Симметрия («I leave the door unlocked. I leave the lights on»)

Гарри ни разу не поинтересовался у Луи, что такое обсессия. Ему достаточно было простого примера: — Ты моешь руки тогда, когда хочешь поесть. Я мою руки тогда, когда вижу на них танцующих микробов. — Так редко их моешь? — Семнадцать раз за день. Если я помою руки всего шестнадцать, то начну испытывать острое чувство тревоги. — Ты человек и можешь совладать со своими мыслями. Тут Гарри, как правило, становилось скучно продолжать этот разговор и, прикрыв рот рукой, чтобы зевок не был так виден, он начинал лениво искать новую тему среди недавно просмотренных фильмов и недавно услышанных историй. История Луи была куда интереснее. Только Гарри не хотел ее слышать. — Нет, не могу. Мои мысли сильнее меня, — тихо отвечал он, все еще надеясь получить поддержку, но новая тема сворачивала тропу разговора в совершенно другом направлении. — Видел новый фильм Нолана? — Да, бесподоб... Гарри не любил нытиков. Он испытывал верхнюю степень раздражения как к жалобам, так и к тем, кто их воспроизводит на свет: он находил что-то омерзительное в том, как любители пожалеть себя умеют свернуть любое обсуждение в сторону своих проблем. Как будто проблемы только у них и есть. «Если бы он только знал, как сильно жизнь ударяет меня между лопаток каждую неделю, он бы не жаловался, — озлобленно думал Гарри, наступая на трещину в тротуаре. — Ему нужно пять раз подряд обойти эту трещину по дороге домой, а меня в среду уволят, если я не принесу законченный сценарий. Который, кстати, я мог бы уже закончить, если не приходил бы к нему каждый вечер. Наши проблемы абсолютно равноценны, только каждый сам выбирает способ борьбы с ними». Он зашел за угол темно-бордового здания и не обернулся. На следующий день Луи прошел мимо угла, скосив путь по траве возле здания, и обернулся. Тут болезненная тревога пустила корни у него в животе, и он понял, что если не вернется обратно и не обойдет этот угол по тротуару, то огромное хищное растение внутри него распустится и сожрет его же сознание, сплюнув переваренные клочки мыслей — на, притворяйся, что у тебя все в порядке. Голова закружилась, дышать стало тяжело — навязчивая идея, как всегда, затемнила все остальные. Он вернулся; он обошел угол четко по тротуару. Тревога исчезла. Но тут он заметил, что на правой ноге носок задран выше, чем на левой; он вздохнул... «Гарри никогда меня не поймет, через что я прохожу», — с бессилием подумал он, наклоняясь вниз. Вечер был теплым и тихим. Они медленно засыпали на круглом диване-кровати, стоящим ровно посередине комнаты, укрытые пледом так, чтобы ни один край не свисал вниз (Гарри многое пришлось поменять в укладе своих мыслей и своем доме с момента появления в нем человека с обсессивно-компульсивным расстройством), и сквозь дымку слипающихся век казалось, что вокруг них пляшут малиновые человечки, тянущиеся к теплу их дыханий, как к огню. Это эльфы сна. Смотря на них с потолка, даже эльфы удивились бы красоте и правильности композиции: идеальная, четкая симметрия переплетенных рук и ног. И только сами Луи и Гарри знали (и хранили в секрете) то, сколькими бессонными ночами и извинениями перед соседями за крики по ночам она им далась. Симметрия их бьющихся сердец была настолько безукоризненной, что, даже проснувшись ночью и побежав переставлять книги в шкафу (ведь до этого они лежали не в ряд), Луи не мог ее нарушить. Линии симметрии начали расходиться и скашиваться одновременно с увольнением Гарри, одновременно с ссорой, одновременно с предъявленными обвинениями. — Ты забираешь у меня слишком много... — Времени? А ты не думал, сколько нервов у меня забираешь? Да ты черпаешь их кружкой: «Гарри, не наступай на ковер, я буду его мыть», «Гарри, оставляй ботинки на коврике», «Гарри, переставь эти диски, они лежали в другом порядке», «Гарри... — Достаточно. — ... проверь, правильно ли в холодильнике разложены продукты», «Гарри... — Хватит! — Хорошо, ладно. Но я хочу теперь наконец-то все высказать. Понимаешь, я знаю порядок, в котором должны лежать твои майки, лучше, чем дату крайнего срока своей работы. Ты делаешь всех вокруг себя своими рабами, принуждаешь каждого холить и лелеять твои навязчивые страхи, вместо того чтобы покончить с ними раз и навсегда. А ведь у тебя есть такая возможность, сколько тысяч раз я предлагал записать тебя на прием к врачу? Хоть к одному! Ты... — Гарри, остановись, пожалуйста. — Ты неспособен к малейшей самостоятельности, ты как дитя малое. Знаешь, что? Мне это надоело. Не знаю, кто вообще в силах такое вытерпеть, но это точно не я. Слишком долго старался угождать тараканам у тебя в голове, сейчас я просто от них избавляюсь. — Ну и катись к чертовой матери. Ну и катись к чертовой матери. Ну и катись к чертовой матери, — Луи сбрасывает трубку и швыряет телефон об стену, обрушиваясь на круглую кровать подобно Пизанской башне. Он повторил это три раза, чтобы угодить «своим тараканам», но стала ли боль внутри меньше хотя бы на третий? Через минуту пришло сообщение: «Да, еще, Луи, на случай, если подумаешь, что я бросил тебя из-за твоего расстройства... Так вот, нет, я бросил тебя из-за твоего характера, как мог бы бросить любого другого человека. На этот раз я не даю тебе никаких поводов жаловаться друзьям». Луи не мог вынести масштабов свалившейся на его плечи катастрофы; он был напуган и сломлен не только уходом Гарри, опустевшей спальней и отсутствием симметрии тел по ночам, но и тем, как прав Гарри оказался. Луи беспомощен перед своими привычками. Можно сколько угодно сваливать все неудачи жизни на болезнь, но ведь есть в человеке что-то такое, что сильнее болезней и продолжает существовать в любые эмоциональные штормы? Неужели диссонансы режут его слух настолько сильно, что он становится уязвимым для боли извне? Неужели он не может найти гармонию, даже когда неправильное сочетание звуков давит на уши? Полка Луи становилась заставлена книгами из серии «Как избавиться от Обсессивно-компульсивного расстройства». Без успеха: с момента, как Гарри ушел, он все еще оставлял дверь незакрытой, а свет включенным. * Шли месяцы. Мыть руки семнадцать раз в день все еще было ежедневным ритуалом (нет, не привычкой; привычки — даже самые сильные — можно нарушать, а ритуал — это нечто святое, стоящее выше понимания; даже если ты его ненавидишь); обходить угол темно-бордового здания строго по тротуару было рутиной; перемывать весь дом сверху донизу, чтобы не осталась ни единой пылинки, было обязательным к выполнению — даже если для этого придется лечь спать на рассвете, — и некому теперь было строго указать пальцем на кровать в одиннадцать часов вечера. И только от одного ритуала ему удалось избавиться — обнимать Гарри при встрече четыре раза. Но стало ли от этого легче? — Привет... — Кто это? У меня не отобразился номер. Луи было все равно, что его номер удалили. Три месяца прошло — в этом нет ничего удивительного. Возможно, у Гарри есть кто-то новый. Но ему нужно было позвонить совсем не для того, чтобы просить вернуться. Ему нужно было сказать: — За эти три месяца я ни разу не выключил ночью свет. А ты закончил свой новый сценарий? — Я его и не начинал. На следующий день они спали вместе на идеально застеленном круглом диване-кровати, и когда Луи проснулся, чтобы проверить, как расставлены диски, они вместе пошли раскладывать их в алфавитном порядке. И как глупы те, кто считают, что болезнь рано или поздно сломает одного из двоих. Предназначенные друг другу сердца — сердца в симметрии — перетерпят семь расставаний в неделю.