Shelter you

В первый раз Дерек молча ставит в нескольких дюймах справа горячий травяной настой, и пар гладит острую косточку на лодыжке, и в лофте пахнет мёдом и мятой. В первый раз. Стайлз забивается в угол потемней да подальше, прячет себя от солнца, и ему сладко на языке. Приторно сладко – он не открывает рот, чтобы не вдохнуть ненароком вездесущий запах-вкус разложения; плоть хорошо гниёт под лучами вышколенного калифорнийского солнца, он это выучил на нескольких фатальных примерах во время практических занятий под руководством выдающегося преподавателя. Он получил А с плюсом, он больше не отвечает. Он не отвечает Дереку, не смотрит, не кивает благодарно за шершавую глиняную кружку со смешным сколом, и Дерек сам заглядывает под отросшую чёлку. У Стайлза в глазах пусто. Бито. Сколы все под кожей, выходят от всякого движения влажными нарывами с солёно-металлическим привкусом. Волк вздыхает, понимая, что человек – не зверь – не залижет раны, не соберёт себя в одиночку, что надо за человеком присмотреть. Отходит в сторону, устраивается с книгой в руках, втирает пальцами пыль в страницы – и прислушивается. К ночи стынет лофт, стынет и пахнущая вода в кружке. Дерек возвращается с тренировки стаи – пряный, терпкий; Стайлз уже здесь – сгусток бледной кожи и тёмной одежды в дальнем углу. Молчит, не смотрит, дышит. Дерек опускается на приземистый диван, выдох задевает разглаживающиеся мозоли на ладонях, болящие виски под щекотным массажем болят не так сильно. Прячет себя под закрытыми глазами и разгладившимся от хмурой складки лбом, отсчитывает время подходами по пять секунд, пока зверь мнёт лапами вкруг своей оси и наконец укладывается, постепенно расслабляя каменные напряжённые мышцы и как будто даже прикрывая глаза. Тихо внутри. Тихо снаружи. Он не понаслышке знает, что тишина эфемерна и иллюзорна, что в пределах слышимости всегда будет отчаянно биться за жизнь чьё-нибудь сердце и ветвистые мехи лёгких будут упрямо качать воздух в своём уникальном ритме. Прямо сейчас тишина в его лофте отчётливо близка к абсолюту; чтобы не доводить до крайности, Дерек поднимается – старый диван облегчённо поскрипывает, поскрипывают в такт шагам подошвы его ботинок, поскрипывает под порывами ветра оконная рама. Мягко стучит о пол дно глиняной кружки, мягкий шорох у опущенного рядом пледа, мягко листает страницы Дерек. К ночи все звуки становятся громче в несколько децибел – тем оглушительней звучат коснувшиеся остывшего бока пальцы. У Стайлза есть время завернуться в оставленный у стены плед, приоткрыть внутреннюю дверь, опуститься на пол в лофте и в тёмной комнате, где он продолжает складывать паззл своих острых осколков. И, наверное, беспокойно повернуть голову к узкой щели с рассеянным ламповым светом по ту сторону двери. Время, складированное в недели, приучило его к ритуалу, от которого под рёбрами, где-то между сердцем и солнечным сплетением, тлеет среди холодных в саже головешёк один упрямый уголёк, пульсирует рыжеватой искрой, согревает. Целебный глиняный ритуал стал якорной цепью, метафорой, кружкой на полу, мешающей двери захлопнуться и щёлкнуть безжалостным замком. Стайлз слепо шарит руками, жёстко сжимает зубы, старается считать пальцы; ощущение времени натирает кожу, тьма берёт за горло, сдавливает спазмом – он хочет выкашлять это, выхаркать слюной и кровью, выбить из глотки одним сильным ударом. Он не справляется. Пытается хватать воздух, пытается ухватить хоть что-нибудь в воздухе, не справляется – пока руку не перехватывают, не вталкивают в ладонь горячую кружку. Стайлз жадно открывает рот, глотает мятно-медовый пар, жжёт настоем язык и нёбо. Проводит и проводит пальцем по затупившемуся от времени сколу. Пьёт до последней капли, а после – лижет глину изнутри, язык шершавит въевшаяся в стенки мята. К ночи паузы между страницами в книге Дерека становятся невыносимо длинными и Стайлз засыпает посреди одной из них. Из своей социально приемлемой жизни Стайлз возвращается в волчье логово, где его сознание подменяет бетон и металл запахами потрескивающего в камине дерева и сушащихся в укромном уголке трав. Руки Дерека расслабленно лежат на тяжёлой обложке этого его фолианта, плечи устало опущены, вихрастая голова откинута назад. Он пахнет гелем для душа и чистой одеждой; грязью и кровью драки с кочевой стаей пахнет из дальнего угла. Стайлз подхватывает сложенный у стены плед и аккуратно, стараясь не разбудить, укрывает хмурого волка мягкой тканью. Мягкой поступью отходит, ориентируясь на выученный запах, и увлечённо импровизирует с пропорциями. Ставит на низкий столик глиняную чашку со смешным сколом и ловит внимательный взгляд. Сам смотрит – требовательно. Опускается рядом – близко. Дерек силится сказать, но внутренняя тьма перекрывает, липкая тёмная патока клеит ему рот, захлопывает, запечатывает. Стайлз гладит щетинистую щёку, тычется коленом в бедро, дышит в губы – и губы дрожат, приоткрываются, показывая белую кромку зубов и непривычную улыбку. Волк подаётся навстречу, единым движением признавая и признаваясь, сматывая натянутую цепь, закрывая дверь, вплавляя в нужное место последнюю деталь паззла. Он пробует на вкус уголок губ, морщинки у глаз, шумно дышит в ухо; Стайлз исследует его линиями – шею, челюсть, скулы. К ночи их запахи сплетаются в один. Волк царапает его и вцепляется в штанину, настойчиво тянет прочь из мутного серого сна. В реальности Дерек обнаруживает ту же серость и сбитое хриплое дыхание рядом, слышит заполошный стук сердца, всматривается в болезненно искривлённое лицо и мечущиеся под зажмуренными веками зрачки. Дерек кладёт ладонь на щёку Стайлза и большим пальцем успокаивающе поглаживает, соединяет родинки в любимом порядке. Стайлз ещё рвётся наружу из липкого кошмара под свой судорожный шёпот дерекдерекдерек, а потом выдыхает – и просыпается. К утру Стайлз ухватывает его в охапку, обнимает – как если бы ребёнок – крепко, улыбчиво и укрывает их одеялом.