Merry Kissmyass

      Господи, ты только глянь на них… Если бы тебе удалось хотя бы на одно благословенное мгновенье опустить свой взор на наш бренный мир и увидеть ЭТО, ты бы тотчас проклял его и больше никогда не смотрел вниз. Если в старом добром Джерси происходит такое, то я даже не хочу представлять, как это будет выглядеть в масштабе всего мира. Полусумасшедшие дяденьки и тетеньки, чуть ли не брызгая слюной, толкаются в очередях в слепом желании купить это, это, вот это и, пожалуй, еще вот это. Зачем им все барахло, которое они выкинут на следующий же день? Кто сказал, что на праздниках нужно обжираться как свинья? Такое ощущение, будто кто-то очень хитрый завязал всем глаза и прошептал на ухо: «А теперь иди и вопи на улицах, что сегодня – Новый Год». Тошнит, честное слово. Вчера мама звонила. Спрашивала, не приеду ли я к ним на Новый Год. Я еле удержался, чтобы не расхохотаться. Опять один и тот же вопрос – зачем? этот вопрос везде, уверен, именно он лежит в основе мироздания. Просто кому-то стало очень любопытно и… Так, о чем это я. Аа, да, я же ругался со своей семьей мысленно. Точно. Новый Год – семейный праздник. Что ж, поздравляю, чуваки, вам-то с семьей, очевидно, повезло. Не то что мне. Я бы лучше проработал все праздники разносчиком пиццы, чем отпраздновал вместе со своими родителями. Кстати, став чуть взрослым, именно это я и делал. А когда я был мелким… ох, братья, знали бы вы, как мне хотелось взять огромную чугунную сковородку, что стояла у мамы на полке, и надавать всем по морде… Но я же был мелкий, что вы, я не мог поднять такую громадину. Приходилось терпеть все эти обнимашки, поглаживания, пощипывания и поцелуйчики от многочисленной родни, благодарить за ненужные «пылесобирайки» и фальшиво улыбаться. Черт, каким же маленьким засранцем я был! О, глядите, еще один мученик. Бедный малыш, стоящий рядом со своей такой же безумной, как и все эти ублюдки, мамашей, и с безразличным видом ковыряющий в носу. Да-да, умничка, мальчик, приклей эту сопельку к пальто мамки, пусть знает, как изводить ребенка. Я сам такой же был, ах, что-то даже ностальгия налетела… Помню, как… А, черт, моя очередь. - Мне большую банку консервированной сладкой клубники. - Насколько большую? - САМУЮ большую, - блять, мать вашу, только дайте мне ее и позвольте с чистой душой отвалить. - Держите. О мои боги. Кто же знал, что она такая большая? Тысяча чертей, да она же практически с половину меня! Охренеть. И как я это, спрашивается, потащу? У меня разовьется комплекс Наполеона. - Такси! Такси! Стойте! – вот это поорал, называется. Аж все подпрыгнули. Ха-ха, сделал гадость – сердцу радость. «Ха-ха» вдвойне – у таксиста глаза на лоб полезли при виде моей сладкой клубнички. Фу, как пошло это прозвучало. А ну, впрочем, посрать. - Езжайте осторожно, у меня тут стекло, - не хватало только, чтобы после тех часов, что я провел в том чистилище, случайно названном магазином, эта гребаная банка разбилась. Тогда мне придется возвращаться за новой, потому что, если я вернусь ни с чем, меня обвинят в чем угодно, начиная с пренебрежения к одной особе и кончая государственной изменой. Мне бы тогда пришлось к родителям ехать, я серьезно, потому что хуже, чем вернуться домой без заказа, может быть только… мм… да ничего! А ведь мама меня любит. Вот, позвала на праздник, а ведь в последний раз, когда мы отмечали его вместе, все кончилось тем, что я разнес полдома и ушел, напоследок громко сообщив всем, что думаю про них. Сейчас я даже вспомнить не могу, из-за чего я так сорвался, кто был прав, а кто – виноват… Уже неважно. А она все равно помнит про меня, своего ублюдочного сына, который разбил ей сердце, окно и парочку фужеров. Вот она, материнская участь. Прощать даже таких сволочей, как я. Хорошо, что я не мать и никогда им не буду. Будь у меня сын, похожий на меня самого, я б его хрен простил. Зачем меня прощать? Такие чертовы ушлепки, как я, не меняются в лучшую сторону, никогда. Отец это знает, и поэтому давно поставил на меня крест. Спасибо, папочка, единственное верное решение в твоей жизни по отношению ко мне. Я никогда в тебе не нуждался и вряд ли буду. Чтоб вы все сдохли, твари, я на ваши похороны даже не приду. Вы-то на мои точно не придете, чего уж там. - Стоп! Вон мой дом. Остановите прямо перед крыльцом. Нет чтобы открыть дверь, помочь человеку выйти… Ну и тяжеленная же херня, блять, мы что, серьезно все это съедим? - Открой дверь! – истошно ору я. - У меня руки заняты! – и вместо стука пинаю темно-зеленую обивку двери. Раздается быстрое шлепанье тапочек, и дверь открывается настежь, пахнув на меня вкусными запахами разных блюд; я даже не успеваю принюхаться и определить, что печется, ведь, когда я уходил, в доме из готовой еды была только яичница… - Чего так долго? Я уже подумал, что ты слинял в Беллвилль. Не буду говорить, что я уже думал об этом. - Давай, быстро проходи на кухню, ну сними ты ботинки, ёба… - Знал бы ты, какая эта банка тяжелая! Я чуть не загнулся! - Да-да, молодец, давай, тащи сюда… Боже. Он тоже сошел с ума. Вся кухня заставлена едой, прямо ступить некуда. Я все это есть не буду, я и так пухлый. - Тааак, а теперь открой крышку, я украшу тортик… Ну уж нет. Я, получается, перся за тридевять земель в мороз, чтобы вместо меня обхаживали какой-то тортик?? Я так не играю, не-не. - Мне холодно, - делаю пробный выстрел. Вдруг он догадается, что во всем этом вонючем доме единственный, кто нуждается в тепле и внимании – я? - Иди переоденься, а я пока украшу… - Нет, ты не понял. Мне очень холодно, - ну же, блин, не будь тупым… - Разожги электрический камин, пульт где-то… блин, да где же он… а, на, держи, вот он. Знаете, так обидно. Аж плакать захотелось. - Засунь свой пульт и тортик в жопу, - я не хотел говорить такие слова, просто всякие гадости автоматически вылетают из моего рта, и я даже не задумываюсь, перед тем, как сказать что-то. Глаза стоящего передо мной человека, до этого весело блестевшие, тускнеют, улыбка меркнет, и на его миловидной мордашке появляется обиженное выражение. Я чуть было не ляпнул «прости», чтобы дурашливая детская улыбочка вернулась обратно на его лицо, но вовремя себя удержал. Не буду я ни у кого прощения просить, дудки. Так. Кажется, все, что нужно было сделать в этом доме, я сделал, пора и выметаться. Молча разворачиваюсь и выхожу из комнаты, чувствуя, как его глаза прожигают дыру в моей спине. Когда я выйду на улицу, вероятно, из этих чудесных глаз польются слезы. Почему я всегда все порчу? Только и умею, что обижать тех, кого… Впрочем, неважно. Где тут можно перекантоваться? В бар? Нет, там слишком шумно, последнее время я предпочитаю более спокойную обстановку. А, придумал! Тут же парк есть поблизости. Окей, пойду в парк, а по дороге куплю кофе. И мороженку, ладно. Я теперь завсегдатай этой кофейни. Просто так получилось, что я живу с человеком, который зависим от кофе. Он серьезно зависим, я честно! Не помню и дня, с тех пор, как мы познакомились, чтобы он не выпил хотя бы парочку стаканчиков. Но, черт возьми, как же сексуально он это делает… он делает сексуально все! ВСЕ! Как курит, обхватив губами тонкий фильтр сигареты, как выдыхает дым, полуприкрыв веки. Как он говорит, часто моргая и хлопая длиннющими ресницами, как жует губы, когда раздумывает над чем-то. Как смеется, сморщив кукольно-прямой нос и ощерив маленькие прямые зубки. А если его поцеловать, почти стопроцентно он покраснеет и начнет смущенно улыбаться как школьница на свидании. Ох, до чего же я люблю его смущать. Кофе выпит, сигарета скурена, мороженое съедено, как и конфета, которую я нашел в кармашке куртки. Что теперь делать? Может, вернуться? Уже сто лет прошло с тех пор, как я ушел. Черт, да что же это такое? Час? Всего час прошел? Ну еб твою мать, я же успел замерзнуть! Я же сдохну тут! Как же домой охота… Полтора часа прошло. В парке почти никого. Ну разумеется, сегодня же Новый Год, все дома, все радуются, тра-ля-ля. Есть захотелось. А дома куча всякой всячины. Правда, это все на праздник, но я, думаю, я смог бы стянуть парочку пирожков со стола. Час и пятьдесят семь минут. Боже, я сейчас… Бззз. Телефон? Телефон, где мой теле… а, вот он. - Алё? – слишком торопливо, словно я только и делал, что сидел, гипнотизировал глазами телефон и ждал звонка. - Ты где? – голос хрипловатый, немножко злой, но это все же он, он позвонил, и это главное… - В парке. - В каком еще на хрен парке?? - Ну в том, который ря-я-ядом! - И что ты там делаешь? - Ничего! - Так иди домой, идиот, холодно же! - НЕ… ладно. - И купи, пожалуйста… - НИФИГА Я ПОКУПАТЬ НЕ БУДУ! - Ладно, ладно, ты только возвращайся побыстрее. Наверно, если Господь Бог все же осмелился второй раз глянуть вниз, он уржался при виде меня, сначала уныло морозящего свою задницу на скамейке, потом орущего что есть силы по телефону и в следующую же минуту с дебильной лыбой на все лицо скачущего вниз по улице. Я бегу домой! Я бегу-у-у домо-о-ой! Распахиваю дверь, а там уже стоит он. Подбоченившись, скрестив руки на груди и поджав губы. Глаза недобро полыхают огнем, он открывает рот чтобы сказать мне что-то, но я не хочу сейчас ничего слышать, ему вовсе не надо говорить что-либо, я и сам знаю, что полный придурок, недостойный даже того, чтобы спать под крыльцом Его Величества, не то что спать с ним с одной постели. Но я же сплю. Именно поэтому я имею полное право затыкать его гневную тираду грубоватым, но не лишенным нежности поцелуем. Ну не мычи, а, не порти момент. Так тепло рядом с ним. По-особому тепло. Его объятия согревают аж до самого сердца. Клянусь Богом, это правда, не думайте, что я распускаю тут сопли. От него приятно пахнет выпечкой. Мм… точно, я же голодный. Ну давай, накорми меня, накорми меня полностью. - Джерард… - выдыхаю я, и он поёживается от того, как мое дыхание щекочет ему шею. - Мм? - Не прогоняй меня никогда, ладно? Ну а потом… поцелуи, обнимашки, сумбурный перепих на кухонном столе, мои джинсы, испачканные в тесте, его укоряющие «Фрэнки! Куда ты смотрел?», мои едкие ответы, полетевшая в мою сторону ложка, мой мастерский уворот, еще одна ложка… банальная история. Вы знаете, как это бывает. Тра-ля-ля и тру-ля-ля. Счастливого Нового Года, детки.