Самоконтроль.

У Комбефера не было проблем с самоконтролем. У него вообще ни с чем никогда не было проблем. Он находил решения в любой ситуации и умел оставаться спокойным и почти – только почти – хладнокровным. Но только если эта ситуация не касалась Анжольраса. Вечером четвёртого июня 1832 года кафе «Мюзен» было пустынно; тусклое пламя пары угасающих свечей уныло разгоняло дымку полумрака, отбрасывая на стены причудливые, гротескные тени. Одинокую фигуру за дальним столом можно было принять за очередную такую тень - такой странной эфемерностью веяло от её неподвижности. Большинство Друзей Азбуки покинули свою обитель и разбрелись по разным уголкам чарующего ночного Парижа: Жоли решил нанести последний визит своей Мюзикетте, Баорель и Фейи отправились в уютный кабак на улице Мондетур, а Курфейрак и Жеан – на набережную Сены. В помещении не было никого, кроме Грантэра, мрачно распивавшего вино и абсент, Анжольраса, задумчиво созерцавшего тени на стенах, и Комбефера, только что вернувшегося из дальней комнаты кафе, куда он относил карты и стопки книг. В «Мюзене» царила гробовая тишина. Не то дань ушедшему Ламарку, не то прощальная панихида собственным жизням, готовым оборваться уже на рассвете. Анжольрас слишком глубоко ушёл в собственные мысли, а Грантэр, по всей вероятности, заговорить первым не решался. Однако одно в облике лидера явно бросалось в глаза если не циничному пьянице, не сводившему, впрочем, с него глаз, то уж Комбеферу точно: сомнение. Лёгкой тенью пролегло оно в ссутуленной фигуре, небрежно упавшей на бледное лицо пряди перламутровых волос, сложенных вместе кончиках длинных пальцев. Незаметная деталь для кого угодно другого, но чересчур броская для Комбефера, который всегда умел тонко почувствовать малейшую перемену настроения Анжольраса. — Они восстанут, знаешь, — тихо проговорил он, мягко опустив руку на плечо лидера грядущего восстания. — Парижане поднимутся по нашему зову. Десятая эпоха* настанет во всём своём величии, когда мы принесём свою жертву. — Не сводя пристального взгляда с казавшегося таким измождённым в полумраке лица, Комбефер сел напротив Анжольраса. На Грантэра, забившегося в свой угол и оттуда наблюдавшего за происходящим, он не обратил никакого внимания. Беспрестанный пьяница давно убил в каждом, кто когда-либо пытался привить ему идеи революции, это желание. И, хотя Комбефер прекрасно знал о его причине пребывания здесь, когда пить можно было и в любом другом месте, он не мог ответить на простой вопрос: а по какой причине он сам задержался в «Мюзене»? — Завтра нам придётся держаться стороны Робеспьера, mon ami, — на мгновение бледные губы тронула едва заметная улыбка. В противоположном углу Грантэр не то вздрогнул, не то снова приложился к бутылке: никто не обратил взгляда в его сторону, уловив лишь размытое движение в темноте. — Франция поднимется с колен, и мы не дрогнем пред лицом наших врагов. Но выстоят ли жители Парижа? Сможет ли каждый найти в себе смелость, чтобы стоять на баррикадах до самого конца? Они, привыкшие к бедности и мучениям… — … как никто другой знают, за что сражаются, — Комбефер завершил фразу абсолютно спокойно, не удивляясь и не усмехаясь. Он знал, что уже на рассвете Анжольрас, гордо подняв алое знамя, поведёт повстанцев в бой, не дрогнув, не усомнившись, не испугавшись. Просто это вина вечернего сумрака. Просто за окном начинал шелестеть мягкий летний дождь. — Мы выстоим. А если падём – то падём с достоинством. Мы не опустим головы. В этот момент отчего-то подумалось, что Грантэр должен пьяно рассмеяться в своём углу, а затем начать очередную насмешливую тираду во славу цинизма. Ведь именно это он всегда делал – насмехался, отрицал, отказывался принимать на веру и выражал своё неприятие в словах. Тогда отчего сейчас он молчал и не сводил блестящих в плохом освещении глаз с двух фигур на другом краю комнаты, сжимая в дрожащих пальцах горлышко полупустой бутылки? — Разумеется, — Анжольрас медленно кивнул, откинувшись на спинку стула и устало вздыхая. — Карты кварталов изучены так, что каждый переулок знаком до мельчайших деталей. Оружие готово и перенесено на склад. Мы готовы. Франция готова. — Мы сделаем всё, что в наших силах, чтобы уничтожить оковы рабства, обвивающие триколор. Но сейчас нам всем нужно отдохнуть. Завтра это едва ли удастся, — Комбефер небрежно поправил сползшие на нос очки и неспешно поднялся из-за стола. — Можешь переночевать сегодня у меня, идти отсюда ближе. — Хорошо. Но нужно ещё доработать план по… — Он уже совершенен, Анжольрас. Достаточно, — прервав неоконченную фразу, он наклонился к лидеру и лёгким движением привёл в порядок выбившуюся прядь светлых локонов, придававшую ему ещё более революционный вид. У Комбефера никогда не было проблем с самоконтролем. Но пламя одной из свечей отразилось в сверкающих ясных глазах, и он, не сдержавшись, склонился ещё ближе и медленно, словно обдумывая каждое движение, коснулся губами бледного лба, приобняв Анжольраса за плечи. И тут же почувствовал, как чужие ладони ложатся на его собственную спину в ответном жесте благодарности, признательности, а может быть и чего-то много большего, что навсегда останется в знакомых до боли стенах. Покидая кафе, они сжали руки друг друга и не произнесли больше ни слова. И даже наверняка не услышали звон бутылки, разбившейся о деревянный пол.