Опьяненные

Альфред ненавидит наркотики. Нет, он может позволить себе немного выпить. От небольшого количества с ним все будет в порядке, чего нельзя сказать об Англии. Его приглашения выпить вместе всегда оканчиваются одним и тем же: Америка тащит вусмерть пьяного Англию домой, по пути выслушивая его причитания и обвинения. Это неприятно. Не то чтобы Америка чувствует свою вину, но он хочет, чтоб Англия перестал вспоминать прошлое и жил дальше, наполняя свою жизнь другими событиями и воспоминаниями о них. Но Англия пьет с завидным постоянством, а Америка не собирается быть тем, кто станет запрещать ему это. Хотя, если быть честным, Альфред всё-таки не ненавидит наркотики, потому что, если говорить о прошлом, есть кое-что, о чем Англия не вспоминает, а Америка не может и не хочет забыть. Тогда Англия тоже был опьянен, но Америка не слышал ни одного упрека в свой адрес, отнюдь, он получал кое-что иное, кое-что, чего они оба хотели, и для чего Америке нужно было приложить минимум усилий. Всего лишь прийти в дом к Англии и дождаться этого приторного сладкого запаха и мутного белесого дымка из его комнаты. И все. Артур принадлежал ему. Конечно, они трахаются. Артур сам предлагает это. Без слов. Он просто раздевается перед ошарашенным Альфредом, молча, не спуская с него глаз, не краснея и не смущаясь. Он стоит посреди комнаты, стройный, с бледной кожей, с выступающими ключицами и тазобедренными косточками, легко отпихнув изящной ногой ворох своей одежды, только что скинутой на пол. Альфред не помнит, что точно чувствовал в этот момент, возможно, он стоял, открыв рот, уставившись на обнаженного Артура, как баран на новые ворота, но когда тот опускает руку вниз, обхватывая член, начинавший вставать, он понимает, что вот оно. То самое, что они должны были сделать уже давно. В их первый раз Альфред не осознает, что Артур в опиумном экстазе. Он не обращает внимания на то, что Англия насквозь пропитан этим запахом, он может лишь стонать, шалея от того, как туго мышцы Артура сжимают его член, чувствовать, как простыни под ним пропитываются потом, и наблюдать, как сперма Артура ложится белесыми полосами на его грудь. Он узнает об этом позже, но сразу же начинает пользоваться этим знанием. После нескольких раз он в курсе, что приставать к накурившемуся Артуру нужно сразу, как только зелень его радужки поглощает весь глаз, а зрачок становится совсем крошечным. Тогда Артур аккуратно седлает его, прямо как какого-нибудь жеребца, изгибается на его члене, медленно поднимаясь и опускаясь, и шепчет такое, отчего сердце Альфреда готово выпрыгнуть из груди. — Люблю, — шепчет Артур, и Альфред выстанывает его имя в ответ. — Мой, — стонет Артур, и Альфред крепче сжимает его ягодицы, притягивая к себе. — Трахай меня! — выкрикивает он, и Альфред слушается его, вскидывая бедра вверх, хлопая яйцами по его коже. Артура обычно хватает ненадолго. Он в забытье мягко опускается Альфреду на грудь, прикрывая глаза и больше не двигается сам, однако позволяя делать с собой все, что угодно. Не то чтобы Альфред пробует что-то из ряда вон, но он может быть грубым и вбивать Артура в матрас так, что кровать ходит ходуном, стуча спинкой о стену. Он может до боли сжимать его руки и ноги, оставляя синяки — на губах Артура все равно будет та блаженная улыбка, которая выглядит приклеенной. Он может подводить его к разрядке, а потом не давать ее, и так раз за разом, но Артуру, кажется, наплевать на это. Он не бесится и не умоляет, он может вырубиться, не кончив, если Альфред будет достаточно жесток, чтобы оставить его так. Однако тому больше нравится быть с ним нежным и страстным, чем грубым и похотливым, потому что тогда Артур отвечает ему. Иногда стоном, иногда поцелуем, таким внезапным, но тягучим и искренним, а оттого ценным, иногда возбужденным и жарким бредом, от которого Альфреду сносит крышу. Они всегда засыпают вместе, разгоряченные, наполненные наслаждением под завязку. Это могло стать их откровением, если бы не утро. Утром Альфред всегда просыпается один, в остывшей постели, за исключением тех случаев, когда его будят пинком. Артур никогда не говорит о том, чем они занимаются такими ночами. Он предпочитает делать вид, что ничего не было, и при каждой попытке Альфреда прикоснуться к нему с утра, обнять или поцеловать он одаривает того таким взглядом, что Альфред невольно тушуется. Иногда он берет себя в руки, и подбадривает себя тем, что он больше не ребенок, которого можно приструнить так легко, но тогда в ход идут оскорбления или рукоприкладство. Артур изобретателен, и его словарному запасу можно позавидовать. Он не сдерживается, отталкивая Америку от себя, хотя тот с легкостью мог бы скрутить его и доказать, что то, что происходит между ними ночью, отнюдь не наркотическая галлюцинация. Но Альфред не делает этого. Он бы хотел прекратить это в принципе, разве зря он боролся за свою независимость? Однако он прекрасно осознает, что если Америка и стала свободной, то он сам — нет. Иногда он с несущейся ему вслед бранью покидает дом Англии, иногда они расходятся в чуть ли не зловещей тишине, и тогда он плотнее запахивает свой камзол, потому что температура заметно понижается. Он одновременно рад и не рад, что у него, как у молодой страны, много дел в Европе. Налаживание контактов, упрочнение международных отношений и заключение договоров. Это все необходимо ему, и в то же время он хотел бы обойтись без всего этого. Но вместо того, чтобы вернуться к себе домой, он идет к Франции. Не то чтобы ему не нравился Франциск... наоборот Америка пытается избавиться от той предвзятости, что привил ему Англия, хотя и уверен, что тот будет приставать к нему. Однако, в отличие от мутной, зябкой, закостенелой Англии, во Франции как будто царит вечное солнце и праздник. Франция всегда приветствует его сердечной улыбкой, которая если и кажется Америке игривой, то не слишком. Он, смеясь, то и дело откидывая назад свои длинные волосы, желает говорить с ним о чем угодно, но только не о делах. А Америка еще слишком молод, чтоб противиться его обаянию. После спокойного меланхоличного Англии Франция кажется ему сгустком энергии. Он и сам такой, но болтовня Франции напоминает ему щебет. Вот он хвалит его наряд, говорит что-то о его «неземной красоты» глазах, отличной фигуре, наливает бокал вина, и Альфред, непонятным для себя самого образом, оказывается в большой светлой комнате, где прямо по центру стоит мольберт. Франциск хочет писать его портрет. Никто никогда не писал его портретов, разве что в детстве, да и то Альфред не помнит этого факта толком. Возможно, его изображение хранится где-нибудь у Артура, если тот, конечно, не сжег все, связанное со своим воспитанником. Что-то, возможно, их сексуальные отношения, подсказывает Альфреду, что ничего Артур не сжигал, но сейчас он не хочет думать о нем, он хочет улыбаться так же беззаботно, как Франциск. Он и улыбается, хотя эта улыбка кажется ему вымученной. Франциск курит, подготавливая холст. Это не табак и не опиум, Альфреду знакомы оба эти аромата, и все они напоминают ему об Англии. Эта самодельная сигаретка пахнет тоже сладковато, но не так приторно, как опиум, и Франциск от нее не впадает в то запредельно отрешенное состояние, которое Альфред привык наблюдать у Артура. Поэтому нет ничего удивительного, что он спрашивает у Франциска, что за дрянь у него во рту, на что тот оглушительно, но все же обворожительно смеется. ― Это, дорогой, моя муза, ― отвечает он. Альфреду не нужна муза, но он не отказывается, когда Франциск предлагает ему завернутый в тонкую бумагу косяк. Он почему-то думает, что это непременно сделает его взрослее и самостоятельнее, чем он есть. Однако… ― Только Англии не говори, ― просит он, затягиваясь, и тут же кашляет. Наверное, он еще не достаточно взрослый. Но Франциск заливисто смеется, и вскоре Альфред присоединяется к нему в этом. Так проходят все его вылазки в Европу. Не то чтобы он наведывается туда слишком часто. Он смотрит, как Англия затягивается опиумом. Он целует Англию. Он трахается с Англией. Он курит травку с Францией, а потом заваливается домой и думает, что все складывается не так уж и плохо. Плохо становится тогда, когда его разрывает надвое гражданской войной. Сначала он хочет идти сражаться, но потом понимает, что не может определиться со стороной, а потому все время проводит в каком-то странном отрешенном состоянии. Однако потом приходит боль, и все, что он хочет ― спрятаться куда-нибудь, куда-нибудь, где нет боли, крови и смертей. Он натурально плачет, когда чьи-то руки обнимают его, кладут что-то прохладное на его лоб, гладят по щеке… Он осознает себя в своей постели насквозь промокшим от пота. Рядом сидит Артур. Его лицо каменное, лишь легкая складка между бровей выдает его обеспокоенность, и Альфред хнычит, ухватившись за его руку. ― Больно, Артур, так больно. Пожалуйста, сделай что-нибудь… Складка между бровей становится заметней, и Артур закусывает губу, осторожно отцепляя его руку от себя и аккуратно укладывая его обратно. Он выходит из комнаты, и Альфред издает громкий стон отчаяния и беспомощности. Это все выше его сил, но он стискивает зубы и обещает себе стать сильнее. Однако, когда Артур возвращается, он вновь готов заплакать. Артур стремительно и бесцеремонно хватает его руку, протирая ее белой тряпицей, смоченной в чем-то, а потом в его руке оказывается шприц. ― Что это? ― устало спрашивает Альфред. ― Это то, что тебе поможет, ― голос Артура мрачен и холоден, но его пальцы нежные, и Альфред готов довериться им. Он не может поверить в это, но боль стихает, а последнее, что он чувствует, прежде чем провалиться в сон без сновидений, это тонкие губы Артура, прикасающиеся к его лбу в легком поцелуе. Боль возвращается, не сразу, но возвращается, и Альфред снова готов скулить от этого. Артур все еще рядом с ним, и лишь суровое, застывшее выражение на его лице не позволяет Альфреду окончательно проявить слабость. Его опять трясет в лихорадке, пот выступает на коже, он закусывает обескровленные губы, но не может продержаться слишком долго. Он умоляет, хотя и не знает, о чем просит. ― Артур, пожалуйста. Пожалуйста, мне нужно… Мне больно… Я… Он не думает, что его мольбы не делают ему чести. Он помнит, что когда они воевали с Англией, он тоже испытывал боль. Возможно, даже не меньшую, но тогда у него была Цель, и эта цель стоила всего. Сейчас же… Сейчас он просто позволяет себе побыть немного беспомощным, потому что Артур рядом, и он на его стороне, поэтому Альфред может просто довериться его рукам. Которые не дрожат, когда вводят металл иглы ему под кожу. Потом Артур устало прикрывает глаза и больше его не целует, но боль снова проходит, и это главное. Потом Америка будет еще долго с неприязнью смотреть на шприцы и растерянно время от времени потирать запястье. Он не единственный, кто подсел на морфий, но один из немногих, кто смог справиться с этим достаточно быстро и без особых терзаний. Но за это он благодарит не свою силу воли, а персонифицированную плоть. Англию он тоже не хочет благодарить. Но Англия ни словом, ни делом не напоминает ему о происходившем. Когда они вновь встречаются на международной арене, он выглядит отстраненным. Америка знает, что в Европе сейчас не все гладко, он думает, что дело движется к войне, но он не хочет ничего про это знать. Ему хватило своей гражданской, чтобы не вмешиваться в чужие разборки. У Англии дрожат руки. Это становится особенно заметно, когда они остаются наедине. Он будто весь на нервах, да особенно и не скрывает этого. Америка чувствует себя некомфортно рядом с ним, в этом доме, где каждая горизонтальная поверхность напоминает ему об их безудержном сексе, пусть он и был много лет назад. Англия, наверное, и сам это осознает. ― Я сделаю нам чай, ― говорит он и уходит так быстро, что Альфред даже не успевает сообщить ему о том, что он вообще-то не хочет чай. Впрочем, когда Артур возвращается, кстати, без обещанного чая, то выглядит уже немного иначе. Вся его напряженность словно испарилась, он расслаблен и даже как будто… умиротворен. Однако его глаза… Альфреду нравятся его глаза, их глубокая чарующая зелень, но сейчас они скорее напоминают глаза фарфоровой куклы, чем живого существа, и от изумрудной радужки остается лишь узкий ободок вокруг огромного расширившегося зрачка. Альфред никак не комментирует это, к тому же Артур быстро втягивает его в разговор. Они обсуждают, кажется, все на свете: автомобили, состояние внутренней экономики США, успехи в кинематографе и полеты на планерах, которых стало так много в последнее время. Артур выглядит странно вовлеченным во все это, чего Альфред никогда бы не предположил. Они взахлеб рассказывают друг другу о своей и чужих реакциях на «Прибытие поезда», как вдруг Артур замолкает и глядит на него так остро и проникновенно, что Альфред даже пугается и дотрагивается до его руки, потому что это больше похоже на какой-то приступ. Руки у Артура ледяные и влажные. ― Эй, ― говорит он. ― Ты хочешь? Альфред не успевает понять, о чем он, потому что Артур почти сразу впивается в него поцелуем. Агрессивным и напористым. Он буквально набрасывается на него, вжимая в спинку дивана, и Альфред отвечает, ни в силах отказаться от того, что ему так щедро предлагают. И к тому же, да, он хочет. Ему почти сразу удается перехватить инициативу. Он в восторге от того, как легко он проникает глубоко в рот Артура, как отзывчиво встречает его теплый упругий язык. И вкус Артура, вкус Артура… незнакомый. Он с усилием отстраняется от него, оглядывая лицо ― на нем сплошное наслаждение. ― Ты что-то выпил? ― спрашивает Альфред и даже сам себе удивляется. Почему ему интересно? Почему ему кажется, что их поцелуи отдают спиртом и чем-то еще горьковатым? Ведь на самом деле он еще ни разу не целовал Артура, когда тот не был под действием опиума. ― Нет. Не важно, ― отвечает тот и тянется снова поцеловать его, но Альфред не поддается, потому что такой ответ только подтверждает его догадку. ― Что? ― вновь спрашивает он, не выпуская его из объятий. Артур отводит взгляд, но потом вновь дерзко смотрит ему в глаза. ― Это не имеет значения. Теперь он не делает попыток продолжить, но его дыхание все еще заполошное, и он не поправляет сбившийся галстук. Альфред внимательно осматривает его. Ответ формируется где-то на задворках сознания. Он уже видел у других такие расширенные зрачки, слышал хрипящее с присвистом дыхание и даже ощущал липкие от пота руки. ― Кокаин, да? Артур отвечает не сразу, а когда отвечает, то тон его неправильно легкомысленный. ― И что с того? Теперь очередь задуматься появляется у Альфреда, и через несколько секунд он тихо произносит: ― Ничего. Потому что Артур прав, это действительно не имеет значения. Они снова целуются. Целуются, кусаются, облизываются, перекатываясь по дивану. Никому из них не приходит в голову пойти в спальню. Артур на каждое прикосновение реагирует так, словно у него нет кожи, одни оголенные нервы. Он дрожит, он стонет, он подается в его руки, не помня ни о каких приличиях. Он взбирается на его колени, принимаясь тереться всем телом, а когда Альфред обхватывает руками его ягодицы, он прячет лицо в изгибе его шеи, обдавая ее горячим дыханием. ― Тебе действительно нравится эта поза, ― усмехается Альфред и тут же низко стонет ― Артур прикусывает мочку его уха. ― Да, ― соглашается он, с силой опускаясь вниз, ― как и ты, love. Этот их секс отличается от того, что был раньше, хотя бы тем, что после всего Артур не вырубается. Он осыпает шею и уши Альфреда легкими быстрыми поцелуями, не делая попыток слезть с него. Они оба покрыты спермой и потом, а их одежда в полном беспорядке. А еще сейчас не ночь и даже не вечер, чтобы не искать предлог остаться в этом доме до утра. Артур наконец сползает с него, и Альфреду нравится, каким удовлетворенным тот выглядит. Это заставляет его ощутить прилив гордости и самодовольства. Впрочем, это чувство проходит, когда Артур, пусть и с неохотой, но говорит: ― Мне еще нужно поработать сегодня. Он, не стесняясь своей наготы, проходит к выходу из гостиной и только тогда кидает из-за плеча: ― Ты же знаешь, где у меня вторая ванная? Альфред знает, да. Но он рассчитывал… Хотя он вообще-то ни на что не рассчитывал. Вместо того, чтобы принять полноценную ванну, он просто обтирается мокрым полотенцем, которое потом с каким-то странным злорадством кидает прямо на пол. Он уходит, не прощаясь. «По-английски», ― мысленно усмехается он. И все же тот факт, что Артур не выгнал его, греет ему душу, пусть он и не предложил ему остаться. Их «кокаиновых встреч» случается на порядок меньше, чем тех же «опиумных». Начинается Первая Мировая, а за ней и Вторая, и у них обоих есть более насущные проблемы. Когда Америка вваливается в их с Англией палатку, его раздражение постепенно сходит на нет от одного только вида растрепанного Артура. Его волосы немного всклокочены, будто тот постоянно запускал в них пальцы. На раскладном столике разложены карты, на которых еще несколько часов назад они вырабатывали план наступления на Германию. Наступление пришлось отложить, по крайней мере, до следующего утра, потому что дорогу размыло, и техника завязла бы там. И этот факт бесит Америку, потому что он рассчитывал выплеснуть в этом столкновении все напряжение и возбуждение, которое наполняет его. Англия улыбается, когда видит его, но потом сразу хмурится. Он деловито убирает со стола карты, показывая тем самым, что не намерен этим вечером работать над стратегией. ― Я слышал от твоих ребят, что ты не спишь уже третьи сутки. ― Хаха, может быть, я не считал на самом деле. ― Сегодняшняя передышка твой шанс отдохнуть, не стоит так загонять себя. Если ты свалишься от усталости, нам будет только хуже. ― Эй, не бойся, я же герой. Герои не падают от усталости. Англия смотрит на него так, словно сомневается в его умственных способностях. И Америка считает нужным рассказать ему кое-что. Он хлопает себя по карманам. ― Знаешь, что это? ― он протягивает Англии ладонь с лежащей на ней круглой таблеткой. Артур бросает на него еще более хмурый взгляд и делает непонятное движение головой. То ли знает, то ли нет. На всякий случай Альфред объясняет. ― С этой волшебной таблеточкой я неутомим и непобедим! Артур все еще не впечатлен. ― Значит, кофе тебе лучше не предлагать. Как и чай. Не то чтобы он у нас был… И сколько ты уже принял? ― Не помню, две или три. ― За месяц или неделю? ― Эм… ну… вообще-то, хаха, вчера. Мы ведь тут план дорабатывали, а я так хотел спать и не мог сосредоточиться на твоих словах… ― Ты идиот! Мы могли доработать план и без тебя, тебе бы обо всем доложили утром. Боже! Что с тобой делать?! На этот вопрос у Альфреда, честно говоря, нет ответа. Он ощущает потребность в движении. Он хочет снести горы. Он чувствует, что способен держать на руках весь мир. Он жаждет лететь, бежать, кружить Артура в объятьях. Делать хоть что-то! Поэтому то, что он говорит, кажется ему вполне логичным. ― Как насчет заняться сексом? Наверное, взглядом, который бросает на него Артур, можно убивать. Или, возможно, он просто хочет надавать ему оплеух. Артур натурально взорвется сейчас в своей излюбленной манере, и в таких случаях Альфред обычно спасается бегством, но сегодня он делает то, что хочет ― подхватывает его на руки и крепко целует. ― Выскажешь все позже. Он умеет расстегивать форму очень быстро ― Артур не успевает и рта раскрыть для возражений, как оказывается наполовину обнажен. Впрочем, когда Альфред чуть замедляется, возражений все равно не следует. Как не следует и активного участия в процессе, но это не то, на что Альфред способен сейчас обратить внимание. Он подхватывает Артура на руки, так, что тому приходится обхватить ногами его талию, и это не очень-то удобно ― штаны его формы все еще болтаются на одной ноге. Только тогда он слабо сопротивляется и ворчит. ― Отпусти меня, болван. Не так! Ты меня не удержишь! Альфред смеется. Он знает, что способен удержать не только Англию, но и кого-нибудь потяжелее, однако он послушно несет его к походной койке, устроенной на грубо сколоченных ящиках от боеприпасов. ― Только не говори, что собрался трахать меня, смазав оружейной смазкой. ― Эээ, нет, ― озадаченное выражение на лице выдает его с головой ― он этот момент вообще не продумал. Каждый раз в их прошлом Артур оказывался готов к этому сам, иногда демонстративно растягивая себя, иногда оказываясь смазанным заранее. ― Мы можем просто лечь спать, ― неожиданно мягко произносит Артур, обнимая его за шею и перебирая пальцами вихры на его затылке. Но Альфред хочет все что угодно, только не спать. ― Смазку можно чем-нибудь заменить, верно? ― немного смущаясь, произносит он. Они занимаются сексом друг с другом уже как минимум век, но Альфред иногда все еще чувствует себя неуверенно во многих вопросах, связанных с этим. ― Например, я мог бы вылизать тебя там. Его щеки горят, когда он произносит это, но само предположение, что Артур согласится, что он позволит дотронуться языком до того места, куда проникали его пальцы и член, заводит Альфреда так сильно, что он не может сдержать дрожь. Впрочем, кажется, его уже давно мелко потряхивает. Артур тоже вспыхивает от его предложения ― на его бледной коже румянец сильно бросается в глаза. Но его тон слишком суров для того, кто мог быть возбужден до предела. ― Представляешь, когда я мылся в последний раз?! Нам вообще не стоит заниматься всем этим сейчас. От мысли, что ему откажут, Альфред начинает только сильнее и вдвое активнее целовать его, трогать и теребить его соски, оглаживать бока и дрочить член. ― Нет-нет-нет-нет! Пожалуйста, я так хочу! Он быстро облизывает свои пальцы и опускает их вниз, не переставая ласкать член Артура. Артур следит за ним прищуренными глазами, видимо, пытаясь казаться невовлеченным, но, когда Альфред все же проникает внутрь, то его стремление расслабиться и облегчить процесс не остается незамеченным. Он даже насаживается на его пальцы, а потом и на член, и это то, что Альфреду безумно в нем нравится. Однако… как он и говорил вначале, таблетки действительно делают его неутомимым, поэтому минут через сорок или даже через час безостановочного действа Артур устало отстраняет его. Только тогда Альфред замечает, что его эрекции уже давно нет. ― Знаешь, darling, мне это действительно нравилось. Но я больше не в состоянии принимать тебя. Он морщится, когда член Альфреда выскальзывает из его порядком измученной задницы, и с облегчением откидывается обратно на лежанку. Альфред чувствует, как его колотит. Он хочет кончить, правда, но что-то словно мешает ему. ― Хм, а как насчет минета? Артур оскорбляется. ― Я не буду отсасывать тебе после того, как твой член побывал в моей заднице! Он отталкивает Альфреда и порывается встать, но тот быстро понимает свою ошибку. ― Да-да, прости, я несу чушь. Прости. Артур сверлит его взглядом несколько секунд, а потом снова укладывается, потянув за собой Альфреда. ― Ты сможешь уснуть? Он пожимает плечами. Усталости все еще не чувствуется, зато ощущается что-то иное, отчего Альфреду становится как-то тревожно. На его удивление эрекция проходит очень быстро, словно ее и не было. ― Тебе не стоило принимать столько таблеток разом. Не делай так больше! Что-то в этой фразе неимоверно злит его. ― Ты не можешь больше мне приказывать, забыл? ― легкомысленно бросает он и натыкается на колючий холодный взгляд Англии. ― Я не забыл, ― отвечает тот, приподнимаясь с постели. ― Но сейчас мы союзники, поэтому было бы неплохо, если бы ты считался с моими просьбами. Я пойду проверю посты. Все то время, что Англия одевается, Америка не говорит ни слова. Только когда тот уже отдергивает полог их палатки, он подает голос, при этом голос жалобный. ― Англия, не уходи. Это заставляет Англию лишь задержаться у выхода, но не обернуться к нему. ― Англия, я, кажется, рук не чувствую. Фраза оказывается более действенной. Англия подходит к нему, все еще обнаженному, лежащему на сбитой постели, глядя недоверчиво на побелевшие пальцы, которые слегка отдают синевой. ― И ног, кажется, тоже. Страх в собственном голосе, как и сосредоточенное внимание Англии, с которым он изучает его холодные, как лед, конечности, пугают его даже больше странных ощущений. А когда Англия вдруг стремительно покидает палатку, ему хочется заорать в голос, потому что внезапно приходит боль, почти такая же сильная, как та, что он не испытывал с 1865 года. Впрочем, Англия скоро возвращается, заставляет выпить его какое-то горькое лекарство, а потом долго растирает его онемевшие пальцы. В конце концов боль все же проходит, но Англия больше не позволяет ему ночевать в одной палатке с ним. Для стран время летит быстро. Салюты Победы отзвучали уже сорок лет назад. Новые войны успели начаться и закончиться, но сейчас это не волнует Америку так, как могло бы. Даже тот факт, что он опоздывает на очередное как-его-там заседание стран, чего не случалось еще никогда, его не беспокоит. На улице прекрасная погода, его шаг размерен, а улыбка широка. Он знает, почему ощущает то, что ощущает, но это его не волнует тоже. Когда он не спеша заходит в зал заседаний, на него обрушивается шквал негодования. Громче всех недовольный возглас Англии: «Какого черта мы должны ждать тебя столько времени, болван?!» Ах, Артур, милый-милый Артур! Америка глупо улыбается. ― Я опоздал, ― просто говорит он таким блаженным голосом, что все негодование присутствующих внезапно пропадает. Он спокойно занимает свое место, подпирает голову рукой и даже честно пытается вникнуть в слова откашлявшегося Германии, но это солнце, солнце за окном такое яркое, небо такое голубое, что у него просто нет желания впускать эту скукотень в свой мозг. Наверное, это слишком заметно, потому что вскоре он вновь становится объектом пристального внимания. Англия тыкает его в плечо. ― Америка, ты вообще здесь? ― Ага, ― кивает он, думая о том, какие же красивые у Англии глаза. ― Тогда какого черта ты ведешь себя, как идиот? ― не унимаясь, шипит тот. Америка вглядывается в него несколько секунд, а потом вновь расплывается в улыбке. ― Все потому, что я люблю тебя, Англия! ― выходит громко, и все взгляды обращаются на них. Даже докладчик останавливает чтение своих скучных бумажек. ― Прости, что не говорил тебе раньше, но я действительно люблю тебя! Англия выглядит забавно, вытаращив глаза и открыв рот. Он так похож на большую рыбу прямо сейчас, что Америка вынужден перевести взгляд на Францию, чтоб не засмеяться во весь голос. ― О, и тебя я тоже люблю, Франция. ― Спасибо, chéri, ― подмигивает тот и посылает ему воздушный поцелуйчик. Америка обводит глазами зал и замечает Канаду, смотрящего на него с легким изумлением в глазах и робкой улыбкой на лице. ― Я и тебя люблю, братик! Даже тебя, Россия, люблю. Фиалковые глаза России ни на миг не меняют своего благодушного выражения, но он с доброй, милой улыбкой шепчет в пространство: ― Совсем умом тронулся. Америка не обращает на его слова никакого внимания. ― Я всех вас люблю! ― выкрикивает он, а потом вновь переводит взгляд на Англию, который уже совладал с эмоциями на своем лице. ― Но тебя, Артур, я люблю больше всех. И твои глаза люблю и брови, и заниматься с тобой… Узкая ладонь Артура надежно запечатывает ему рот, но смешки и тихий присвист все равно успевают резануть по ушам, прежде чем Артур прокашливается. ― Господа, ему нужно проветриться. Предлагаю сделать перерыв, ― и он поспешно тянет его к выходу. Оказавшись в прохладном туалете, Артур первым делом толкает его к стене. ― Какого. Черта. Ты. Творишь? ― злобно рыкает он, его глаза при этом сверкают как изумруды, о чем Альфред немедленно сообщает ему. ― Ты пьян? Обкурился? Опять что-то принял? Это почему-то обижает Альфреда. Да, он принял, но не Артуру говорить об этом с таким негодованием. ― Ах, не будь ханжой! Как будто ты никогда ничего не принимал! ― Я хотя бы не заваливался в таком состоянии на рабочие встречи, дискредитируя себя и своих любовников. Что ты принял? Альфред достает маленький свернутый клочок бумаги, в котором хранятся оставшиеся у него таблетки. ― Всего лишь маленькую пилюлю счастья. Недавно разработали. Хочешь одну? Артур выбрасывает все в унитаз и смывает. ― Эй! ― Альфред пытается поймать его, но не успевает и совершенно искренне расстраивается. ― Вот же блядство! Зачем ты это сделал? ― Зачем ТЫ это сделал? ― Артур пытается подтащить его к раковине, но Альфред внезапно сопротивляется, захватывая его руки в тиски. ― Чтобы поцеловать тебя. Чтобы заняться с тобой сексом, потому что по-другому у нас не получается! И он тут же пытается привести свои слова в действие. Это удается ему с переменным успехом. Артур уворачивается от его губ и вырывается из захвата, но Альфред вдруг вспоминает о своей силе, а потому без труда удерживает его и целует в шею, в уши и в щеки. Всюду, докуда ему удается дотянуться. Он вбивает свое колено между его ног, принимаясь тереться, а потом тянется расстегнуть его брюки, и Артур негодующе шипит (возможно, он орал бы, будь разозлен чуть меньше): ― Я не собираюсь заниматься с тобой сексом в туалете, когда ты в таком состоянии, да еще когда все остальные наверняка подслушивают за дверью. ― Тогда займись со мной любовью, darling! ― это обращение в его устах звучит почему-то издевкой, но Альфред вовсе не хочет издеваться, нет-нет-нет, он пытается доказать это своими поцелуями и попытками залезть к Артуру в трусы, как тот умудряется высвободить руку и отвесить ему крепкую пощечину. За это Альфред разворачивает его к стене лицом и сдергивает брюки вместе с бельем вниз, с удивлением замечая, что у Артура стоит. Тот перестает сопротивляться, лишь окидывает его ненавидящим взглядом из-за плеча. ― Я тебя за это никогда не прощу. Но Альфред знает, что это ложь. Дальнейшее Альфред вспоминает с трудом. Он помнит только то, что его мечта вылизать Артура, исполнена, и что тот не смог сдержать стоны, и то, что, когда все заканчивается, Артур молча приводит себя в порядок и уходит, не сказав ни слова и даже не посмотрев на него. Поэтому все же да, Альфред ненавидит наркотики и все, что с ними связано. Единственное, что наполняет его душу и тело надеждой, это уверенность в том, что он сам тоже является наркотиком для Англии, как и Англия для него. А с такой зависимостью, думает он, чрезвычайно сложно бороться.