Отвлекающий манёвр

Тути с готовностью признавал, что в тех нескольких спектаклях, где они играли вместе, Такаши всегда был намного сильнее… увлечен своим персонажем. Он помнил это и даже дошел до того, чтобы отмечать дни рождения вечно юных Кикумару и Хицугаи неукоснительно, год за годом, хотя иногда мог забыть позвонить собственной матери в ее праздник. Не то чтобы он этим гордился, тем не менее, так оно и было. И не то чтобы он не был рад вернуться сюда. Тути чувствовал ностальгию и веселился от души, глядя, как Морияма хмурится, разглядывая в зеркале новые морщинки, которые появились за эти годы, и пытается как-то замаскировать тот факт, что у Момо уже несколько меньше волос, чем пять лет назад. Или как Сота снова тащит из кафетерия гору пластиковых бутылок с сорванными этикетками и лихорадочно заполняет целые страницы старой тетради Инуи, наивно веря, что его попытки изобрести новые рецепты сока пока никто не заметил. Он счастлив, но… может быть, потому, что для Тути это просто очередная работа, а для Такаши намного больше, чем просто очередная работа: он не находит в себе того энтузиазма, которым светится Такаши, неважно, что за события происходят вокруг. Ему стыдно, но первое, что пришло на ум, когда менеджер сказал о возможности снова встретиться всем первым составом, было: «Ну вот, еще пять лет шуточек про Золотую Пару». Несмотря на то, что одежда тонкая и удобная, воздух за кулисами неприятно жаркий. Динамичная музыка перекликается тяжелыми басами с ритмом его сердца, когда, за несколько секунд до выхода на сцену, Тути мысленно погружается в роль. Он не выступал перед такой огромной аудиторией уже много лет, возможно, с того самого их первого дримлива, и напряжение, волнение и возбуждение переполняют кровь адреналином, так необходимым для танца. Он немного ослабляет хватку и вращает ракетку, перекидывая ее в другую руку, утирая пот со свободной руки полотенцем, которое кто-то оставил на столе. Глубоко, рвано вдыхает, щурится в темноте закулисья, и вот наконец настает момент, когда кто-то из персонала подает знак, кивает, практически выталкивает актеров на сцену. Тсуджимото-кун и Шота-кун уже добрались до середины сцены, а музыка почти добралась до начала первого куплета. Сердце Тути подпрыгивает в груди — как всегда перед началом очередного номера: несколько секунд, когда он ничего не может вспомнить, и автоматическая реакция тела, натасканного на многочисленных репетициях, тоже еще не включилась, поэтому кажется, что все вокруг бесконтрольно пролетает мимо. И тогда Такаши появляется сбоку, на периферии взгляда, с блестящей улыбкой и неизменным пластырем на щеке, потому что хоть Такаши и бесконечно рад снова оказаться здесь — гораздо больше, чем сам Тути — он все это время, каждый свободный момент, отчаянно тренировался с Шотой, чтобы заучить весь танец назубок. Такой взгляд со стороны в очередной раз напоминает Тути, что со временем упорство догонит любой талант, и теперь Такаши подталкивает его вперед, заставляет двигаться. «Когда я оглядываюсь, ты всегда там. Это чувство безопасности дает мне самому возможность рискнуть». Такаши бросает взгляд через плечо, успевая бедрами за ритмом, и с легкостью выполняя все необходимые шаги, прыжки и повороты. Их микрофоны приглушены. В конце концов, они — отнюдь не главные герои выступления, но это не мешает Такаши вкладывать в песню всего себя, петь так громко, что, по крайней мере, Тути слышит его прекрасно; пусть это и не слишком осмотрительно, но Тути наслаждается персональным представлением под самым носом у тысяч зрителей. Это рискованно, это захватывающе. Это очень похоже на Такаши. Потому что, по-видимому, так было всегда. Такаши всегда рисковал гораздо чаще — хотя и потерять мог гораздо больше. Никакие усилия Тамаоки-сана не могли удержать его от того, чтобы фотографироваться в ванной, выкладывать в сеть десятки фотографий спящего Тути или настаивать на том, что задницы являются отличной темой для записей в блоге. Тути не может не признать, что часто завидовал такому обаянию, которое позволяло делать что угодно, говорить что попало, вести себя, словно ребенок, и никто даже не задумается — скорее назовет очаровательной привычкой. Он может быть сексуальным, харизматичным, модным — миллион эпитетов, неприменимых к Тути. «Один плюс один равняется бесконечности. Ты делаешь меня лучше. Я так счастлив, что ты рядом» Тути почти пропускает следующий шаг, чуть не падает, пытаясь догнать музыку, но все-таки вымучивает извиняющуюся улыбку, когда ловит на себе взгляд Такаши, слегка обеспокоенного внезапной ошибкой. Мысленно он проклинает себя — и добавляет пару слов про Такаши, который отлично знает, как его пение отвлекает Тути, но все равно поет. Наверное, именно потому, что любит отвлекать. Последнее быстрое-синхронное движение, и они уже отступают в тень, мимо двух других актеров, которые останутся, чтобы допеть песню до конца. Короткое камео, тем не менее, оставляет Тути запыхавшимся и уставшим. Между делом он думает о том, как Тсуджимото-кун и Шота-кун справляются с тем, чтобы все 100 % времени находиться в свете прожектора, и сразу же за этим вспоминает, что думал, глядя на них во время репетиций. С другой стороны, на его взгляд, этим двоим в чем-то гораздо легче. Они продолжают использовать образ Золотой пары, который позволяет им вести себя почти как угодно — тот самый образ, который им с Такаши пришлось оставить в прошлом. Никому не интересно смотреть, как двое мужиков в возрасте строят друг другу глазки. Это уже не фансервис, а что-то гораздо более неприличное. Легкое прикосновение к руке — это Такаши протягивает ему бутылку воды, с которой заботливые ассистенты, снующие туда-сюда за кулисами, уже успели отодрать ярлык. Тути кивает, и они быстро уходят прочь, но не раньше, чем получают за медлительность возмущенный взгляд от рабочих сцены. Такаши отхлебывает из своей бутылки и некоторое время с опасливым сомнением перекатывает воду во рту. Потом глотает. — Один есть. — Мы уже считаем? Такаши пожимает плечами, стягивая с шеи полотенце (с яркой эмблемой «Dream Live 7th»). — Ты считал. Тути замирает, глядя на него краем глаза и пытаясь понять, в обсуждение чего именно его пытаются втянуть. — Нет, не считал. Такаши издает неопределенный звук, который словно бы говорит, что Тути несет чушь. — Что? Говорю же, не считал. Они оба отступают в сторону, чтобы пропустить проносящихся мимо желто-черную волну: актеров Риккая. Плечо Такаши по-прежнему прижато к нему, пускай необходимости очистить дорогу больше нет, и даже сквозь одежду чувствуется, какое оно горячее. — Ты со своими дурацкими ножищами почти запорол смену мест. Такаши, наконец, отлепляется от него и направляется в сторону гримерки. Хотя по виду и не скажешь, его тон дает понять, что последнее замечание - скорее всего, шутка. — Кое-кому нужно больше репетировать. Тути делает несколько больших шагов, чтобы его догнать: — Меня отвлекли. — Кто же это? — он сопровождает слова хаотичными жестами, пытаясь снова овладеть манерами 15-летнего мальчишки, которого должен играть. — Кто-то, кто не мог заткнуться, хотя прекрасно знал, что я не могу одновременно петь и танцевать. — Можно подумать, ты пел. Тути закатывает глаза и толкает его плечом. — Ты же знаешь, что Уесима будет бухтеть, если поймает тебя за пением. — Это же мюзикл, значит, все поют, — возражает Такаши, хотя хорошо понимает, о чем речь. Все, что могло бы помешать продвижению гиганта, которым стал за это время Тенимю, по пути успешного шоубизнеса, станет причиной неизбежной ссоры с режиссером, несмотря на то, сколько усилий было потрачено, чтобы снова собрать весь первый каст. Такаши морщит нос и отворачивается, поднося к губам бутылку с водой; как и всегда, когда не хочет, чтобы его выразительное лицо выдавало какие-то неуместные мысли — привычка, к которой Тути успел привыкнуть за все эти годы. — Гораздо веселее, если танцуешь не просто так. Тути тянется и выхватывает полотенце, которое Такаши все еще тащит за собой. Полотенцем удобно не только вытирать лоб, но и прижимать ко рту, сдерживая смех. — Меня никогда это не волновало. Когда он пытается вернуть полотенце обратно Такаши, тот уворачивается с притворным отвращением. Тути в ответ на это просто закатывает глаза и закидывает полотенце на шею. Мысленно он поправляет себя: не то чтобы во время танцев вообще ни о чем не думалось. Наоборот, голова занята всегда. Если танцевальные движения получались нормально, он волновался о том, как все выходит у остальных и не нужно ли будет прикрыть кого-то в самое ближайшее время. Если движения не получались, он давал себе мысленный нагоняй и сразу же прикидывал, когда можно будет порепетировать, чтобы все исправить. Но он не мог представить, что задумывается о причине, по которой танцует. Это роль; это работа. Все, что нужно: делать свою работу хорошо, это его долг. Но Такаши — это Такаши, и по каким-то только ему известным и им же самим придуманным причинам он нуждается в обосновании каждого движения. И для него вернуться к роли Кикумару проще простого; вместо того, чтобы чувствовать себя хуже рядом с Шотой, он проводит с ним почти столько же времени, сколько Золотая пара пятого состава — друг с другом. Они смеются над чем-то и обмениваются тайными улыбками, которые неизменно напрягают Тути; в основном потому, что он подозревает, как кроме улыбок Такаши занимается развращением подрастающего поколения и распространением грязных слухов, которые обязательно вернуться раздутыми десятикратно. И он не удивится, если после окончания выступления окажется, что они вчетвером отправляются на двойное свидание или еще что-то такое же нелепое, просто потому что Такаши обожает ставить его в неловкое положение. «Веранда», — в мысли неожиданно врывается новое слово. Это Такаши цепко хватает его за пальцы и тащит мимо полуоткрытой двери гримерки, за которой видно Бучо и Киме. Те смеются над чем-то, показывая пальцами в монитор. Тути не уверен, где эта загадочная «веранда», куда его вознамерились затащить, но потому, как чужая рука крепко сжимает его пальцы, подозревает, что это место определенно менее людное, чем гримерка. «Веранда» в итоге оказывается балконом за углом, в самом конце холла — забитым мусором, среди которого добрый человек оставил пепельницу для тех актеров, кто курит и вынужден искать себе место во время перерыва. Так как сейчас середина выступления, на балконе никого нет; слишком легко пропустить свой выход, любуясь вечерним пейзажем и перекатывая на языке убийственный продукт табачной промышленности. Такаши оставляет дверь в холл открытой — на всякий случай — и мониторы, разбросанные по закулисным коридорам, слабым эхом доносят все, что происходит на сцене. Но еще минут тридцать, по меньшей мере, заглядывать в мониторы вообще не обязательно, так что есть время немного проветриться. Снаружи прохладно. Приятная перемена после душного, выматывающего жара закулисья. Почти целый день до этого шел дождь, что не слишком-то хорошо для премьеры, но уж куда лучше, чем жара, которая наверняка последует дальше. — Помнишь, тогда, после моего первого шоу, точнее после вечеринки… Я еще сидел на улице, а ты выкурил три сигареты подряд, потому что переживал из-за перепутанной строчки в песне? — Эй, да у меня тогда было всего, ну не знаю, может три сольных строчки. Поэтому фигово даже если с одной напутаешь, тем более что до этого была куча репетиций и выступлений, на которых все проходило идеально. Такаши посылает в его сторону быстрый взгляд и широкую улыбку. — Не так уж идеально. — Кто сказал — Эйджи-сан. — Ага, тот у кого вообще права нет болтать. — Прежде чем продолжить, они оба обмениваются понимающими улыбками и кивками. — И да, я помню. — Мм… я рад. — Чему? Что я помню? — Еще кивок. — Это у Мориямы начинаются проблемы с памятью, не у меня. Такаши фыркает и отворачивается, прикусывая губу. — Это наш контейнер. Тути наклоняет голову и нервно улыбается, пытаясь скрыть замешательство. — Наш кто? — Наш контейнер. У Ойши и Кикумару было особое место, которое принадлежало только им, и куда они уходили, чтобы поговорить. У нас тоже есть. Тути оглядывается, рассматривает маленький балкон, на котором они приютились. Каждый новый порыв ветра бросает в лицо мелкую водяную пыль, и он хмурится. Не слишком впечатляет. — Как-то наш подсырел. Такаши не отвечает сразу же, но его губы против воли дрожат. — Я хочу сказать… это последний раз, когда мы делаем что-то подобное. — Незаметно линяем от всех остальных между двумя выходами на сцену, чтобы поговорить о «старых добрых временах»? — Именно. — Но мы вечно так делаем, — напоминает он, приподнимая бровь, и в ответ Такаши толкает его в плечо. — Вечно! Напомни, когда за последние семь лет или около того — если мы могли, если мы хотели — когда это мы упускали возможность прогулять вечеринку после спектакля или выходные с друзьями, чтобы пересмотреть старые мюзиклы или просто говорить, пока горло не охрипнет? — Тути понижает голос — Или находили другие способы вернуть кое-что из прошлого. Такаши не позволяет себе ответить так, как хотелось бы; до окончания шоу еще больше часа, и обязательно будет вечеринка потом. Вместо этого он наклоняет голову и внимательно смотрит на Тути. — Значит, тебе ничуть не грустно, что мюзиклы заканчиваются? Тути некоторое время обдумывает ответ. — Конечно, есть немного. — Он довольно улыбается. — С ними столько всего связано, это уж точно. — Ну, я вот хочу думать, что мы бы нашли друг друга и без них. — Это то, что люди называют «животным притяжением», Нагаяма-сан? — с надеждой спрашивает Тути, и Такаши легко обнимает его за шею, стараясь не зацепить парик и не помять отглаженный воротник. — Называй, как хочешь, но для меня это очень важно. Тути дает своей обычной маске на мгновение исчезнуть, позволяет Такаши заглянуть гораздо глубже, чем обычно. — Для меня тоже. Поэтому я хочу запомнить каждое мгновение и потом спокойно идти дальше. — В общем, тебе не грустно, — смиряется Такаши; к счастью, особого разочарования в его голосе тоже нет. Он со временем привык ожидать подобного отношения к роли. — И какого черта мне грустить? У меня будешь ты; и будут Морияма, и Киме-чан, и Эйки и все остальные. И еще остались диски на тот случай, если мне захочется вспомнить, как ужасно мы лажали в самом начале, и твой номер телефона, если я внезапно захочу вспомнить, на каком конкретно выступлении мы заставили Соту выпить его собственный сок… — Когда был выпуск. — Спасибо. — Быстрый ответ заставляет Тути улыбнуться. — И занавес через две недели не изменит ничего, ни единой секунды. Такаши кивает, словно именно это он и говорил себе в последнее время, но все никак не мог поверить. — Я знаю. — Но грустишь все рано. Такаши пожимает плечами. — Ты же знаешь, я просто плакса. И привязываюсь к своим ролям. Рыдаю, даже когда заканчиваю со съемками гостевой роли в какой-нибудь случайной дораме, — Тути закатывает глаза, хорошо зная, как это близко к правде. — Просто… так много всего началось на этих мюзиклах. И… я рад, что могу присутствовать, когда все подходит к концу. Рад, что мы здесь вместе. Тути выглядит слишком довольным собой, и его пальцы двигаются, поглаживают предплечья Такаши, разминают мускулы, которые могли замерзнуть на ветру. — Я тоже рад, что мы здесь вместе. Изнутри доносится звонок, призванный напомнить всем участникам, что представление гостей вот-вот начнется и пора снова переодеваться. — Даже если Иччан и танцевал гораздо лучше.