашкаливает. От кончиков пальцев правой руки пускаю медленную «волну» по кисти, предплечью, плечам до кончиков левой. В движение пришли не только мышцы плечевого пояса, но и грудные тоже. Сам знаю, как это красиво, когда играют хорошо развитые, чеканные и «сухие» грудные мышцы. Нагнетание чувственного ажиотажа оказывается обоюдоострым. Поглаживаю грудь лёгкими скользящими движениями. Мне уже как-то плевать на желания зала. Опускаю руку ниже, оглаживая живот, талию, бёдра. Мне плевать на зал, но залу не плевать на меня. Каждое движение моих рук сопровождает аккомпанемент восторженно-болезненных стонов и вздохов. Нам по пути, товарисчи! Очень-очень медленно выгибаюсь назад. Тяжело, но ремень быстро не выдернуть. Готово — ремень на полу. Теперь — мостик. Ткань брюк пугающе натягивается. Не сейчас, потерпите миленькие, уже немного осталось. Резкий мах ногой и сальто назад. Упс! Спиной врезался в шест так, что вышибло дух. Народ, кажется, не понял. Ну да, я закрыл глаза исключительно в экстазе от встречи с чёртовой железякой. Ха. А атмосфера всеобщей истерии очень даже заводит. Сползаю спиной по шесту, разводя колени. Тепло, скользящее по позвоночнику, опять вызывает горячую волну приятной судороги, прокатывающейся от пальцев ног до макушки, заставляя уже не отрабатывать стрип, а наслаждаться им. Внизу живая тёмная масса синхронно отзывается стонущим воем. Колени судорожно сжимаются. Так, руку на шест. Его диаметр радует, словно вытачивался под мою кисть. Поворачиваюсь к шесту лицом, поднимаясь скользящим движением вверх, пропускаю его между ног, изумляясь собственной дрожи в бёдрах. Я прижимаюсь к шесту всем телом, нежно глажу его ладонью. Поверхность шеста гладкая, ласковая и почему-то тёплая. Теперь обхватываю шест ногой и стаскиваю носо… Не уверен, что музыка перекрыла мой мат. Шест — крутящийся. Я сделал три оборота вокруг его оси, запрокинув голову и помахивая носком, зажатым в руке. Какая идея загублена! И исчезло осознание своей власти, своего воздействия на толпу. Как мне снять второй носок? Смешнее мужика, одетого в трусы и носки, только мужик в трусах и одном носке. К чёрту шест! Добираюсь до края сцены, не забывая подыграть публике. Пока двигаюсь — легко, кончиками пальцев, притрагиваюсь к шее, груди, животу. Я дотрагиваюсь до оголённой кожи, как до оголённых проводов. В какой-то момент ловлю себя на том, что тело и руки снова двигаются под музыку, послушные её ритму, связанные с ней единой нитью. Прогнулся назад и шаловливым движением расстегнул пуговку на брюках. В ответ — звериное рычание. Прыжок, приземление на колени и несколько вжиков «молнией». Вверх-вниз. Ничего сложного, а сколько эмоций бушует вокруг. Я купаюсь в них. Множество голодных глаз оставляют на мне укусы-засосы. Тело покрывается гусиной кожей. Это как щекотка — приятно и мучительно одновременно. Да, смотрите-смотрите ещё! Я уже просто извиваюсь, напрягаю и расслабляю тело, стискиваю его руками. Не знаю, я всегда был таким нарциссом-мазохистом или это абсент? Народ желает «комиссарского тела»? Не вопрос! Вытягиваюсь на сцене, беспрерывно меняя позы, разбрасывая руки, обнимая себя, протягивая их зовущим жестом. Подкатываюсь к самому краю, испытывая уже реальный экстаз. Колыхающаяся тёмная масса теряет цельность, распадаясь на светлые участки и отдельные пятна. Кажется, вон то светлое пятно мне знакомо. А если нет — тем веселей! Протягиваю ногу в носке, надеясь не заехать «пятну» по носу. Ступню обхватывают тёплые руки, ласково поглаживают кожу под спускаемым носком. Казалось бы, лодыжка. Тоже мне, эрогенная зона, но меня просто прошибает электрический разряд. Окутывающий, родной, возбуждающий аромат разрушает последнюю дамбу разума и сдержанности, даря сладость пьяного безумия. Отдёрнув ногу, я сажусь. Перед глазами разноцветная карусель восхитительного головокружения. Кайф ломает давящая узость брюк, превратившихся в пыточное орудие. Борясь с сотрясающим меня возбуждением, неспешно прогибаюсь назад, приподнимая бёдра, пока голова не касается пола. Выгнувшись «мостиком», упираюсь макушкой в пол. Волосы разметались по полу, но руки свободны. Стягиваю невыносимо тесные брюки вниз, испытывая острое облегчение. Странно, пара прожекторов, освещающих сцену, жарит как пара солнц. Я плавлюсь от их жара, просто валясь, как загорающий на солнышке, жмурясь от удовольствия. По моему телу шарят липкие, жадные руки, норовя стянуть последнее, вызывая крупную дрожь. Чужие пальцы, стискивая до побеления суставов, сминают кожу, ногти оставляют царапины. В следующий миг резкий рывок сдёргивает меня со сцены. Я неловко сваливаюсь, но меня подхватывают. Так надежно и привычно. Энергетика зала как-то резко меняется. Безумная жажда тела незаметно перерастает в безумие жажды крови. Меня это не пугает, а лишь усиливает возбуждение. Пульс стучит везде: в висках — молотом, в груди бухает барабаном, в руках и ногах отдаётся мелкой дрожью, но, главное, пульсация в паху грозит взрывом «сверхновой». Окружающее смазывается от быстрого движения. Шум разгорающейся драки остаётся позади. В служебном коридоре сумрачно и прохладно. От силы, сжимающей меня, слегка больно и не слегка страшновато. Лестничная площадка. Меня буквально впечатывают в стену спиной. Прижимающееся ко мне тело обжигающе горячо и при этом сотрясается крупной дрожью. — Я проспорил. Значит с тебя — желание, с меня — исполнение, — каждое слово только на выдохе. Я не могу ответить, не могу даже выдохнуть. Моё тело натянуто струной. Она вот-вот лопнет. Если он чего-нибудь не сделает — я взорвусь и умру. Или убью его. Мои запястья больно стягивают чёрным шёлковым носком. От неожиданности происходящего я дергаюсь, и узел на руках затягивается ещё туже. Одна рука обвивается вокруг талии, другая — вздёргивает мои связанные руки наверх. Меня отрывают от пола. Импровизированные наручники цепляют на вентиле пожарного гидранта. Я подвешен. Это наказание или награда? Мне всё равно. От лёгкого прикосновения дыхание вырывается с каким-то бабским всхлипом. И тут сильные гибкие пальцы пробегают по моему телу, ныряют за кромку единственной одежки, и я с диким воплем срываюсь в штопор. Глава 12 В это раз даже Профессор был недоволен. Нет, визуально это никак не проявилось. Он был так же невозмутимо спокоен и деловит. И всё же я чувствовал, что он недоволен. Пока мы не продвинулись ни на йоту, а «Кашпировский» в это время кому-то ещё «промывает мозги», калеча жизни. Профессор уже ушёл, когда мне в голову пришла неплохая мысль. Профессор считает, что вспоминать надо эмоции. Но поскольку мы гоняемся за самыми яркими, то получаем результат, не совпадающий с ожидаемым. Какие яркие эмоции могут быть связаны с посещением официальных мест? Никаких. Очереди, скучища и желание побыстрее смотаться оттуда. Занудство и скука канцелярщины плюс тщательно прививаемое ощущение собственной пришибленности и незначимости. Во всех «учреждениях» на тебя смотрят как на досадную помеху служения великому. А окошечки расположены так, что человек среднего роста всегда должен согнуться, поклонившись. Культивируя в себе это тоскливо-злобное нежелание общаться с официальными лицами, сажусь удобнее. — Двадцатое июля две тысячи… года, московское время — семнадцать ноль четыре. Запись девять, — разрешение на полную видеозапись я подмахнул сразу, как только смог шевелить руками. Тогда было немного не по себе. А сейчас привык до такой степени, что стал сам себе режиссёром, сценаристом и актёром. Итак… Блин, ну на фига он меня тащит? Что я там забыл? Всё равно оставит меня за дверью дожидаться. Хорошо, если на час. Час музыки я выдержу. В прошлый раз они перетирали три с половиной часа. Я уже выть на луну начал, чуть плеер не разбил от скуки. Дома меня оставить нельзя было, что ли? Тоскливо бреду сзади. Ненавижу идти впереди. Тогда тот, кто сзади, смотрит мне в спину, а я этого терпеть не могу. Но идти за Ним следом, уставившись в Его спину, тоже не лучший вариант. Буду смотреть под ноги, тем более что ступеньки, отделанные мраморной крошкой, выщерблены. Тоже мне, хороший банк называется. Клиент должен всё время под ноги смотреть, что бы шею не свернуть. Ворчание было призвано на борьбу с нарастающим возбуждением. Ворчание не помогало. Вид широкой спины в бежевом пиджаке сам по себе шикарен. Вдобавок к этому я четко помню всё остальное тело. От желания прикоснуться, дотронуться, ощутить у меня пересыхают губы и дрожат руки. Собственно, почему это я не могу потакать своим желаниям? За безрассудство меня накажут, но разве не этого я добиваюсь? Хватаю руку впереди идущего, заламывая, и резким движением швыряю его к стене с воплем: — Стоять, не двигаться! Вы имеете право хранить молчание. Всё, что Вами будет сказано сейчас, может быть использовано против Вас в суде! Понимаю, сработал эффект неожиданности, но по-другому этого слона мне не завалить. — Руки за голову, лицом к стене! — получилось даже лучше, чем ожидал. Эйфория кружит голову, ведь командую парадом Я! Не делая даже малейших попыток к сопротивлению, мой «задержанный» стоит спокойно, заведя руки за голову. Испытывая бурный восторг, тщательно ощупываю каждый сантиметр, безжалостно расправляясь с мешающим пиджаком. Прошёлся по бедрам, ногам. Блин, ноги сдвинуты, не дают полностью осуществить «личный досмотр». — Ноги на ширину плеч! — ещё и толчок коленом между ног, для большей убедительности. Насмешливое хмыканье меня несколько обескураживает, но «подозреваемый» послушно расставляет ноги, спуская одну на нижнюю ступеньку. Ничего, так тоже удобно. Я не пропускаю ни миллиметрика ниже пояса, проводя такой «осмотр» руками, что «задержанный» начинает очень часто и неровно дышать. Нет, осмотр ещё не закончен. Присев на корточки, я задираю брючину «подозреваемого» и пробираюсь под неё руками. Неторопливо, нежно поглаживая, добираюсь до внутренней стороны колена. «Задержанный», дышавший к тому моменту как загнанная лошадь, сотрясается всем телом. Ха, а то я не знаю, что это самое чувствительное твоё место. Офигеть, до чего здорово. Аромат «Egoist Platinum» дрожащим маревом висит в воздухе, щекоча нос, заполняя легкие, кружа голову. Под моими ладонями конвульсивно содрогается любимый «железный дровосек». Его хриплое дыхание — бальзам на моё самолюбие. Я возбужден, не скрою, но ты-то, голубчик, — спёкся! Ну что, понял, что нельзя перед нормальным, здоровым мужиком задницей крутить? Обидный подзатыльник обрывает течение приятных мыслей. К тому же я прозевал момент коренного изменения позиций. Теперь «задержанный» находился за моей спиной, на несколько ступенек ниже. Мои руки оказались в чудовищном захвате, сплетённые в дикий узел за спиной. Мало того, этот гадский слонопотам ещё и загнул меня буквой «зю». Пока я сетовал на собственную беспечность, меня куснули в «кошачье место». Я постыдно «поплыл». Посреди бела дня, от одного укуса между лопаток! У меня вся спина — эрогенная зона, а это место… Ткни пальцем — и я «вся ваша». Вмиг забываю всё: что предпочитаю быть активом, что всё контролирую, даже будучи снизу… Вмиг забываю всё: где мы, зачем мы тут. Вмиг забываю всё… — Отдышись, и пойдем. Меня люди ждут, — голос скрипучий, но вполне ровный. Отдышаться и идти дальше? Мне бы не упасть прямо тут. Или не накинуться на него прямо тут. У меня трясутся ноги и руки. Мир перед глазами прыгает. Вот гад, он, наверное, лопается от самодовольства. Нет, я дотерплю до относительно спокойного места и уж там… Меня, буквально за руку, дотаскивают до просторного холла и швыряют в ближайшее кресло. На колени плюхается цветной журнальчик. — Прикройся, — в голосе откровенный смех, и на колени летит второй журнал, — и остудись слегка. Ну вот, опять сотни минут унылого зевания. Глава 13 Конечно, мне попало. — Такие эксперименты могут закончиться очень плачевно. Вы понимаете, что это всё очень серьезно?.. Не дожидаясь окончания профессорской нотации, я перебиваю: — Но ведь у меня почти получилось. — Не спорю, вы нашли правильный подход, но там, где дело касается высокоорганизованных структур головного мозга… Вот что за человек? Мог бы просто сказать: «Антоха, ты молодец, но тебя обязательно нужно страховать. Мало ли?» Нет, нужно нудеть. После получасовых заверений, что я исправлюсь, что больше не поставлю под угрозу весь проект и прочую лабуду, Профессор велит мне расслабиться и попробовать пробудить в себе любопытство. Ну, поехали… Я упорно не смотрю Ему в лицо: если посмотрю — то сдамся. — Сколько я буду болтаться, как какашка в проруби? Я заперт в четырех стенах, они мне обрыдли. А ты опять: «Подожди, ещё не время». А когда оно, это время, наступит? Почему мне нельзя никуда одному? Ведь говоришь, что доверяешь. Столько времени со мной никто не пытался связаться, с тобой тоже. Или нет? Врать только не надо. — Нет. — Блин, ну и чего тогда я тут сижу как привязанный? Я знаю, что Он сверлит меня взглядом, стараясь подавить бунт в зародыше. Но я хочу знать. Надоели отговорки, мне нужна веская причина для того, чтобы терпеть рядом с собой надзирателей или сидение в камере-одиночке, пусть и очень шикарной. — Объясни. Пожалуйста, — под конец я всё же начинаю просить, но мне плевать. Он тяжело вздыхает. — Не хотелось тебя во всё это втягивать: меньше знаешь — больше шансов прожить. Но, с другой стороны, ты всё равно для них покойник. И я тебе доверяю. — Не знаю, что мне дороже, его доверие, или признание равным. — Наше ведомство, сам понимаешь, очень закрыто. Всё, что идет по нашей линии, засекречено. У нас не бывает тендеров и аукционов. Все решения принимаются единолично, определённым человеком. Этот человек обладает всей властью, но и ответственность тоже полностью ложится на него. Вот я и оказался таким человеком… — он замолчал. Чиркнула зажигалка. Ого, это серьёзно, он никогда не курил в доме. — В общих чертах, кое-кто был очень заинтересован в получении многомиллионного заказа, который я курировал. А я был очень НЕ заинтересован в потенциальном заказчике. На тот момент мне уже сделали более выгодное предложение. Я стал помехой в чьих-то планах, а помехи надо устранять. Вот тогда-то и появился ты. — Не понимаю, при чём я? Наняли бы киллера, он бы взорвал машину или квартиру. — Бен, иногда я забываю, какой ты ещё, в сущности, наивный мальчишка. За ТЕ деньги взорвали бы не квартиру, а весь подъезд. Дело-то не в том. Демонстративный расстрел наёмным киллером, взрыв в общественном месте и тому подобное — это не устранение объекта. Это мера устрашения системы, в которой задействован объект. Ненужного же человечка убирают тихо и без помпы: авиа/автокатастрофы, несчастный случай на отдыхе... Да мало ли как? Систему, в которой я работаю, устрашать никто не собирался. Меня убрать — будет другой, может лучше, а может хуже. Единственный выход — сделать меня послушным, ударив в уязвимое место. Пока не было тебя, у меня не было уязвимых мест. От осознания, что этот властный, холодный человек фактически признался мне в любви, меня охватывает слабость. Разбирая счастливый сумбур в голове, я теряю часть монолога. — ...до третьего числа, а там уже будет не важно. Тогда и свободу получишь… если захочешь. И личность твою восстанавливать будем по официальным каналам. Короче, к этому вопросу вернёмся через неделю. А эту неделю посидишь тихо, в новом месте и под замком. Меня мало интересуют подробности очередного домашнего ареста. Сейчас, пока он спокоен и откровенен, мне нужен ответ на самый интересующий меня вопрос: — А другие? — Что другие? — вопрос он понял, но не желает отвечать. — У тебя не было слабостей? Родные, друзья, любимые. Всегда кто-то есть. — Отец давно умер, мать замужем за бизнесменом. Живёт во Франции, сюда не собирается. Мы отношения не поддерживаем, если не считать поздравлений с праздниками. Друзья? Не осталось никого. Ушли. Кто — насовсем, а кто-то просто из моей жизни. Проституток обоих полов было столько, что вспоминать противно. Настолько противно, что, честное слово, никого не было бы жалко, — он задумчиво замолкает, вспоминая что-то или кого-то, кривится и продолжает, — никого не жалко, никого. — Я-то чем от них отличаюсь? Мне обещали не деньги, а жизнь и, может быть, свободу, но сути это не меняет. Я тоже продался, значит, такая же проститутка, шлюха. — Проститутки не сопротивляются клиенту, поскольку всё оплачено. Шлюхи получают удовольствие от самого процесса, не различая клиентов. Ты никогда не был ни тем, ни другим. — Я сопротивлялся? Я не получал удовольствие от процесса? Ну, это уже какой-то абсурд, — ошалеваю от удивления. — Сопротивлялся. Да ещё как! Меня сильно зацепило твоё равнодушие. Привык, что все на брюхе ползают, в глаза заглядывают, без мыла… влезают, а тут: «Мне всё равно». И ведь не врал. Я враньё носом чую. Отрабатывал, как Стаханов в забое, не придраться. Тело отрабатывало, тебя при этом просто не было. А я злился. Чёрт его знает, почему. Вроде, не ты первый такой. Был у меня пацан, натуральный зомби. Оживал только в казино, когда в рулетку играл. Выигрывал — кончал от счастья, продувал — просто кончал. Деньги, подарки его не интересовали, но за фишку мать родную мог убить. Я слушаю, не перебивая. Кажется, из открытого рта слюна закапает. — Тебя вообще ничего не интересовало. Тебе не нужна была материальная поддержка, хотя ты был и остаёшься нищим. Ты не пытался завязывать связи, когда я тебя знакомил с «папиками». Даже хороший секс ты воспринимал как функцию организма: пожрал, посрал, потрахался. Никаких эмоций. «Обидно, да. Мамой клянусь, ничего плохого не делал». Это я потом узнал, что трах со мной означал незначительный этап в продвижении к цели. Моё протестующее мычание просто отмели. — Когда я, наконец, узнал и пообещал помочь, вот тогда получил всё. И в придачу фейерверк в постели, ну, или где придётся. Ты стал жить на полную катушку. Со мной, для меня, ради меня. Я холодный эгоист, и холодному эгоисту это понравилось, ещё как понравилось. Я тоже стал жить, а не функционировать, как раньше. И как любое живое существо стал бояться боли. Что-то я слишком разболтался. Значит, повторяю ещё раз. О месте, кроме нас, знают ещё три человека. Не могу сказать, что доверяю им, как самому себе, но… Глава 14 …Любопытно. Нет, я, конечно, повидал немало «дачек» богатеньких нуворишей. В каждом городе есть своя «Долина нищих», застроенная сплошь миниатюрными средневековыми замками, один вычурнее другого, — яркие образчики больших денег и дурного вкуса, но это… Я даже не могу понять: нравится мне или нет? Это строение неимоверно отличается от того, что я себе представлял, но оно так гармонично вписано… встроено, врослось?.. Да, именно врослось. Или вырослось? На полянке, среди ёлочек, берёзок, сосенок и прочего лесоматериала стояла избушка. Нет, не на курьих ножках. Да и не избушка совсем, скорее, вигвам. Стен у этого строения не было. Или были, но их скрывала крыша, которая заканчивалась где-то в ромашках. Такой бревенчатый треугольничек. Чистенький, светленький. В таком должна жить ведунья из берендеевского царства. Снаружи домик казался маленьким, но внутри оказался просто огромным, просторным и светлым. Он не был разграничен комнатами. Это, кажется, называется «разбивкой на зоны», хотя, может, и ошибаюсь. По сути трёхэтажный домик с разных точек внутри казался то двухэтажным, а то и пяти. Главное, он был уютным. Никакого пластика, минимум железа и везде светлое, тёплое, отполированное дерево. Солнце и воздух. Просто ух ты! Я влюбился! …Ступеньки под ногами нагреты солнцем, они не обжигают, они ласкают теплом босые ноги, и это тепло несётся выше такими мурчащими волнами. Я не тороплюсь, мне приятно ощущение ступенек под ногами. Не тороплюсь, растягивая удовольствие предвкушения. Там наверху меня поджидает что-то очень хорошее. Не знаю что, но оно просто замечательное. — Чего тормозим? — голос вкусно ленивый. Он не подстёгивает, так, скорее, слегка любопытствует. — Ожидание праздника иногда лучше самого праздника. — Не лучше. Обещаю! — последнее слово с приглушённым выдохом, искушающе… ...Острый, вкусный щекочущий запах древесной смолы смешивается с прохладным и тонким запахом твоего аромата. — Я скоро тебя буду по запаху находить, как собака. — Так воняю? — иронично, почему-то кажется, что в деланом изумлении вздёрнута бровь. — Ага, — мне дуют в шею, — для ме… меня. Дальнейшие действия сильно сбивают с мысли, но я держусь. — У тебя всегда один и тот же парфюм, я его узнаю моментально. Ты при мне его ни разу менял. Тебе что, не дарят «вонючки» на день рождения или на двадцать третье? — Дарят. Но мне нравится мой и только мой. У меня несколько раз спрашивали название, но ни один из тех, кто всё-таки его купил, так и не стал им пользоваться. — Почему? — я так изумлён, что даже не обращаю внимания на злорадный тон в адрес «неудачников». — Хорошие одеколон, духи, туалетная вода, неважно, смешиваясь с естественным запахом тела, меняют аромат. Он становится индивидуальным, и купить его нельзя. Вместо того, чтобы пахнуть, ты, при неудачном выборе, начинаешь вонять. …С ленивым любопытством я роюсь в книжном шкафу. Сколько уже прошло? Час, полтора? Тебя нет бесконечно долго. Каждый день без тебя растягивается в неделю. Или в месяц, или вообще застывает. Словно я и не живу. Да, правильно, когда тебя нет, я не живу, я — жду, сейчас вот ты придёшь, и остановившееся время опять понесётся с огромной скоростью. До этого момента я словно герой замедленной съёмки, где движения тягучи, звуки монотонны, а мысли... Да нет их, мыслей. Нет ничего, кроме тоскливого томления в ожидании окончания дурацкого эпизода. Так было давным-давно, в детстве. Всех детей уже забрали из садика, а я сидел на стульчике, примерно сложив руки на коленях, и ждал, когда за мной придёт мама. Мир вокруг застывал и выцветал. Где-то вычитал слово «безвременье». Время без тебя — эпоха безвременья. Выстрел телефонного звонка разрывает прострацию. Брать трубку не хочется, да и незачем, кроме тебя звонить некому. А может, это всё-таки ты? Просто соскучился, или случилось что-то. Поднимаю трубку: «Да?» — Arriscando tudo… И отбой. Что за дурацкие шутки. Меня охватывает раздражение. Голову сдавливает и во рту появляется вкус ржавчины. Гадость какая. Сплёвываю. Кровь. Голова разрывается, а мне нужно что-то сделать, что-то вспомнить. Телефон. Мне сказали по телефону — что?.. «Арисандодо?..» «Арициндатадо?..» Что за тарабарщина. Пытаюсь вспомнить и понять сказанную по телефону фразу. «Арисцандатудо?..» «Ари…», блин, что-то мне совсем фигово. Злая шуточка невидимого абонента причиняет физическую боль. Кто может так пошутить? Ты. Кто ещё так может пошутить? Никто, только ты. Раздражение, усиленное нестерпимой болью, заставляет меня метаться по всему дому. Ты! Это ты во всём виноват! Ты всё испоганил. До чего я тебя ненавижу! В бешенстве я ношусь, круша всё, что подвернётся под руку. Ты мною пользуешься, просто пользуешься как домашней утварью. Как резиновой куклой. Хуже, как мешком для мусора. «После использования — выбросить». От злости я пинаю ножку дивана. Легче не становится. Становится больнее. Ещё сильнее чувство ненависти. Я ненавижу тебя до такой степени, что если бы ты валялся мёртвый у моих ног, я продолжал бы пинать и топтать тебя. Ты, не задумываясь, брал у меня всё и всегда старался расплатиться, как со шлюхой, подобранной на улице. Больше я не буду плясать под заказанную тобой музыку. Отчаяние и боль требуют выхода. Сейчас я вспомню и сделаю всё как надо. Тогда всё закончится. Не будет этой адской боли внутри. Сейчас... Я точно знаю, я найду... Пламя разожжённого в ладони костра... В руке осколки флакона «Egoist Platinum». Пол залит кровью и разлившейся туалетной водой. Я раздавил толстенное стекло? Или всё же шарахнул пузырьком об стену и разбил? Что это было? Так, спокойствие, только спокойствие. По всему получается, что у меня раздвоение личности. Бог с ним, с разгромом. Я ни разу ничего не ломал со злости, но и припадков такого бешенства у меня никогда не было. Это ещё хоть как-то объяснимо. Но вот фразочки «…не задумываясь, брал у меня всё...» или «больше я не буду плясать под заказанную музыку» — это точно не из моего репертуара. Шизофрения. Нет, у шизофреников меняется личность, а потом они ничего не помнят, кажется. А я помню. Это вроде и не «голоса в голове»: «Убей, убей!» Да уж: и я не я, а голова моя. Бред какой-то. Пытаясь успокоиться, я делаю дыхательную гимнастику, вдыхая резкий от концентрации, но такой успокаивающий, такой любимый запах. «Egoist». Мой любимый «эгоист». Ты в очередной раз спасаешь меня. Теперь уже от самого себя. Кто спасёт тебя от меня? Только я сам. Глава 15 Не зря я боялся воспоминаний. Пусть пока я не узнал про себя ничего отвратительного — напротив, восстановленные кусочки прошлого были замечательными — я впал в хандру. Меня мучило чувство, знакомое всем впечатлительным людям, посмотревшим фильм о чужой прекрасной жизни. Ощущение тоски от своего серого, никчёмного проедания каждого дня, от осознания, что красиво-киношная жизнь так недосягаема. Зачем через всё это проходить? Травить себе душу? Профессору легко говорить, что нужно время и терпение, и всё придёт само. Возращение забытого загоняет в глубокую депрессуху своей нереальностью. А мне так нужны доказательства, что это было со мной, что это не сладкий бред сдуревшего от побоев и насилия организма. Нужно вспомнить какие-то вещи, мелочи, которые не значат ничего лично для меня, но послужат информативной базой поиска. Поиска того, кто превратил почти два года моей жизни в жалкое её подобие. Того, кто превратил меня в жалкого неврастеника, шарахающегося при каждом резком движении, направленном в мою сторону. Мне нужно найти того, кто заставил пройти меня через мой личный ад. Наказав его, я перестану бояться самого себя. Но душа… душа просит найти другого. Того, кто вытащил меня из ада и подарил… может, и не рай, если он бесполо-сладко-нежно-спокойный… но что-то очень похожее, если рай — это то место, после возвращения из которого человека съедает беспричинная, бессмысленная тоска по недостижимому. Поэтому я прошу Профессора: — Пожалуйста! Вы же видите: мы не сдвигаемся с места. Я беру всю ответственность на себя. Профессор качает головой и уходит. И ещё четыре дня обычных сеансов с приходящими знаниями о себе и том, другом: в удивлении, благодарности, заботе, беспокойстве, тревоге... Всё и ничего. На пятый день Профессор приходит с целой папкой документов. Не трудно догадаться, что он сдался. Я с лёгкостью подмахиваю их все, получив странный взгляд в ответ. Ого, оказывается, и Профессор может быть не бесчувственным чурбаном. Вот только понять его чувства нелегко. Уважение — это понятно, но сочувствие? А, была не была! Пару уколов я переживу: какая бы дрянь там ни была — она же меня не убьёт? Для чего нужны эти инъекции, объяснил сам Профессор: возможные реакции организма при появлении сильной физической боли в момент погружения в гипнотический транс не изучены, но как минимум транс прервётся. Инъекции же не дадут мне проснуться и прервать сеанс. Вот так. — Готовы? Начинаем обратный отсчет: семь, шесть, пять… Страшный удар, боль, темнота. Открыл глаза, чуть качнув головой. Лучше бы я этого не делал. Болит всё, в ушах звенит, к горлу подкатывает тошнота. Делаю пару глотательных движений. Блин, моя голова-а-а… Надо встать. Рывок — и носом об землю. Не совсем об землю, я уткнулся в вонючий матрас, но в глазах потемнело. Так, руки в наручниках и вытянуты вперёд. В локтях могу согнуть, но чуть-чуть. Да и эта попытка отзывается такой острой болью между лопаток, словно я кожу там порвал. Лежу пузом на практически голом — драный засаленный тюфяк не в счёт — бетонном полу. Вернее, на бетонной панели, и цепь, пропущенная через наручники, прицеплена к железному ушку, торчащему из этой самой панели. Ноги… Ноги вроде разведены и тоже зафиксированы. Всё тело настолько чужое, настолько сковано болью, что понять как именно пока невозможно. — Очухался? С трудом поворачиваю голову. Но этого недостаточно, и я скашиваю глаза, пытаясь разглядеть говорящего. Перед глазами всё плывет и двоится. С трудом фокусируюсь. Здоровенный амбал, вроде как в милицейской форме. Держать голову вывернутой да ещё напрягать глаза я не могу. Ещё нестерпимо хочется пить, и я пытаюсь сказать об этом, но в горле что-то булькает — вместо «воды» получается непонятный хрип: «Акгххыы!» Рот заполняется кровью, и я сплёвываю и сплёвываю, боясь захлебнуться. По звучащим шагам понимаю, что амбал подошёл и встал сбоку. Кровь и слюна растеклись по подбородку. Противно настолько, что забываю про боль. Хочется утереться, но всё, что я могу, это потереться подбородком о плечо, размазывая всё по голому предплечью. Кожу царапает щетина, явно не однодневная. В зону видимости попадают ноги в тяжёлых армейских ботинках. Повернув голову, всматриваюсь в лицо. Типичный «бык»: широкая челюсть, злобные мелкие глазки из-под тяжелого нависшего лба. Морда бычары искажена отвратительной гримасой: смесь лютой ненависти и жадного любопытства. «Демократизатор» с надетым на него презервативом дрожит в его руках. Понимая, что эта дрожь — дрожь предвкушения, я от ужаса впадаю в оцепенение. — Чё, обосрался? Ты же любишь, когда жопу буравят. Мне страшно, страшно так, что если бы в желудке что-то было, меня бы вырвало или на самом деле пронесло. Меня охватывает даже не страх, это — панический ужас. Ведь этот урод действительно не понимает, что изнасилование не имеет пола, как и убийство не имеет возраста. Физическое насилие одинаково страшно и для женщин, и для мужчин. Для нас — даже страшнее. Нам природой не уготована роль жертвы. Во всяком случае, большинству. Женщины более виктимны, и психика у них очень гибкая. Женщина может забыть случившееся как ночной кошмар, сосредотачиваясь на сиюминутных проблемах, а мы — нет, мы просто ломаемся. Раз и навсегда. Из любого правила есть исключения, но стану ли я таким исключением? Я должен собраться, абстрактные мысли не помогут мне выжить. Не нужно бояться, он чувствует страх и наслаждается им. Чем больше я боюсь, тем большую радость ему доставляю. Все уговоры самого себя не помогают подавить животный ужас перед изнасилованием. От любого страха есть одно средство — смех. То, что смешно, уже не страшно. — Всевышний создал мир всего за семь дней. Аврал. На нормальную разработку человека времени вообще не осталось. Приняли в эксплуатацию с существенным конструктивным недочётом: зал удовольствий совмещен с туалетом. Бык напряженно морщит затылок. Будем говорить с «народом» на его языке. — Ты, значит, баб любишь? Дерьмом пачкаться впадлу, а мочой нормально? Ты чё, любитель уринотерапии? Я лично — нет, но для твоей бабы сделаю исключение. Ей понравится. Поорёт, конечно, для виду, но потом понравится. Она ж мужиков любит, а я как-никак мужик... Удар ботинком под рёбра выбивает дух, а следующий удар — дубинкой — погружает в благословенную темноту. Глава 16 Возвращение в «сейчас» — со звоном в ушах и накатывающей волнами тошнотой. Кроме адской боли, которую вызывало всё: тяжесть больничного одеяла, царапанье перекрахмаленной простыни, горячего, как кипяток, раствора, по капле поступающего в вену и выжигающего всю руку, меня переполняло ВОСПОМИНАНИЕ. Оно стало выплёскиваться из меня помимо воли: с треском раздираемых простыней, с грохотом падающей «системы», с матюками вечно немых фигур в белом, пытавшихся прижать меня к полу. Я кричал, бился головой, руками, ногами как эпилептик. ВОСПОМИНАНИЕ вылетало пеной из моего рта. Я выплёвывал Воспоминание вместе со слюной, вместе с рвотой. Но этого было мало — мне не хватало слов, меня мучило лингвистическое удушье. Я заикался, сплетал пальцы в немыслимых фигурах, показывая, объясняя. Стряхнув с себя мешающие руки и их владельцев заодно, я подскочил к белой стене и осколком склянки стал выцарапывать ВОСПОМИНАНИЕ. «Белые халаты» мне больше не мешали, и я, выплеснув всё, свалился на пол. Это последнее, что произошло со мной в тот день. Потом были дни и ночи во сне. Три ночи и четыре дня. Вечером четвёртого дня я проснулся голодный, разбитый и… здоровый?.. Голова была лёгкой! Я ведь даже не знал, что живу с постоянной головной болью! А теперь её нет. Как же здорово! Ужин с двумя тарелками первого принесла Галина Николаевна. Неожиданность, но приятная. — Здравствуй, Антон. Я знаю, что супы ты не жалуешь, но после трёх дней на парентеральном кормлении твой желудок не справится с тяжёлой пищей, — она ставит поднос и отходит с выжидательной и немного извиняющейся улыбкой. — Я рад вас видеть, Галина Николаевна. Правда. — Я тоже, Тошенька. Как ты себя чувствуешь? — Хорошо, наверное. Только слабость, руки-ноги дрожат, — я наглядно демонстрирую тремор, сам рассматривая свои руки с интересом. — Это нормально. Сначала поешь, а потом, если ты не хочешь спать, поговорим. Нет, спать я точно не хочу, отоспался, а вот поговорить нужно, но, блин, жутковато. Вдруг опять начну припадочного изображать? Галина Николаевна распознаёт и мой страх, и его причину: — Это всё завтра, с Профессором. А мы с тобой просто поболтаем. Ага, верю-верю, так и будет, знаю я её «просто поговорим». Так и получается. Сначала невинная беседа, игра в вопросы и ответы «Ничего кроме правды». И аккуратненькое такое скатывание к прошлому. К самому началу. К тому, как я оказался рабом. Сам удивлён, но эта тема не вызывает ничего, кроме презрения к себе и к Ленке. Глупая, безалаберная самонадеянность с моей стороны и бездумное предательство с её. — Мы с Леной в ЗАГС заявление подали. Пошли в бар отметить. Я ненадолго вышел (мне позвонили), пришёл — вижу, к ней мужик подсел, беседуют. Меня увидел — встал и из бара ушёл. Перед уходом черканул что-то на визитке. А визитку ей оставил. Лена чуть не приплясывала за столом от возбуждения. Этот мужик, видите ли, режиссёр, а мы такая фактурная пара. Естественно, мы должны поехать на пробы. Но перед этим он хочет показать нас продюсеру. В визитке указано, когда и где нас будут ждать. Я, честно говоря, думал, что там адрес какой-то квартиры. Вот и доказывал, что это всё подстава. А там название кафе. В общем, два дня в «контрах», но в кафе я её всё-таки отвёз. По дороге опять ругались. Она твёрдо верила, что Голливуд только её и ждёт. Я ей вдалбливаю, что это лажа и в лучшем случае она станет звездой мухосранского порнопроизводства. Так нет же, эта тупоголовая су… ой, извините, дура, упёрлась. Ещё и меня обвиняла, что ревную. Тьфу, ну не дура, а? Я же за неё беспокоился. Короче, заскочила она в кафешку, а через пять минут вылетела пулей. Сказала, что им нужна пара и без меня её брать наотрез отказались. Закинул её домой, ну и разлаялись насовсем вроде. Пару раз звонил мужик какой-то, всё по ушам ездил, что у меня фотогеничная внешность и прочая хрень. Я его послал, но после этого несколько дней ходил с ощущением, что кто-то за спиной. Я с детства ненавижу, когда мне в спину пялятся, я даже сидел всегда на последней парте. Обернусь — нет никого. А в пятницу вечером с тренировки возвращался, темновато уже было, в подъезде два мужика стояли курили. Пройти мимо них можно было только впритирочку. Ну, это если не «меряться» и на «перо» не нарываться. Прошёл уже, и вдруг под лопаткой здорово так укололо. Я же в куртке был из буйволиной кожи да ещё с подстёжкой, это чем же надо было ткнуть? Развернулся с лету — и всё, темнота. Потом только подвал помню. — Да по твоим приключениям фильм снимать можно. — Скажете тоже, фильм. Если только агитационный — «Маленькие дети, ни за что на свете…» — Я не поняла, а в чём предательство Лены заключалось? Девочка поверила в свою исключительность, бывает. Всем хочется верить в чудо. Тебя она каким образом предала? Не поверила, что не она такая великолепная и штабелями к её ногам не падают? — Если бы! Телефон мой и адрес у них откуда взялся? Галина Николаевна вздыхает. — Вот то-то и оно. Наверное, я на вас ту злость перенёс. Вы простите меня. Пусть мне не нравится, когда за меня всё решают, но цели у вас были разные. Вы хотели помочь, а Ленка… — я махнул рукой и неожиданно зевнул. — Отдыхай, Тоша, тебе силы понадобятся. Завтра будет трудный день, но он важен для всех нас. Глава 17 На следующий день ко мне никто не пришёл. Сам я не понял, что чувствую: огорчение или облегчение? Я ел, спал, ел и опять спал. И гнал все мысли о том, мне предстоит чётко и точно рассказать, а значит, прокручивая, снова прожить самые страшные часы, дни, недели. Профессор пришёл на третий день. И пришёл не один. С ним пожаловали три милицейских чина. Халаты не давали разглядеть звёздочки на погонах, но один — явно постарше чином. Все трое обращались к Профессору не просто уважительно — подобострастно. А вот меня не удостоили даже обыкновенным «здравствуйте». Та парочка «младшеньких», сдавив меня с двух сторон, препроводила к милицейскому уазику. Было желание постебаться и поорать: «Волки позорные руки крутят!» Но взгляд Профессора пресёк дурачества на корню. Профессор с тем, третьим, сел в ничем не примечательную «шестёрку». В уазике мы тряслись настолько долго, что я без зазрения совести растянулся на узенькой и жёсткой скамеечке, запихнув парочку в самый угол. Правда, когда меня стошнило на пол, они уже и не пытались отвоёвать территорию. А чего они ждали? Мне было паршиво. Казалось, что меня с сотрясением мозга запихнули в русские (разбитые вдребезги) «Американские горки», где самое страшное — это скрипы, удары и швыряния. Вот организм и плюнул прочувствованно. Всё когда-нибудь кончается, в конце концов мы приехали. Невысокое, в три этажа, здание, но стены давят. Каземат какой-то. Бесконечные коридоры и, наконец, приличного размера кабинет, переделанный в кинотеатр. Такой домашний кинотеатр, человек на десять, не больше. Фильм мне не понравился. Главного героя, которого играл я, в течение четырех часов корёжило. Он метался по комнате, стучал кулаками, кидался вещами и плевался словами. Фильм был жестоким, а то, что он был ещё и документальным, делало меня больным от мучительного стыда. Это было хуже, чем просто вспоминать. Фильм тянулся бесконечно долго. В отдельных эпизодах фильм останавливали и просматривали в замедленном режиме. Иногда «чины» начинали спорить и отматывали кадры назад. Иногда они прерывались, честно пытаясь просто расспрашивать, но всё равно получался вежливый допрос. Помогал Профессор, незаметно, но уверенно он переключал внимание на себя, поясняя то, что я сам не мог объяснить. Дважды сеанс обрывался из-за того, что мне плохело. Тогда меня отпаивали сладким чаем и валерьянкой. Вместо титров в финале нам принесли черновой вариант протокола. Значит, всё-таки допрос. Что ж, посмотрим… Офигеть, четыре часа моей истеричной исповеди они превратили в три листа казённого текста — сухого, пресного, выхолощенного. Даже не так. Четыре часа я кровью изрыгал свои унижение и боль, а они нарисовали страничку вот этого: ПРОТОКОЛ допроса потерпевшего г. Москва 31. 01. 2009 г. (место составления) Допрос начат в 15 ч. 00 мин. Допрос окончен в 16 ч. 50 мин. Следователь (дознаватель) Ст. л-т милиции Галкин А. Л., следователь следственного отделения при Ю… управлении внутренних дел г. Москва (наименование органа предварительного следствия или дознания, классный чин или звание, фамилия, инициалы следователя (дознавателя) в помещении Кабинете №15 следственного отделения Ю… управления внутренних дел (каком именно) в соответствии со ст.189 и 190 (191) УПК РФ допросил по уголовному делу N425366 в качестве потерпевшего: 1. Фамилия, имя, отчество Болдырева Антона Михайловича 2. Дата рождения 13.10. 1985 года рождения 3. Место рождения г. Самара 4. Место жительства и (или) регистрации г. Самара, ул. Чапаева, д.10, кв. 25 телефон 33-45-57 5. Гражданство российское 6. Образование высшее 7. Семейное положение, состав семьи не женат 8. Место работы или учебы Пенсионер, в связи с нарушением здоровья телефон 9. Отношение к воинской обязанности В/о, Военный комиссариат г. Самара (где состоит на воинском учете) 10. Наличие судимости нет (когда и каким судом был осужден, по какой статье УК РФ, вид и размер наказания, когда освободился) Потерпевший Болдырев (подпись) 11. Паспорт или иной документ, удостоверяющий личность потерпевшего 63 03 №123456, выд. С-ским о/м г. Самара 22.10.02 12. Иные данные о личности потерпевшего Иные участвующие лица Эксперт РУКОВОДИТЕЛЬ ЦЕНТРА ПСИХОФИЗИОЛОГИЧЕСКИХ ИССЛЕДОВАНИЙ МВД Яблокин М.А. Специалист Инженер-звукотехник особого отдела Ю… управления внутренних дел г. Москва Сергеев Т.Ю. (процессуальное положение, фамилии, инициалы) Участвующим лицам объявлено о применении технических средств Цифровая система видеонаблюдения на базе оборудования «AXIS Communications»: • 4-канальный видеосерверы AXIS 24100QA (с аудиоканалом) • поворотная IP-камеры AXIS 21336 («день/ночь», со встроенным ИК-прожектором), DVD проигрыватель PROLOGY DVD-1389 (каких именно) Перед началом допроса мне разъяснены права и обязанности потерпевшего, предусмотренные частью второй ст.42 УПК РФ. Согласно ст.18 УПК РФ мне разъяснено право давать показания на родном языке или на том языке, которым я владею, а также пользоваться помощью переводчика бесплатно. Мне также разъяснено, что в соответствии со ст.51 Конституции Российской Федерации я не обязан свидетельствовать против самого себя, своего супруга (своей супруги) и других близких родственников, круг которых определен п.4 ст.5 УПК РФ. Об уголовной ответственности за отказ от дачи показаний по ст.308 УК РФ и за дачу заведомо ложных показаний по ст.307 УК РФ предупрежден. Потерпевший Болдырев А.М. (подпись) По существу уголовного дела могу показать следующее: Около 20 часов 26 марта 2008 года я вошел в подъезд, возвращаясь с тренировки. В подъезде было достаточно темно. Лампочка горела на 3 этаже, поэтому я увидел только два силуэта мужчин. Проходя мимо них, я получил удар колющим предметом в спину, в область правой лопатки, после чего потерял сознание. Очнулся в закрытом помещении похожем на подвал, с небольшими зарешеченными окнами, в связанном виде. В течение нескольких недель подвергался побоям со стороны двух неизвестных мне лиц, напавших на меня в подъезде. Кроме того, неизвестным мужчиной, называвшим себя Демиургом, осуществлялось нейролингвистическое программирование. Целью НЛП было совершение мною убийств лиц, указанных Демиургом. Где-то через месяц меня с завязанными глазами привезли к человеку для оказания ему сексуальных услуг. Я должен был пробыть у него неопределенное время и, после получения кодовой фразы, осуществить убийство этого человека. Я находился у указанного человека около трех месяцев до момента получения кодовой фразы. Однако я смог покинуть свое местонахождение, не выполнив полученную установку в полном объеме, т.е. не совершив убийства. Но вторую часть установки (возвращение в оговоренное Демиургом место), видимо, осуществил, потому что помню пустырь с гаражами, куда пришел сам. Там меня ожидал один из двух нападавших. Рукой с надетым на нее металлическим кастетом он нанес мне удар в голову, от которого я потерял сознание. Придя в сознание, обнаружил себя прикованным к бетонному полу со связанными ногами. Я находился в маленьком помещении где-то возле железной дороги, потому что ежедневно был слышен шум проходящих составов. В течение примерно пяти дней я подвергался физическому и сексуальному насилию с применением подручных средств со стороны человека, нанесшего мне удар по голове. Этот человек утверждал, что за мое ослушание Демиург подарил меня ему. По его словам, я должен буду умереть, после того как ему надоест со мной играть. Все это время я был прикован за руку к полу, не получал воды и пищи. В один из дней, когда этот человек, наклонившись, переворачивал меня на спину, я нанес ему сильный удар ногами в живот. От удара он упал, сильно ударившись головой, и потерял сознание. Двумя ногами я подтащил тело к себе и, обшарив карманы, вытащил ключ от наручников. Освободившись, я сковал руки мужчине, предварительно убедившись, что он дышит. Затем выволок его наружу. Я находился у заброшенной постройки (станционного домика) возле железнодорожного полотна, видимо давно не использовавшейся по назначению. На свежем воздухе у меня началось сильнейшее головокружение. Я добрался до лесопосадки и снова потерял сознание. События, последовавшие за этим, не помню вплоть до моего появления в городе У-ке. В результате совершенных против меня противоправных действий мне был причинен значительный физический и моральный ущерб. Поэтому я намерен заявить гражданский иск. (излагаются показания потерпевшего, а также поставленные ему (ей), вопросы и ответы на них) Потерпевший Болдырев А.М. (подпись) Перед началом, в ходе либо по окончании допроса потерпевшего от участвующих лиц (их процессуальное положение, фамилии, инициалы) заявления Не поступили Содержание заявлений: ______________ (поступили, не поступили) Потерпевший Болдырев А.М. (подпись) Иные участвующие лица: Яблокин М.А. (подпись) Сергеев Т.Ю. (подпись) Протокол прочитан лично (лично или вслух следователем (дознавателем) Замечания к протоколу нет (содержание замечаний либо указание на их отсутствие) Потерпевший Болдырев А.М. (подпись) Иные участвующие лица: Яблокин М.А. (подпись) Сергеев Т.Ю. (подпись) Следователь (дознаватель) Галкин А.Л. (подпись) — Я не буду это подписывать! — Что вас не устраивает, Антон Михайлович? — это тот, старший по званию. — Там сплошное враньё. Корявое изложение чего-то другого, я вспомнил не это! — В протоколе только правда, — старший рассматривает меня со снисходительным любопытством. Глава 18 — Правда в том, что когда этот гоблин входил, помахивая дубинкой, я обоссывался. От страха. Потом ненавидел себя за этот страх, за отвратительную вонь высыхающих тряпок. За то, что пытался отползти, за то, что пищал от боли — вот так, тоненько: «И-и-и…», — а ещё больше я ненавидел себя за желание умолять. И я бился, бился головой. Об стену, об пол. Не помнить, не чувствовать, не знать. Долбился головой, приказывая себе забыть всё, связанное с НИМ. Не помогло сразу? Значит ещё и ещё. Пока не свалюсь, а потом всё сначала. Разбивал голову, чтобы не чувствовать боли, когда зверски насилуют во все дыхательные-пихательные. Гробился, чтобы теряться во времени и не знать, сколько это всё длится. Иначе — всё, иначе — сломаюсь или сойду с ума, я уже не кричал — хрипел, разрывая связки. Дохрипелся — рот заполнился кровью, и я закашлялся, закрывая его руками, пытаясь сдержаться, не запачкать кресло, пол. Профессор отреагировал мгновенно, протягивая платок размером с приличное полотенце. Пока я, задыхаясь, отплёвывался, он неторопливо и веско пояснил, обращаясь ко всем троим ментам: — Ваша брезгливость неуместна, коллеги. В результате случившегося у Антона была серьёзно повреждена носоглотка, возвратный нерв, что сопровождалось параличом гортани. Фактически уже одно это означало в тот момент инвалидность. — Инвалидность?! Да я был ничего не помнящим, бессловесным животным, вместо мыслей и желаний одни инстинкты. Я был не инвалидом, а уродцем. Руки-ноги скрючены, голова, как у автомобильной собачки, болтается из стороны в сторону. Да от меня даже бомжи шарахались: рот разорван, гнойные струпья, кашляю кровью. Правда? Вот она, эта правда. А ещё я хотел загрызть того гоблина, так хотел, что сбежал от греха подальше. Вот тогда я сам себя испугался… и всё забыл. Очнулся где-то в кустах. Наверное, это было такое нищенькое садовое товарищество. Нашёл совсем заброшенный участок, взломал домик-конуру и отлёживался там, вместе с двумя дворнягами. Они грели меня ночами, не давая окончательно сдохнуть. Отлежавшись, я первым делом пошатался по дачам. Мне повезло: украл с верёвки чужие шмотки. Они были маловаты, но мне показались роскошными. Отмылся в душе на чужой даче, переоделся и пошёл просить милостыню. Я был настолько жалок, что даже местные попрошайки меня не избили, а отвели к мусорке овощного рынка. Я вытаскивал отбросы: гнилые помидоры, огурцы, редиску, картошку — и жрал, жрал, жрал. Потом чуть не сдох на «своей» даче от колик. Я выл от боли, а собаки крутились рядом, скулили и лизали мне руки, лицо. Отлежался. Днём я отправился на «работу», а вечером нашёл собак отравленными. Ушёл я с тех дач. Шатался по деревням-посёлкам. Где подрабатывал за еду: вскопать там, перетащить что-нибудь, где просто воровал. Да-да. Я воровал, нанёс телесные повреждения человеку, бродяжничал. Ах да, статью за бродяжничество отменили, но всё остальное было! Почему этого нет в вашем протоколе? — Успокойтесь. Вы не обязаны свидетельствовать против себя, — тут «старший чин» помялся, оглянулся на следователя (одного из двух «младшеньких», второй-то оказался специалистом-«киномехаником»), — да и не было там состава преступления. Следователь охотно покивал. — Продолжайте, пожалуйста. — Где-то на перегоне залез в товарняк, на нем добрался до В-да. Там в «бомжатнике» за месяц меня подлечили, подкормили, приодели. Документы пообещали сделать, я им чужое имя сказал, но я к тому времени уже сбежал. Меня всё время куда-то тянуло, всё казалось, что ждёт кто-то, ищет. Вот встретимся — и всё станет хорошо. Когда родители приехали, я точно знал, что не они это. И, кажется, дал им почувствовать. Горько расстраивать родителей, но при встрече я был так разочарован. Душа кричала — не то! Теперь-то я знаю, кого ждал, но не тогда… — Вы так безоглядно верили, что человек, купивший вас на пару дней для приятного досуга, кинется вас искать? — Да я знаю, что он делал это! — я хватанул кулаком по подлокотнику. Почему они не верят? Может… Нет! Он искал меня! Ноги сами собой стали отбивать чечётку. Да что там!.. Колени стали ходить ходуном, хоть я пытался придержать их ладонями. Мне опять принесли успокоительное. Запивая водой горсть таблеток, я клацал зубами о стенки стакана. — Вы можете продолжать, Антон Михайлович? Мы хотели поработать с вами над составлением фотороботов, а также пробежаться по нашей базе: может, найдётся какой-нибудь ваш «знакомый». — Да. Я могу продолжать. Глава 19 Обратно в уазик меня уже просто тащили на руках два молодых старлея. Сил на стыд или тем более смущение у меня не осталось. Да и они вели себя иначе. Трудно объяснить, но когда они появились утром, от них исходили волны брезгливого пренебрежения. Сейчас это было больше похоже на «держись, мужик!». Опять я проспал больше суток. Видно, здорово меня высосало общение с правоохранительными органами. Я уже было думал, что всё, пора собираться домой, но Профессор рассеял моё «заблуждение». Мне предстояли месяцы реабилитации, да и следствие настаивало, чтобы я находился под рукой и под защитой. Профессор регулярно информировал меня о ходе моего дела, а его «пытал» только о Нём: выяснили ли — кто он, где он, как он? Профессор быстренько переключался на очередной сеанс. Он пытался восстановить потерянный кусочек. Между встречей с гоблином у гаражей и моментом, когда я очнулся в железнодорожной будке, «потерялся» визит к Демиургу. Профессор буквально поминутно заставлял меня восстанавливать тот день, но каждый раз, когда мы к чему-то подбирались, меня вырубало. Профессора это тоже напрягало по-своему. Он никак не мог понять, как человек находясь, можно сказать, в бессознательном состоянии, снова умудряется это самое сознание потерять? Начиналось так: сначала всплывала картинка с блёклым типом. У типа были голубые глаза: мутные и странно стеклянные. Рыбьи. И шевелящиеся губы. Затем раздавался голос в голове: «Ты — гнида, и я раздавлю тебя как гниду». Звук щелчка — и голова разлеталась. И так раз за разом. Наконец-то Профессор сдался, перестав меня этим мучить. Приходить он стал реже, зато каждый раз вносил изменения в назначения. Новые лекарства, процедуры, новые лица. Всё это слегка развеивало общую больничную скуку. Курс реабилитационного восстановления, поначалу казавшийся бесконечным, завершился. Напоследок меня навестил Профессор. — Антон, мы с вами расстаёмся. Пока на год. «Группу» я с вас не снимаю, а через год посмотрим. Но вас ведь не это интересует? Теперь, в силу обстоятельств, я могу унять ваше любопытство. Итак, Демиурга, с которым вы так некстати столкнулись в своей жизни, я когда-то знал весьма неплохо. Для начала немного истории. Идея воздействия на массовое психосознание использовалась еще в нацистской Германии. Причём очень успешно. После Второй мировой победители растащили по норам всё, что позволяло сохранять существующий паритет. В том числе и все разработки в области «мозговых войн». Конечно, основные силы были отданы другим разработкам: ядерному, химическому, бактериологическому оружию. Но, поскольку «ментальное оружие» доказало свою действенность, а паранойю Великих вождей еще никто не отменял, работа по этим разработкам велась в рамках закрытого проекта. Без шума, суеты, но упорно. В семидесятые этот проект работал как хорошо отлаженный механизм. Особый отдел при КГБ по всей стране собирал подростков, имеющих определенные способности. Разные способности. Группы для дальнейшего обучения формировались в соответствии с психофизическими направлениями способностей. Про всех рассказывать не буду, только о группах, где обучались подростки, умеющие подсознательно манипулировать окружающими — «коммуникаторы». Ежегодно собирали порядка сотни ребят. Обучение проводилось поэтапно. В процессе обучения выявлялась мощь, если так можно сказать, их воздействия. Самые слабые обучались азам стандартизированного гипноза, затем их отправляли в закрытые школы МВД. Из них получались отличные следователи-дознаватели. Прошедшие обучение ступенью выше попадали в «безопасность». Ещё более талантливые — в разные службы международников после обучения в МГИМО или МГУ. К концу обучения из десятка групп оставалась одна, из семи-восьми человек. Иногда даже меньше. В отличие от остальных у них не было профессии. В зависимости от сферы применения способностей в них впихивали какие-то знания по нужной специфике. На финальном выходе из проекта часто получали «взрослых детей», развивших собственные способности к свободному управлению практически любым человеком, но не зрелых морально и умственно. Пока механизм проекта работал как часы, проблема «ребёнка с гранатой» не всплывала. Но когда к управлению государством пришёл руководитель, считавший, что свобода — это панацея от всех бед, финансирование проекта завершилось. Большие «дети» — недоученные, но владеющие ментальной мощью, подкреплённой технологиями стандартизированного и эриксоновского гипноза, основами НЛП и многим другим — оказались брошенными без присмотра. Да и те, кто уже работал на своём месте, часто оказывались не у дел. Тот же Кашпировский, работавший в 1987-м году «врачом-психотерапевтом» сборной СССР по тяжёлой атлетике, оставшись без работы, натворил дел. Последствия его массового лечения страны до сих пор аукаются, — Профессор вздохнул. — Да, воистину, «благими намерениями вымощена дорога в ад». Ведь тот руководитель наивно верил в искренность своих зарубежных оппонентов. Судьба зла. Именно на него при подписании важнейших политических документов было оказано ментальное воздействие (он наотрез отказывался верить в существование «коммуникаторов»), похоронившее его как политика и руководителя и нанёсшее огромный ущерб стране, — Профессор замолчал, погрузившись в какие-то мысли. — Извините, я отвлёкся. Возможность безбедно жить за счёт своих способностей «брошенные» «коммуникаторы» нашли, но проблема в том, что со временем у них неизбежно проявлялись диктаторские замашки, усиленные манией величия. Мания Бога-творца. Вот с таким «творцом» вам лично и не повезло. Точнее, ему не повезло. Он нашёл идеальную модель солдата своей будущей армии, а модель вышла из подчинения. Боюсь, что ваше неповиновение сорвало у Демиурга последний клапан психической вменяемости. Он просто «выжег» мозги своим помощникам. Кстати, их было не двое — шестеро, по меньшей мере. Ваш «гоблин», к слову, был капитаном милиции, и на очень хорошем счету. Сейчас все шестеро находятся в психиатрической лечебнице. Сидят на кроватях, улыбаются и тихо пускают пузыри. Надеюсь, это удовлетворит вашу жажду мести? Я помотал головой, пытаясь осмыслить кучу вываленной на меня инфы. — В отношении Демиурга мне порадовать вас нечем. Он эмигрировал в Великобританию. Мы сделали запрос английским властям на депортацию, но вряд ли он будет удовлетворён. «Коммуникатор» — лакомый кусочек для спецслужб всех стран. Даже сумасшедший с манией величия, — Профессор красноречиво разводит руками. — Я не хотел перебивать, но я не пойму, почему у Демиурга не получилось со мной. Он стал терять способности и начал лажать? — Демиург действительно начал «лажать», как вы изволили выразиться. Только причину вы определили неверно. В сиянии своего величия он не заметил маленькой «чёрной дыры», оказавшейся рядом. Антон, вы — «коммуникатор». Ваш сеанс массового воздействия на посетителей ночного клуба был впечатляющим. И по последствиям тоже, — Профессор сделал многозначительную паузу. — Ваши способности удивительны. Вы то ли можете полностью блокировать воздействие на себя, строя мощный щит, то ли сами себя программируете так, что это не поддается никакой расшифровке. В любом случае, это уникально. Вас не заинтересует возможность сотрудничества? — Профессор, я пока не могу переварить всё это. У меня в голове каша. Единственный вопрос, который меня по-настоящему интересует сейчас: вы нашли?.. В ответ осторожное: «Мы делаем всё возможное». На меня резко наваливается апатия, не хочется никого ни видеть, ни слышать. — Антон, у вас ярко выраженная отставленная реакция. Как бывает у студентов на экзамене. Собрался, пришёл, сдал — и дальше как выжатый лимон. Поэтому после такого кризиса у вас может возникнуть депрессия, тревога, растерянность. Вам нужно собраться. Поезжайте домой, найдите себе занятие, только ни в коем случае не травмоопасное и не требующее умственного перенапряжения. Соберите старых друзей, заведите новых. — Не хочу, Профессор. Домой не хочу, друзей не хочу — ни новых, ни старых. Я просто устал от всего. — Вас пугает неизвестность. Не бойтесь наступающих перемен, всё равно, что бы ни происходило, вам ещё жить, жить и жить. И смотреть в будущее. Взгляд в будущее всегда придаёт оптимизма. Даже если сейчас будущее кажется вам мрачноватым, завтра может произойти нечто, что кардинально его изменит, сделав светлым. — Вы верите в чудеса, Профессор? — Жизнь сама по себе чудо. Верьте в неё. Глава 20 В купе я один. Неудивительно, СВшки в «Жигулях» — по цене самолёта. Что выбрать: пятнадцать часов или полтора за ту же цену? Я вот собрался трястись всю ночь, потому что до сих пор боюсь. Рёв двигателей, вибрация, перепад давления, турбулентность — обычные, может, дискомфортные явления для всех, но не для меня. Это раньше — сейчас, возможно, они нестрашны и мне, но проверять не тянет. Для меня пятнадцать часов не критично, да и время отбытия-прибытия удачное. Заодно приведу мысли в порядок. За окном мелькали замызганные домики, такие же лесопосадки. От вида заброшенных мелких станций или непонятного назначения будочек холодело в животе и хотелось приложиться не к тетрапаку с соком, а к чему-нибудь покрепче. Я сделал всё что мог, но что получил взамен? Удовлетворение, что «вселенское зло призвано к ответу»? Нет, наказать не получилось, да уже и не нужно мне это. Возвращение части своей жизни, себя самого? Хорошо, это получилось. Но дальше-то как жить? Лицо… Я готов выть от того, что так и не могу вспомнить твоего лица. Я помню, что не мог злиться, если ты улыбался. Помню, что ты любил вздёргивать брови в удивлении — искреннем или деланом. Помню всякие мелкие детали, но не помню твоего лица. Не помню фамилии, не помню даже имени. Не помню Тебя. …Я тебя буду ждать, вечность — это не срок, Времени не оторвать от жизни моей кусок. Тают бессмертия дни, лицо превращая в хлам, Можешь если, то сохрани всё, что принадлежало нам…* Воткнув наушники, я закрываю глаза, полностью погружаясь в «Тебя». …И будет хороший день, и будет хотеться жить. И даже небесная тень тебя не заставит ныть…* Лестница, золотисто-жёлтая. Тёплое дерево под босыми ногами. Ступеньки под ногами нагреты солнцем, они не обжигают, они ласкают теплом, и это тепло укутывает. Запах сосновой смолы и чего-то ещё: такого вкусного, прохладного. Я тороплюсь. Там наверху меня ожидает… что-то очень хорошее. Я бегу и бегу, а ступеньки не кончаются. Я уже выбился из сил, я боюсь, что не успею. Быстрее, ещё, быстрее — но проклятая лестница бесконечна. И вдруг… Ты протягиваешь мне ладонь, я беру её, не отрывая взгляда от твоего лица. Ты улыбаешься, и меня наполняет счастье. Я даже не замечаю, как ты подтягиваешь меня к себе на площадку, словно моё тело ничего не весит. Как во сне. Да это и был сон. Слушая музыку, я заснул. Наушник сполз и вдавился в щёку. Одежда перекрутилась и спуталась. А я лежу, прокручивая сон и наслаждаясь, наслаждаясь. Вспоминая, я понимаю две вещи. Во сне я стоял на предпоследней ступеньке и не мог её перешагнуть. Без твоей помощи не мог. А главное, я видел Твоё лицо и я помню его сейчас. В купе полумрак, мелькание светлых пятен. И ощущение присутствия кого-то ещё, но уютное, родное. Запах. Мой любимый «Egoist». Щурюсь, пытаясь рассмотреть человека, сидящего напротив. Рассмотрев, сползаю на пол, обхватывая чужие колени. — Ты? Это в самом деле ТЫ?! *Дельфин. Тебя