***
Пригород Нью-Йорка — это мечта Пирс, но почему здесь особняк Сальваторе — этого она не поймет. Зеленый газон, цветущие клумбы, остроконечный забор, бежевый фасад, белые окна. Она чувствует фальшь, притворство, натянутые улыбки, абсурд её действий. И как же она желает, чтобы рвотный рефлекс прошел, а кость в глотке исчезла. Как и его голубые глаза, как и победная улыбка Роуз. — Я выделила тебе гостевую комнату, ты же не против? Там могут лежать твои вещи, — задрав припудренный носик, распустив белые локоны, быстро перейдя за чертовы недели на «ты», — кофе? — Чай. Зеленый. Без сахара, — хмыкнула Элен, спуская молнию на черных ботильонах. — Служанка поехала в магазин, увы, — пожала плечиками девица и мотнула в сторону головой, — кухня там, чай на верхней полке, слева направо зеленый. Сахар на столешнице. Рефлекторно Элен вскинула бровь, не думая, что под куском маски не увидит этого эта жалкая девица с маникюром за три сотни. Медленно Элен прошла на кухню и достала заварочный чай с испанским названием. Негромко хмыкнула, шикнула от мгновенной боли в голове, затихла. Дыхание. Оно тяжелое, размеренное, словно зимний ветер. И она знает его. — Невежливо с тобой поступила Роуз, извини её, — сухо говорит он, и она понимает, насколько он близко, что чувствуется оттенок его голоса. Элен не оборачивается, так как в мыслях Елена кричит. Элен ждет ещё холодных чайник. Элен скрывает дикость в глазах, а в голосе есть оттенки удивления. Но и эту фальшь ей хочется выблевать. — Может, тебе тоже чай? Она знает, что он любит его. Элен вспоминает, что его приучила Елена. И без сахара. — Без сахара тогда уж, — хмыкает Сальватор. Веннен чувствует его цепляющийся взгляд, такой тяжелый, как его голос, тягучий, как дым в её легких, жесткий. И слышит скрип табурета за столом. Выдыхает, медленно доставая вторую чашку. — Фарфор — слишком громко для простого чая, возьми ту, что вдали, — хмыкает он и, как ей показалось, на что-то указывает. Рефлекторно оборачивается, встречается взглядом, манят его губы, он смотрит с любовью в глазах. И было бы это правдой, если писалось во второсортном романе для пятнадцатилетних девчонок с чистым сердцем и наивными мечтами. Елена же замечает скупую ухмылку, острый взгляд и слышит едкое: «Что-то не так, милочка?». Дрожь проходит по телу, но она смотрит уже из интереса, внимательно, вперив взгляд. Дикий, голодный, жадный, страстный, а драматичных слов с её уст он не слышал ещё, не зная, что акцент в ней так раз в драме, а не дикости. — Мне не всрался твой фарфор, милок, я могу и из поилки выпить, — ухмыльнулась и оголила шипы. Он замечает шипы, но не понимает, что её кожа — оголенный нерв, а шипы — мягкие иголки. — Неожиданно, однако, — хмыкает и ухмыляется, всматриваясь теперь не в дисплей телефона, а в её спину, — но фарфор мне тоже не всрался: это подарок матери Роуз, а мне не хочется давиться воплями этой старой суки. — Хм, это заманчивое предложение, мистер Сальватор, — цокнула язычком она и налила в чашки с синим узором кипятка, — упс-с-с, — а затем заливисто рассмеялась. И в этом был некий шарм этой девицы в маске и заскоками под одичавшую кошку. Смех слишком безумен, а в глазах — пустота. Сальватор не имеет понятия, почему Малакай превозносит её? — Мне пора, кажется, ваша невеста слишком долго находится без моего внимания. Ушла. Деймон все смотрел на кипяток в кружке и не мог понять, где уже слышал этот смех.***
Мягко улыбалась она, когда он целовал её, нежно проводил кончиками своих длинных пальцев по её шее, а потом с жаром приникал к её губам вновь. Но Деймон не любил быть нежным, поэтому со скрипом зубов улыбался неискренне и шептал на её ухо, что «это было чудесно». Но Сальватор хотел жестче, сильнее и жарче, как это нравилось и Елене. На мгновение отстраняется от её губ, а на немой вопрос отвечает глухим: — Забей, Роуз, — ухмыляется, но в её понимании ухмылка слишком резкая, грубая и черствая. — Спишь внизу, — кидает в ответ, сузив глаза и медленно растекаясь в обиде, как приторный ликер. Только ликер опьяняет, а Роуз заставляет быть собой. И Деймону не нужно это, что дает она, потому что он чувствует нехватку того, что было. Не хватает в крови Елены, а на коже её запаха. Деймон чувствует свою бесцветность. Она сдерживает слезы, потому что боится ощутить вновь это — схожесть с ней. Роуз знает, что она была, что любила его, что она сковала его сердце. Роза понимает, что он сравнивает их, и боится понять, что эта девица так не делала. Куинсли сдерживает слезы, слушая, как он поднимается с постели, тяжелым грузом падает на её сердце камень, Деймон подходит к проему двери и открывает её, но не сдерживает с языка яд и презрение: — Почему она всё ещё в нашей жизни? — Я не говорил, что она исчезнет из неё, — жмет он плечами рефлекторно и захлопывает дверь. У него привычка курить с третьего курса. И Деймон скупо ухмыляется, когда вспоминает, как затягивалась своими тонкими сигаретами Елена. Елена. Она словно ярлык. Она будто прилагается к нему. Она как проклятие. И как ни крути, избавиться не получится. Он закуривает очередную сигарету, выехав на магистраль. На часах около трех ай-эм, когда у него заканчивается пачка, а ретбул подходит ко дну. На часах около пяти, когда он подъезжает к дому в зеленом районе и набирает самый первый абонент. Рик не имеет понятия, зачем и почему приехал Деймон. Рик не питает отцовских чувств к этому парню. Рик просто понимает, что должен быть рядом. — Не думаешь, что слишком рано? — Считаю, что слишком поздно, — ухмыляется Сальватор и переступает порог незнакомого ему дома.***
Роуз расстроена. Не как музыкальный инструмент, не как скрипка, не как Ребекка. Она иначе понимает ситуацию, но не брезгует смотреть на девицу Деймона. Это его жизнь. Эта Елена Мария Пирс. Девица с потекшей тушью на снимках из приводов. Очарование с янтарем вместо глаз. Твердость с тонкостью. Спокойствие с безумием. Противоречие и отрицание. И с пометкой «объявлена в розыск». Она смеется на записях с кассет, пока Роуз тихо глотает боль, обиду и ревность. Она не прикасается к нему на камеру, но незнакомая девчонка с васильковым цветом волос и наивностью в глазах запечатлела их сплетенные руки. Тогда Роуз понимает, как отличается нежность от страсти. Тогда она понимает, как ей не свойственно умиротворение и безумие. И Роза осознает, что не сравнивал он их, уже давно выбрав место для одной. Куинсли понимает, что место не для неё. — Алло, — поэтому набирает пару кнопок телефона, — это я, Энди, — поэтому сквозь сжатые губы произносит с яростью и отчаянием, — найди мне записи о журналистке Алексис Брэнстон.***
Елена глотает таблетки одну за другой, когда видит скользящий взгляд Кая по маленькой и наивной Джози. Елена глотает злость и страх, когда замечает тоску в глазах Кая. Елена боится остаться одна вновь, поэтому соглашается на предложение Малакая — «тридцать тысяч зеленых за голову Джесси Леонарда Фернандо».2.
Деймон не считал, что встанет с ранним солнцем на зари, проснется от манящего запаха кофе, от невесомого целомудренного поцелуя… он знал, что в его реалиях этого не будет, потому что это не девчачий роман на три сотни страниц и здесь его история не закончится хэппи эндом. Деймон скорее предполагал, что Роуз надоест играть в счастливую жену, а затем она уйдет, забрав половину компании и расписав их семейную жизнь как ошибку её молодости. Тогда он понимал, что проще револьвера курок спустить, чем смотреть на жалкие слезы этой девицы. А они, словно не останавливающийся ливень, капающий по его оголенным нервам. И как бы то ни было, странно понимать, что запах свежего кофе витает в комнате, а солнце светит лучами на его лицо. Ухмыляется, понимает, знает всё, чувствует. Слишком по-домашнему, для него непривычно, для Рика обычно, для Мередит обыденно. И девчонка с деймоновским характером улыбается по-особенному для него, но обычно для них. И как бы то ни было, странно понимать, что девчушку зовут Рене. — Доброе, Деймон, — улыбается Мередит, подавая кружку с кофе, — не против? — Конечно, — стягивает губы в тонкую полоску в попытке улыбнуться, но выходит как-то не очень по выражению лица женщины, что усмехается в ответ, — прости. — Да что уж там, — отмахивается, — тебе ещё не осточертело спать в гостиной, ведь твоя сальваторская задница привыкла к перине, м? — Ему ли выбирать, в машине класса люкс или диван, — хмыкает Зальцман, целуя в щеку Мередит и отбирая нетронутое кофе Сальваторе, — ему чай привычнее, не трать время, чтобы ему угодить, Мер. — Мне и без него дел хватает, вот с девицей надо разобраться, журналистка, — фыркнула брюнетка, откинув волосы ладонью назад. Рик усмехнулся, как и Деймон. И медленно залилась смехом Рене. Сальватор на момент упустил рассказ Мередит, всматриваясь в мягкие черты пятилетней девчонки с именем его матери. Рене Дженна Зальцман. И как бы Деймон ни пытался отрицать, имя своей матери он предпочел бы не вспоминать. И не видеть девчонку, носящую это имя. Она перед ним в красном платье в белый горошек, с завитыми кудряшками и блеском в глазах. Она похожа на Мередит, но Деймон видит на её лице свою улыбку, детскую только. Озорную, яркую, наивную, бессмысленную, беспричинную. И эта девчонка сплошное напоминание о том, что у него было. И что он потерял. Но Роуз хотелось видеть и слышать меньше, чем сестру. И внезапно слышит голос Мер, что-то из болтовни про журналистку привлекает его, и Деймон медленно переводит взгляд на женщину. — В каком издательстве она работает? — прерывает. — Как зовут? — Ух, да я никак не могу вспомнить, — задумалась, прерываясь на глоток кофе, — блондинка, кажется, а вторая русая, в какие-то модные бренды были одеты, но я смогла разглядеть только первую: другая осталась у своего шевроле. — Что они хотели? — хмыкнул он, настороженно посмотрев на дисплей телефона. — Я же психотерапевтом у многих работала, — она фыркнула, — многие знаменитости со мной общались, а эта желтая пресса только и хочет что-то узнать. — И про кого она тебе говорила? — Хм, — задумалась вновь, пригубив остатки кофе, — имя странное такое. И девчонка непримечательная, даже не понимаю, что она им сделала… — Это она? — показал дисплей телефона Мередит Деймон, чуть не уронив стакан с пустым дном. — Да. Энди! Энди Старр. — А спрашивала про кого? — Елена. Елена Гилберт.***
Роуз понимала, что слова Деймона имеют вес, а её домыслы — пустые. Роуз желала любви Деймона, когда он давал лишь боль и разочарование. Роуз под тяжелым взглядом Деймона ушла вместе с Тревором и захлопнула дверь.