Погребенные заживо

В голове все уже давно перемешано. И если честно, то насрать уже на эту катастрофу, произошедшую задолго до их рождения. Зачем им вообще понадобилось вмешиваться во время? Зачем нужно было что-то менять, пытаться спасти людей, если теперь все его друзья мертвы? Так хладнокровно и беспощадно застрелены спятившим мстительным мужиком из восемьдесят шестого. Бывший капитан КГБ все двадцать семь лет мечтал найти компанию из пяти подростков, чтобы прикончить их. И кто еще после этого ненормальный из них? Эта мразь гонял их по Припяти, словно пугливых мышей. Несколько раз спасал от смерти только ради того, чтобы убить самому. Перед глазами стоят последние мгновения жизни друзей. Настя с автоматом в руках и дымящейся дырой в голове, сползающая по стене вниз. Леха с простреленной ногой, крепко цепляющийся за автомат, дающий остальным возможность бежать дальше. Гоша с окровавленными ладонями, крепко стискивающими рану на боку, почти без сознания, отвлекающий этого придурка, позволяющий друзьям прыгнуть с крыши и скрыться за деревьями. И Аня. Аня, стоящая на краю крыши, готовая в любую секунду спрыгнуть и спасти собственную жизнь. Аня, которую этот подонок так подло застрелил в спину, стоило ей только ступить на бордюр. Он до сих пор не может понять, почему помогает этой скотине. Наверное, потому что на него наставлено дуло пистолета. Наверное, потому, что нужно хотя бы попытаться выжить до того момента, когда выкинет обратно в две тысячи четырнадцатый. Наблюдать за тем, как Костенко из две тысячи четырнадцатого пытается уложить себя же из восемьдесят шестого, смешно. Он бы, может, и посмеялся, если бы все сложилось иначе. Но теперь для Паши это возможность снова взять в руки оружие. И надо признать, что пистолет приятно холодит руку. Смотря на прикованного наручниками к батарее капитана КГБ, на стоящего рядом него же, но на двадцать семь лет старше, он задумывается всего лишь на секунду. О том, что он все еще может спасти своих друзей. Ведь если Костенко не доживет до две тысячи четырнадцатого, то их никто и не убьет. О последствиях очередного вмешательства во время он не думает. Они и так слишком много изменили, повернули все против себя. Стоит лишь снять пистолет с предохранителя и выстрелить в голову прикованному к батарее мужчине. Отдача приятно ощущается в мышцах. В мыслях мелькает то, что они все превратились в монстров, готовых изрешетить людей пулями, если от этого будет зависеть собственная жизнь. Один Костенко обмякает на полу в неестественной позе, а другой растворяется в воздухе прямо на глазах, даже не успев выстрелить в ответ. Нужно несколько минут, чтобы понять, что он все еще находится в чертовом восемьдесят шестом. В квартире капитана КГБ. С пистолетом в руках. С застреленным капитаном на ковре, намертво прикованном к батарее. И ведь еще несколько часов до того, как прибор выкинет обратно в разрушенную Припять. Это время необходимо где-то переждать и постараться не вляпаться в еще хоть какие-то истории. Паша не помнит, где был. Он не помнит, что делал, когда его выкинуло обратно в современность. Нужно было бы все продумать, чтобы не вернуться посреди дерева, как тот несчастный. Или хотя бы подумать о том, что все могло выйти так, что он мог оказаться один в Припяти, пока все его друзья, совершенно не знакомые с Аней, находятся в Москве и проживают уже привычную и устоявшуюся жизнь. Его выкидывает рядом со школой. Паша почему-то облегченно выдыхает, когда видит развалины домов. Катастрофу так никто и не предотвратил. Они находятся в разрушенном городе, окруженные радиацией. Они? Он не знает, здесь ли все. Пистолет уже не оттягивает ладонь. Вероятно, остался в восемьдесят шестом. Паша пускается бежать, сам не знает куда. Город же не такой большой. Если его друзья живы, если они здесь, то он быстро найдет их. Только они могут быть в любом доме, на любой крыше, в любом подвале. Где угодно. Если вообще в Припяти, а не в Москве. Он останавливается посреди одной из разрушенных улиц, шумно втягивает ноздрями сухой и вонючий воздух и принимается кричать. Звать друзей по очереди. Просто орать в пустоту и надеяться, что кто-то из них услышит. Кто-то настоящий, а не фантом. — Леха! Никто не отзывается. Где-то вдалеке только трещат ветки, заставляя чуть поежиться. Город мертв. Здесь нет совершенно никого. — Настя! Слышится чей-то топот. Паша крутит головой, отчаянно пытаясь понять, откуда же раздается этот звук. На мгновение он даже жалеет, что пистолет остался в другой реальности. Оружие бы ему пригодилось. — Гоша! Совсем близко ломаются ветки на деревьях, а не на земле. Бег — да, точно, кто-то бежит — становится уже совсем-совсем громким. Справа. Точно, бегут откуда-то справа. Он резко разворачивается, встает полубоком, готовый в любой момент бежать, что есть сил. — Аня! Голос почти срывается, а из-за ближайшего здания наконец появляется фигура. И он пускается бежать, но не в сторону, как готовился, а вперед. Прямо к девушке в порванной ветками куртке. — Паша! — голос Ани напоминает визг. Она фактически бросается на него, крепко стискивая в объятиях. Следующие слова вырываются у нее почти шепотом: — Живой, живой… Живой? О чем она вообще говорит? Это они были мертвы, не он. Чертовщина какая-то. И тут внезапная мысль ударяет в сознании. Фантом. Вполне возможно, что это фантом, а не Аня. Он уже видел фантомы, Зона могла создать еще одного. Чтобы навсегда оставить его здесь, чтобы свести с ума. Он почти моментально отпускает ее и делает шаг назад. Она смотрит на него внимательно, вытирая большим пальцем мокроту со щек. Оба смотрят друг на друга и думают, что другой — фантом. Оба не верят этому гнилому месту. — Ты ненастоящий, да? Поэтому тебя смогла найти только я. Паша молчит. Что-то внутри подсказывает, что фантом не стал бы подозревать другого в том, что тот не настоящий. Но это же Зона. От нее можно ждать всего, чего угодно. Аня дергает ремень сумки, зачем-то поправляет. Потом как-то криво и словно с натягом улыбается. — Видимо, я начинаю терять рассудок. Как и все мы. И она уже собирается уходить, разворачивается. Паша хватает ее за руку. Фантомы прикасаются к людям? Фантомы вообще ощутимы? Они оба почти ничего не знают о фантомах. И об этой Зоне, что держит, не позволяет вернуться домой и жить прежней жизнью. Он поворачивает ее к себе лицом, тянет чуть ближе и целует. С жадностью давит на губы, проникая языком в ее рот. Они целуются долго, наверное, впервые не на ходу и не в спешке. Просто поверить, основываясь на инстинктах, не на фактах. Просто отчаянно верить, что другой настоящий. Пожалуй, кроме веры у них ничего не осталось. И спасибо Зоне за то, что отбирает и эту веру. Аня сцепляет пальцы в замок у него за спиной, как-то сжимается и жмется к нему. Они стоят посреди развалившегося и пропитанного смертью и радиацией города, просто обнимаются и даже не надеются на то, чтобы выбраться. — Ребята живы? — первым нарушает молчание Паша, когда они идут по улицам Припяти. — Что с вами произошло вообще? — Почему они не должны быть живы? — в ее голосе отчетливо слышится непонимание. Он качает головой, думая, что не стоит ей рассказывать его версию произошедшего. Стоит вообще молчать, наверное. Каждый раз из-за этого прибора все меняется. Вмешиваться в который раз нет никакого желания. — Забудь. Ты знаешь, где сейчас прибор? — У Гоши, конечно. Он пытается понять, сможет ли Зона отпустить нас, если правильно воспользоваться им. Вроде даже какие-то успехи есть. Следующие слова Ани он уже не слушает. Как она там говорила? Все они сходят с ума. Сейчас он и сам чувствует, как на мысли что-то давит, мешает их. Зона хочет избавиться от них, но при этом не отпускает. Она сводит с ума. Быть может, у него совсем уже крыша едет, но Паша думает, что нужно уничтожить прибор. Любой ценой. Ребята в бункере встречают его так, будто это он был мертв все это время. Хотя кто знает, что происходило в их реальности все это время. Может, в их версии происходящего он и был мертв. Поспешно оглядывая бункер, он думает, что стечение обстоятельств действительно получилось странным. Если Костенко никогда не доживал до их рождения, то они и не должны здесь быть. Вечером, когда все уже собираются ложиться спать, он усаживается рядом с Гошей и заводит разговор о приборе. Потому что сейчас это кажется чуть ли не самым важным, что только может быть в жизни. Им бы только вернуться домой. — Он сломался, Паш, — почти отчаянно признается Гоша так, чтобы никто другой не слышал. — Если он и был нашим шансом выбраться, то мы лишились этого шанса. — Может, зарядка села просто? — Я так не думаю. Пойдем, сам посмотришь, если хочешь. Только прибора на столе нет. И вот тут уже начинается очередная проблема. Девчонки моментально вскакивают с кроватей. Чтобы поднять Леху, Насте приходится сильно ударить того в печень. Паша слышит, как она громко ворчит на своего парня. У этой парочки всегда свои терки, пора уже к этому привыкнуть. Аня открывает по очереди все шкафы, пока Гоша смотрит под кроватями. Но прибора нигде нет, как бы они не пытались искать. И тут его словно озаряет. Ну конечно! Прибор должен быть на дне бассейна. На дне уже пустого бассейна в школе, куда он сам же его и бросил, чтобы не отдавать той мрази, что застрелил всех его друзей. — Я знаю, где он может быть, — бросает Паша и, схватив куртку со стула, бежит к выходу из бункера. Никто даже вопросов не задает, они все бросаются за ним как по команде. Прибор находится намного ближе, чем они думают. Он лежит на земле прямо напротив бункера. Они подходят к нему, Гоша уже протягивает руку, но тут происходит то, чего никто не может понять. Непонятный свет, режущий глаза. И с каким-то непонятным щелчком бункер пропадает. — Что это за хуйня? — резко выдает Леха. Впервые Паша согласен со своим другом. Потому что другими словами выразить мысли не получилось бы. Гоша поправляет очки и садится на корточки, вертит прибор в руках. Ничего. Сломан, каким они и видели его последний раз. Зона дает четко понять, что они ничего не могут изменить. Что она решает, что с ними будет дальше. Что они лишь никчемные пешки во всей этой игре. Теперь это бессмысленная война за выживание и за сохранение хоть каких-то остатков разума. Вся еда, все вещи — все было в том бункере. Они могли бы прожить там минимум месяц. А теперь все рухнуло, рассыпалось, будто никогда и не существовало. У всех чуть ли не паника начинается, Пашу и самого немного потрясывает, но он активно пытается сопоставить то, что произошло, с реальностью ребят. Должно же быть какое-то важное звено, связывающее все это. — Подождите, — произносит он, привлекая к себе внимание друзей. — А где подкастер? — Что? — недовольно спрашивает Настя и кривит лицо так, будто он ляпнул какую-то полную несусветицу. — Подкастер, — повторяет Паша, переводя взгляд на друзей. Аня непонимающе качает головой, Настя продолжает смотреть на него как на долбанутого, Гоша даже головы не поднимает, пытаясь включить прибор снова. — Вот сейчас вообще не время херню пороть, чувак, — бросает Леха, закидывая руку на плечо своей девушке. — Вы бы лучше помогли мне разобраться с этой штуковиной, — говорит Гоша, вмешиваясь в разговор. — Потому что помощь и правда не помешала бы. Паша нервно усмехается и отходит в сторону. Кажется, в их версии происходящего и не было никакого подкастера. А что тогда? Почему они оказались в Припяти? Он чувствует себя не в своей тарелке, они же переживают разные жизни. Как разобраться во всем теперь? Голова начинает шуметь. Нет, не обычная головная боль. А именно ощутимый шум в голове, будто кто-то настраивает старый телевизор на даче. Он садится на поваленное дерево и упирается руками о голову. Унять… как это можно унять? Это все Зона. Зона пытается довести их до полного отчаяния. Почему она просто не может убить их? Так было бы намного проще, намного логичнее. Или Зона тоже не может мыслить логически, как и фантомы? Рядом садится Аня. Он бросает на нее мимолетный взгляд и замечает, что она тоже хватается за голову. Хотя бы это не у него одного. Если уж они и сойдут с ума, то все вместе. Чего же все-таки добивается Зона? Аня складывает руки на коленях и упирается о них головой. Голос у нее какой-то глухой и напряженный. — Ты какой-то не такой. Что происходит? Шумно выдохнув, все так же не открывая глаза, Паша решает ей все рассказать. В конец концов, она же первая нашла разлом во времени. По крайней мере, та Аня, что была в его реальности. Та Аня, которую пристрелили в спину, когда она хотела спрыгнуть с крыши. — Понимаешь… — он прерывается на несколько секунд, сильнее зажмуривает глаза, резко меняет тему. — Эта боль. Она не позволяет думать. — Тебя это удивляет? Тогда с тобой точно что-то не так. Паш, это часть Зоны. Как только мы оказались здесь, эти шумы преследуют нас. Каждый день. Сначала немного, потом сильнее, еще сильнее. Он с силой открывает глаза, кладет руки ей на плечи, заставляет поднять голову и посмотреть на себя. — Послушай меня, Ань, ладно? Все не так, как должно быть. Ты умерла. Она округляет глаза и смотрит на него как на сумасшедшего. Хотя они теперь все такие. Поехавшие. Двинутые. Но он все равно звучит странно. Будто сам не свой. — Не одна ты. Все они умерли. И там — в восемьдесят шестом — я убил КГБшника. Меня выкинуло обратно — и вот, вы все живы. Потому что он был причиной ваших смертей. Я знаю, что у вас другая история происходящего. Как мне объяснить тебе, что моя — правильная? Что ваша версия никогда не существовала, что все это подстроила Зона. Она дает вам поверить, будто вы все жили иначе. Кажется, она все равно не может понять. Да и не стоило надеяться, что хоть кто-то поймет. С таким же успехом он мог в восемьдесят шестом доказывать, что из будущего. Тогда он делать этого не стал, так почему решился сейчас сказать все, как есть? Паша тяжело выдыхает, упираясь руками в дерево, на котором сидит. Что-то холодное касается его ладоней, он поворачивает голову и видит пальцы Ани поверх своих собственных. — Я тебе верю. Конечно, ты несешь полную ерунду, но я тебе верю. Это же из-за меня мы поехали сюда, из-за моей сестры. Так что главная ненормальная тут я, а не ты. Из-за ее сестры? Бред. Они знакомы не должны быть, если по-хорошему. В знакомстве их замешан подкастер, а при таком раскладе никто о нем и не слышал. Можно голову сломать, если пытаться сложить две реальности в одну. Не стоит оно того, есть сотни других вещей, о которых можно подумать. Например, о том, как выжить. Вернуться в Москву? Никто уже и не вспоминает о такой роскоши. Им бы просто выжить. Просуществовать, не провалиться опять во времени. И не сойти с ума. Да, пожалуй, самое главное — не сойти с ума. Настя и Леха уже на взводе. Гоша сидит под деревом, крутит в руках какую-то палку. Что-то происходит. Пока не наступает ночь, все даже вполне адекватно. И если они все и хотят спать, то Зона никогда не спит. Она сосет все соки из них, стравливает друг с другом с помощью фантомов, порождает галлюцинации. Именно. Галлюцинации. Он замечает их день на пятый или на шестой после того, как снова вернулся в Припять. Подобного раньше не было. У других и сейчас нет. Зато Гоша теперь ходит во сне. Настя расчесывает руки до крови, сама того не замечая. Аню вечно трясет как от холода, ломает в спине. Пожалуй, Аня больше всех пострадала. Она теперь ночами закусывает собственные пальцы и сжимается в комок, надеется, что ее никто не видит. Он видит. Паша теперь следит за всеми, понимая, к чему они на самом деле идут. Очередная ночь кажется холоднее всех предыдущих во много раз. Леха даже предлагал заночевать в какой-нибудь разрушенной квартире. Хлам прибрать — и можно устраиваться на полу. Только они никуда не пошли, побоявшись, что дом рухнет на них. Видели уже, как здесь дома падают, сами оказаться под завалами не желают. Самое жуткое, что ночами тут стоит полнейшая тишина. Такая, что каждая треснувшая ветка пугает. Они впятером никогда не были из пугливых. Еще бы! Столько пережили, так отчаянно бросались в какие-то совершенно умалишенные авантюры. Теперь все изменилось. Теперь они изменились. Наблюдать за ломками Ани издалека уже нет никаких сил. Он поднимается с земли и замечает, что она лишь сильнее сжимается, будто борется с чем-то. Это даже не странно. Теперь это уже нормально. Она смотрит на него почти животным взглядом, стоит Паше сесть рядом на землю. — Хей, — начало получается каким-то неловким, — что с тобой? — Ничего. Короткое слово, лишенное эмоций. В полной тишине неожиданных скрип ее зубов слышен намного громче, чем тихий шепот. — Если ты замерзла, я могу… — Нет, уходи, — отвечает она быстро, смешивая слова в набор звуков, почти проглатывая гласные, а потом добавляет уже мягче: — Пожалуйста. Что-то говорить нет смысла. Стоит улечься обратно на место, как в голове снова все начинает шуметь. А потом волна уже осточертевших галлюцинаций. Ему даже кажется, что он научился осознавать те моменты, когда нечто подобное начинается. У каждого из них своя ломка. И каждый в это время сжимается так же, как Аня. Что происходит с ней — непонятно. С Лехой тоже что-то творится — сомнений нет, — но что? И почему его вечно тянет что-то выяснить, докопаться до сути? Нет, баста. Пора завязывать со всей этой беготней и попытками вернуться в Москву. Если нарушить баланс Зоны не удастся — а в этом даже сомневаться не приходится, — то пора побороть в себе это чувство паники, накатывающее перед очередным приступом. Галлюцинации исчезают. В ушах снова звенит полная тишина. Такая, как в вакууме. Давящая на ушные перепонки. Прессующая. Место это какое-то ненормальное. В учебниках истории почему-то никто не пишет, что Чернобыль — это маленький земной ад, лишенный других обитателей. Здесь даже мутантов нет. С ними хоть было бы проще, их хоть увидеть было бы вполне ожидаемо. Наутро он просыпается от криков Насти. Все ее руки расцарапаны до мяса собственными ногтями. Остановить кровь не получается. Половина лица ее уже покрыта тонкой коркой запекшейся крови. В волосах — кровь вперемешку с землей. У Паши только один вопрос: где Леха? Гоша пытается помочь Насте замотать руки в разорванные лоскуты оставшейся одежды. Аня, как зашуганная, сидит в стороне и не смотрит на Настю. Лехи нет. — Куда он делся? — громко спрашивает Паша, с непонятной злобой смотрит на Настю. — Я откуда знаю! По-твоему, я ему глотку ночью разодрала, а тело закопала? — Настя повышает голос еще быстрее, разговор превращается в ор моментально. — Он не говорил ни слова уже три дня. Мы все тут двинутые. Очнись, Зона хочет этого! Ей не смерти нужны, а представление. Я не удивлюсь, если те больные на голову ублюдки, что гонялись за нами с автоматами, тоже связаны с Зоной. Кровь пропитывает полоски бывшей футболки и стекает густеющими каплями на землю. Настю мутит. Она осаживается на землю, прикрывает глаза и отчаянно втягивает ноздрями воздух. Гоша уже не суетится, он паникует. Если она сейчас умрет вот так просто, то это подкосит их всех. Еще и этот идиот куда-то пропал. И куда только можно пойти в разрушенном городе, где даже еды нет? — Настя! Никакой реакции. Пригодился бы нашатырь, но откуда он в Припяти? Паша ударяет ее по щеке, от чего девушка чуть ли не подскакивает на месте. На этом все и заканчивается, потому что лучше ей по щелчку пальцев не станет. Разорванная футболка, обмотанная у нее на руках, уже не просто мокрая. Нет, она уже затвердевает. Бесполезно. Хочется материться. Так, как это обычно делал Леха. Паша ходит туда-сюда, сцепив пальцы в замок за головой. Пытается успокоиться, хотя нервы на пределе. Не для того он их спасал. Не так. Гоша просто плачет. Держит в одной ладони очки, а второй трет глаза. Чувствительный больно. Только на происходящее не реагировать не получается. Аня… Аню снова ломает в спине. Она скрещивает руки и прижимает их к себе так крепко, что упирается костяшками в собственные ребра. От кровопотери умирают долго. Есть возможность спасти человека. Где угодно, но не здесь. Поэтому им приходится наблюдать медленную смерть Насти. Проще было бы долбануть ее головой о дерево, раскроить череп. Быстрее бы, гуманнее. Никто из них на подобное не решится. Они, может, и двинутые теперь, но не настолько. Сколько времени проходит? Никто не знает. Пока он не удостоверится, что Настя действительно мертва, они не сдвинутся с места. Он пытается нащупать пульс на шее — бесполезно. Уловить хоть небольшое дыхание экраном давно разряженного телефона, который чисто по привычке все еще носит в кармане. Тоже бесполезно. — Кончено, — севшим голосом говорит Паша. Гоша встает сам, а вот Аня продолжает сидеть. И это уже чертовски пугает. Все ее непонятное поведение. Она резко изменилась, перестала быть сама на себя похожа. Что происходит в этом чертовом месте? Почему они просто не могут подохнуть тогда, если Зоне так не нравится их присутствие? — Ань, пойдем, — произносит Гоша и протягивает ей руку, подходя ближе. Она упорно качает головой. Крепче прижимает к себе руки и сцепляет зубы так, что челюсть начинает сводить. Пойти с ними? Лучше остаться тут. Да, намного лучше будет бросить их прямо сейчас, затеряться где-нибудь среди развалившихся зданий. Паше приходится силой поднимать ее на ноги. Она не поддается, сопротивляется и все норовит усесться обратно на землю. — Может, не надо ее трогать? — осторожно спрашивает Гоша. — И что ты предлагаешь? Бросить и ее здесь. Пусть тоже подыхает? — Не надо, Паш, — говорит Аня, вдруг перехватывая его взгляд. — Не надо. И совершенно непонятно, что она хочет этим сказать. Не надо ее трогать или не надо ее здесь бросать? Уйти она соглашается лишь спустя час сопротивления и пререканий. И лишь потому, что смотреть на труп Насти нет уже никаких сил. Они, может, и не были особыми подругами, но когда смерть настолько близко, то становится не по себе. У нее есть еще причина. Более весомая. Поэтому пойти с ребятами было разумнее. А там уже пусть все будет так, как будет. Обдумывать происходящее — дело пустое и бесполезное. Ей хочется не смотреть ни на что, закрыть глаза и слушать собственное размеренное дыхание. Она постоянно отстает от парней, надеясь, что они просто не обратят в определенный момент на нее внимания, что она точно так же исчезнет, как Леха. Они с Лехой страдают от одного и того же. Она это поняла, когда столкнулась с ним взглядами той ночью. Той ночью, когда он ушел, так ничего и не сказав остальным. Она бы тоже ушла, если бы не этот страх. Паника впиталась в кровь, ее не вытравить, от нее не избавиться. Впрочем, Аня уже привыкла к этому непонятному состоянию. Каждый раз они останавливаются, не дают ей ни малейшей возможности отстать. Пускай будет так. От голода они начинают сходить с ума ровно так же, как от влияния Зоны. Жевать кору, отодранную от деревьев, зубы уже устали. Все равно желудок постоянно сводит, попытки обмануть собственный организм настолько же жалки, как и попытки выбраться из Припяти. Дневные часы проходят в каком-то полузабытье. Ночью подкашивает усталость. И не важно, что они почти ничего не делают, редко куда-то перемещаются. Это просто предсмертные дни. Медленные, бесконечные и наполненные страхом. Это незримое чувство разъедает каждого. У Паши снова звенит в ушах от давящей тишины. А потом словно глушит неожиданный звук откуда-то из-за спины. Он переворачивается и видит, что это елозит по голой земле Аня. Она совсем перестала спать, что ли? Любопытство жрет точно так же, как и желудочный сок раз за разом прожигает желудок. С ней надо поговорить. Или попытаться хотя бы. Кто сказал, что она скажет что-то? Гарантий уже давно ни на что нет. Состояние привычное. Он устраивается рядом и даже удивляется, что она тут же не начинает гнать его прочь. Разбудить в такой тишине Гошу — дело пустяковое. Поэтому приходится говорить тихо и чуть ли не прямо ей на ухо. — Расскажешь, что все-таки происходит? Сначала она молчит. Постукивает зубами друг о друга и думает о чем-то. А потом вдруг начинает говорить совершенно дикие и непонятные вещи. — Я знаю, почему Леша ушел. Понимаешь, мне кажется, что мы с ним думаем об одном и том же. Это все Зона делает с нами, ясное дело, но все настолько отчетливо стоит в голове, что трудно представить, что эти мысли не мои, а искусственные. — Подожди. О чем ты вообще? Аня кидает взгляд в сторону спящего Гоши, и это, наверное, должно о чем-то ему сказать. Бесполезно. Паша все равно не понимает, что она имеет в виду. — Я постоянно думаю о том, что могу в любой момент унять это сосущее чувство голода, стоит мне только достать из кармана перочинный нож. Понимаешь? — произносит Аня. Она звучит, как конченая психопатка. — Может, я тупею, но я все еще не понимаю, о чем ты говоришь. Они лежат на холодной земле, ладони давно уже перепачканы, а давно не мытые волосы липнут ко лбу. Жалкая картина. И безнадежная, да. — Мы можем выжить, если съедим его, — шепчет она и снова скрипит зубами. Безумие. Все это время она пыталась сдерживать себя, чтобы не прирезать кого-нибудь из них, чтобы не утолить голод мясом людей, с которыми все это время была заодно. На мгновение ему кажется, что его ломает в спине точно так же, как и ее. В следующую секунду приходит понимание: они останутся погребенными в этом городе, чтобы ни случилось. Едва живые, со свистом выдыхающие воздух из легких. Чернобыль. Припять. Зона. Отсюда нет выхода, искать его бесполезно. Да они и не пытаются больше.