Трудности самоопределения

― Ответь мне уже. Ты пойдёшь с нами в трактир? ― Воля и умеренность, ― монотонно ответил Калеб, не открывая глаз. От неуклюжего «лотоса» побаливали ноги, а лежащие на коленях руки так и подмывало сложить в фиги. Он изо всех сил старался очистить свою голову от лишних мыслей, но почему-то никак не получалось. Всё из-за трактира. Ричи шумно и недовольно вздохнул. Он сидел на скамейке около фонтана и скептически наблюдал за другом, сидящим прямо на мостовой. У воды было хорошо, нежарко, летели мелкие брызги. Калеб сидел в квадрате солнечного света и одухотворённо страдал. То есть, конечно, медитировал. Он так говорил. ― Хорошо, я понял ― трактир не катит. Но на арену-то ты пойдёшь? Как мы там без тебя-то... Калеб посмотрел на Ричи одним глазом и надолго замолчал. Пропустить пьянку было обидно. Пропустить хорошую драку ― немыслимо. ― Воля и смирение, ― наконец неуверенно ответил он. Ричи закатил глаза. ― Ну и Бафомет с тобой! Не забудь сказать, когда снова станешь нормальным человеком. Калеб страдал. Он старался убедить себя, что страдания ведут к духовному росту и возвышают, но всё равно страдал. Жизнь была невыносимой. Послушником ему жилось легко и замечательно. Риза вместе с верой в Господа не мешали ему кутить, предаваться возлияниям и разврату и бить неугодные вражеские рожи; молился Калеб вполне искренне, так же искренне нёс славу Божию ударами дубинки и верил, что Господь его любит. Вполне возможно, что Он его в самом деле любил. Но любую божественную любовь всегда затмевала человеческая сущность. Наставник в монастыре, угрюмый рослый дядька, вместе с новой профессией монаха принёс целую кучу бед и лишений. «Монах должен быть сдержанным и умеренным во всём, ― немного свысока говорил он, глядя на Калеба. ― Монах должен уметь сдерживать все желания своего тела и не предаваться пиршеству плоти. Медитации и упорная работа помогут тебе очистить разум. Строгий режим. Аскеза. Тебе придётся потрудиться, сын мой, чтобы чего-то достичь». Калеб очень этого хотел. В самых отдалённых мечтах он представлял себя главой гильдии, которой будут принадлежать все главные замки. И вообще все замки. И себя, способного сокрушить любого противника одним уверенным ударом кулака. Это были очень отдалённые мечты. Перспектива лишиться выпивки и веселья была куда ближе. Но он старался. Очень старался. Старался как мог. Он пропустил три отличных пьянки, в одну из которых его друзья почти разнесли трактир по брёвнышку («воля и воздержание»), пропустил драку с городской стражей («покой и терпение»), пропустил нашествие на Пронтеру («покой, воля, терпение, терпение, мать его!»). От бесконечных медитаций болели ноги и задница. Иногда Калебу казалось, что до просветления рукой подать, но светлые и чистые мысли затмевались невесть откуда возникающими размышлениями о том, вкусно ли монастырское вино и на подвязках ли чулки молодых священниц. ― Воля и терпение, понимаешь? ― втолковывал он Ричи. Друг сидел, подперев рукой щёку, и смотрел на него с сонным скепсисом. ― Друг. Серьёзно? ― Да, ― невыносимо печально сказал Калеб. ― Я же выдержу? Ричи выразительно дёрнул бровью, но прямо не ответил. ― Тебе надо расслабиться. Приходи вечером. Выпей кружку и отмаливай потом хоть всю ночь. Мне на тебя смотреть больно. Калеб заколебался. ― Но как же... ― Покой и воля? Никуда не денутся. Спокойно позволишь себе кружку и волевым решением ограничишься одной. Так что? Калеб пытался оправдать себя тем, что это была очень большая, практически безразмерная кружка. ― Р-ричи, ― с трудом выговорил он, ― кажется, мне уже хватит. Ричи не обращал на него внимания, тесно сплетенный с какой-то мечницей. Калеб икнул и почувствовал, что кого-то обнимает. Рядом с ним ― частично на нем, ―закинув ноги, сидела танцовщица и пылко прижималась грудью, скрытой только лифчиком, на котором позвякивали висящие в несколько рядов позолоченные монетки. Через полупрозрачную ткань штанов отлично проглядывались вышитые трусики. «Аскеза и выдержанность, ― загремел в голове голос монастырского наставника, ― воля и терпение!» К такому вторжению в его гудящую и кружащуюся голову Калеб был как-то не готов. Девушка нежно покусывала мочку его уха. Калебу казалось, как его грызут все демоны на свете разом. ― Может, пойдём? ― прошептала танцовщица. Калеб чувствовал: настал его час. Момент, когда он сможет доказать, что может всё. ― Воля и целомудрие, ― сказал он в ответ, едва не плача. ― Слушай, ну зачем я вообще пошёл в монахи? ― Калеб был похмельный и успевший от этого отвыкнуть и потому страдал особенно сильно. ― Вот у меня ничего не получается! Ничего! Я столько держался... ― Да ладно, ― вяло сказал Ричи, ― это же я тебя позвал. Извини. ― Нет, не в тебе дело! Понимаешь, я же верю в Бога и хочу делать что-то полезное, но у меня что-то как-то не так выходит... Когда я был послушником, думал, что новая профессия откроет мне новые горизонты, а в итоге я только медитирую и медитирую, и медитирую, и медитирую! Я знаю восемнадцать поз для медитации, но мне это не помогает! Вот ты мне друг, скажи, что я делаю не так?! Человек с похмелья меньше всего хочет решать чужие проблемы. Ричи не хотел. ― Послушай, ну можно же сменить профессию, ― Ричи надеялся, что это поможет отвязаться: очень уж болела голова, ― денег правда много нужно... Калеб замер, глядя на него. Он привык к мысли, что профессия остается с человеком на всю жизнь, это твердили все подряд, наставляя относиться к выбору как можно серьёзнее. О том, что есть простой путь, он забыл. Но ему всё ещё хотелось нести слово Божие. Вдруг Калеб подумал о рыцарях. Он часто видел их компаниями ― обычно в тавернах, где они глушили прямо из горла, хохотали и лапали подавальщиц, а потом устраивали по городским улицам гонки на пеко-пеко. Дуэли, патрули, влюблённые девушки, почетная профессия, и при этом ― никаких унылых медитаций, никакого монастырского наставника с сердитым вытянутым лицом! ― Друг, ― прошептал он с горящими глазами, ― ты лучший. Спасибо! ― Что?.. ― Ричи усиленно тёр виски. ― Да брось. Тебе столько денег неоткуда взять. Но Калеб знал, что к мечте надо стремиться. Что за мелочь ― найти деньги, если они помогут ему обрести истинное призвание! Деньги он нашёл: продал две карты, доставшиеся ему почти случайно, которые он берёг на то самое время, когда станет лучшим монахом Пронтеры ― нет, всего Рун-Мидгарда. И раз уж эта цель отменяется... За сумасшедшую плату ему позволили перепройти подготовку и заново выбрать дело всей жизни. Бытие мечником оказалось прекрасно. Калеб слабо вспоминал моменты, когда всё-таки просыхал. Если у него не хватало сил держать меч, он отлично управлялся кулаками. Ричи никак не комментировал и смотрел ласково ― как на душевнобольного. К дверям гильдии рыцарей Калеб пришёл с твёрдой уверенностью, что приходит лучшее время в его жизни. В первый час лучшего времени в своей жизни он получил четыре дежурства вне очереди и два выговора. Когда неожиданно трезвый и абсолютно потерянный Калеб стоял на посту и смотрел в одну точку, к нему подошёл пожилой рыцарь ― один из тех, кто проводил испытание. Он взглянул на него с сочувствием и улыбнулся. ― Что, парень, угодил с непривычки? ― Ага, ― невыразительно откликнулся Калеб. Он был в прострации. ― Ну ничего, привыкнешь. Я всё понимаю, мечники обычно веселятся напропалую, особенно ни о чём не думают... но и ты пойми, что ты теперь рыцарь. А знаешь, что главное в деле рыцаря? ― Покой и воля? ― убито ответил Калеб. Рыцарь похлопал его по плечу. ― Дисциплина и ещё раз дисциплина. Молодец. Далеко пойдёшь.