Привет

Нет, не говорите, что я – убийца или маньяк, опасный для общества. Отбросьте свои глупые предрассудки и не судите о том, чего не знаете. Это же так просто – говорить только из-за того, что так болтает моя соседка. Помилуйте, да вы с ума сошли, лучше я расскажу вам правду, вы послушаете и сделаете соответствующие выводы, иначе плохой вас ожидает конец. *** Было уже то время суток, когда люди возвращаются домой с работы или всего лишь прогуливаются по парку. Летняя жара спадала, постепенно ослабляя хватку, разжимая клыки и хрипло дыша. Прижимаясь к стенам домов, по улицам полз хитрый сумрак, медленно сливаясь с ещё напитанным дневным теплом воздухом. Прохожие с облегчением вдыхали его полной грудью, прикрывали глаза и что-то лениво говорили друг другу, или же бормотали в трубки мобильных телефонов. А то и просто молчали, потому что им никто не звонил и не сопровождал по дороге из офиса. На их фоне она выделялась разве что ярко-рыжими волосами и густой подводкой на веках, подчёркивающей и без того большие серые глаза, делая их более блёклыми, чем они есть на самом деле. Но кто обращал внимание на неё? Пускай у неё неправильные черты лица и немного устрашающий макияж, однако сколько таких же, как и она, болтаются по городским улицам по вечерам, теряясь в сумраке и толпе. Подобные ей ищут толпу, смешиваются с ней, потому что они все одиноки. У них только и есть, что угольно-чёрная тушь, подводка и красная помада. Да яркая краска для волос. Кому она нужна? И это было очень на руку девушке. О, за своей внешностью удаётся скрывать ненависть, ту самую, сжигающую изнутри, оставляющую после себя пустыню, где уже никогда и ничего не появится. Появляется возможность скрыть напряжение, которым исполнено малейшее движение. И ножик, маленький нож, прикреплённый к внутренней стороне летней кофты, небрежно накинутой поверх майки. Бывает же иногда прохладно июльскими вечерами. Странно, эта сучка всегда шляется на закате в этом парке. Почему же рыжеволосая не видит её? Слишком много было приготовлений, да и людей как будто и нет. Во всяком случае, меньше, чем обычно. Может быть, догадалась?... От неё можно ожидать и такого, потому что эта змейка вечно в последнюю минуту исчезает, избегает уготованной участи, заставляя оставлять глухими ночами порезы на руках. Если бы она только знала… знала… Сколько крику было бы, но охотник не такой уж и безмозглый дурак. Нет, если бы вы могли проследить за всеми приготовлениями, за теми аккуратными, медленными, нежными движениями, когда нож затачивался на кухне в свете тусклой лампочки, тщательным продумыванием плана. Как чисто блестело лезвие в том же умирающем сиянии светильника, как пахло спиртом. Стерильность и ещё раз стерильность, полная дисциплина, строгость. И никакого воя. Не выть от досады, если всё проваливалось, не жать острым концом на кожу собственных рук. Любой звук может посеять сомнение. И та мерзкая гадина пронюхает, кожей ощутит опасность, сбежит гораздо дальше, спрячется в укромной норе и будет выжидать, а потом кинется из придорожных кустов. Приберегать ярость для себя, чтобы выплеснуть потом, позже, дать цветам зла распуститься на несколько минут. Стемнело почти полностью. Приторный аромат приближающейся ночи дурманил голову, забивал мысли, притуплял внимание и бдительность. Взгляд больших серых глаз, обведённых чёрным, скользнул по скамейкам аллеи. Губы едва заметно искривились, но тут же сжались в плотную линию. ОНА была там, в самой глубине этой чёртовой аллеи, среди тех до боли знакомых стволов. Даже в практически полной, почти осязаемой черноте рыжеволосая видела ненавистную фигуру. Сконцентрироваться. Не дрожать и не шипеть. Следить за каждым шагом и пойти по давным-давно намеченному пути, специально разработанному маршруту. Хм, не слишком ли много чести? Однако, дело того стоит. … Прикосновение, лёгкое, прохладное, остро пахнущее лимонным мылом и мучением, почти нежное, если бы в нём не чувствовалась смерть. Эл дёрнулась, задохнулась, руки сами собой поднялись, чтобы нащупать нападавшего, и не нашли его. Свежий ветер резанул по раскрытому в крике горлу, загнал звуки обратно. Кто-то наклонился к ней, чужие волосы мерзко, холодно, игриво пощекотали шею, заставляя едва не корчиться от ужаса. Лимонный запах усилился, стал тошнотворно ближе. - Первый крик – мой, - шёпот недалеко от уха, отдающийся жутким теплом в животе и в солнечном сплетении, принадлежит… нет, не может быть… - Ф…фло… - сбивчиво скулит жертва, пытаясь выдавить из себя хоть одно слово, но удар по лицу обжигает и одновременно проносится холодом вдоль позвоночника. - Ненавижу тебя, - продолжал голос, ласково охватывая шею Эл одной рукой, - мелкая мразь. Жалкая попытка оторвать от себя пальцы убийцы заканчивается ударом головы о скамейку. Хочется вдохнуть воздуха, наполненного хихикающей темнотой. Боль глухо бьётся о виски. - Если бы ты знала, каким чудовищем сделала меня… Убери свои грязные пальцы, что ты хватаешься за меня? И неожиданно в широко раскрытых глазах, обведённых чёрным, появляется странное сомнение, дикий страх, тень сожаления. Что с ней сделать? Так долго хранила свою ярость, свою злость, так долго проклинала в тусклом свете лампы, но что с тобой делать… Пальцы сжимаются на горле, и свистящий звук вырывается в ночной воздух. Перед глазами проносится вовсе не жизнь, а один её момент: дрожащие губы и очень бледное лицо, обрамлённое неровной рыжей чёлкой и локонами. Это она, это всегда была она, та жалкая алкоголичка из их класса, пишущая стихи и напивающаяся на выходных, несущая бред о призраках и одноглазую девочку. Та самая, над которой смеялись все, включая почти всех учителей, которую не жалели никогда, потому что… потому что это было самое жалкое существо. Неожиданно крик вырывается из Эл, и её резко бросают на скамейку лицом вниз. Изящное чудовище приближалось тихими шагами, быстро и неумолимо. - Привет, - волосы снова щекочут щёки, и она видит эти страшные глаза. Большие, грустные и дикие одновременно, сверкающие ненавистью. Что-то холодное прижимается к шее, медленно движется вниз, оставляя красную полоску. Ко рту прижимается чужая ладонь, от которой помимо мыла пахнет спиртом. Вторая полоска и лихорадочные попытки вырваться, сбросить руку, но та ещё больше давит. Изучающий прищур глаз, как бы прицеливающийся. А затем – чудовищно сильное, яростное движение, второе, третье. Тщательно начищенный накануне ножик с тихим свистом поднимался и поднимался, а потом остановился, подрагивая. Чёрный силуэт застыл над скамейкой, пережидая конвульсии. Затем тенью скрылся, таща за собой нечто тяжёлое и безжизненное. Между ветками деревьев шелестела тишина. Листья внимательно следили за удаляющейся фигурой. *** Неправда ли, смешно, что после стольких лет унижения, она отправилась к чертям в ад? И вы ещё называете меня сумасшедшей, убийцей и маньяком?