The spice must flow

Почему-то большинство из тех, кто хочет непременно обзавестись аналитическим мышлением, не осознает одной важной детали – чем это грозит. При определенном складе характера это грозит глубокой, разъедающей всё твое нутро скукой. Ты видишь большинство вариантов развития событий и предугадываешь те или иные действия – хоть пари заключай. Но до чего, до чего все это скучно. Особенно это скучно, когда окружающие начинают с тобой спорить и настаивать на своём видении ситуации, а ты вынужден – именно вынужден – сидеть и ждать, когда до них наконец дойдёт очевиднейшее. Вот и сейчас ментат дома Харконнен с некоторой тоской наблюдал, как очередной мальчик, доставленный во дворец для утех барона, дрожит и молчит. Потом он наверняка скажет какую-то колкость или что-то такое гордое, со значением "хоть убейте меня, но я ни за что не стану делать то, для чего вы притащили меня сюда". Или заплачет, умоляя о снисхождении и жалости. Но потом всё равно дело пойдёт по известному сценарию. Кстати, жалость. Какое отвратительное понятие. Пайтер повторил это слово, словно пробуя на вкус, и на вкус оно тоже было отвратительно. Пахло даже не то что убогостью и слабостью, но собственноручно сломленным духом. Какой-то гнилой мягкостью. Хотя это могло быть потому, что Пайтер де Врие был сильно не в духе. Казалось бы, обычное для него состояние, но оно тоже бывало разным. Иногда он бесил всех, кроме самого себя, а сейчас он бесил сам себя и пугал всех остальных. Барон был в отъезде, оставив Пайтера за главного, но должен был вернуться сегодня, и подарок для него как раз сейчас выпрашивал жалости. Подарок этот ментат выискивал с истинно мазохистским удовольствием, хотя и не без доли расчёта. Чего он терпеть не мог, так это хаотичности мыслей и действий. Много шуму и мало эффекта, а сам Пайтер предпочитал действовать сугубо наоборот. Меньше всего ему хотелось бы, чтобы барон Харконнен сорвал на нем ярость и неутолённое желание. Для этого были вот такие юнцы, сам же ментат любил игры несколько более утончённые. Он смотрел и смотрел на мальчика, замечая, что тот явно избегает смотреть на него. Пайтер самодовольно улыбнулся, и в тот же миг ему пришла в голову несравненная в своей дерзости мысль, и он уверенным шагом подошёл почти вплотную. Стало настолько тихо, что можно было явственно расслышать стук сердца пленника. – На колени. – Пайтер приказывал негромко, но чётко. Обычно его слушали с первого раза, тем более подобные трусы. Он всё рассчитал верно – как и в подавляющем большинстве случаев, мальчик медленно опустился на колени, рассудив, что послушным быть куда безопаснее. Ментат провел пальцем по нежной щеке. – Какой прекрасный цветок для коллекции господина. Пусть не самый редкий, но иногда так не хватает чего-то простого, м? Мальчик пытался отвести взгляд в сторону, но не поворачивая при этом головы. Презабавнейшее зрелище. Расширенные зрачки и бешеный пульс с головой выдавали его даже не страх, а панический ужас. Де Врие ещё немного помедлил, а затем резко взял его за подбородок, вынуждая поднять голову. Ужас в глазах, казалось, готов был выплеснуться за край. Пару секунд ментат запечатлевал этот момент, пару секунд перед тем, как приникнуть в поцелуе к этим мягким губам. Раздвинуть их языком, нагло врываясь в чужое тёплое пространство, чуть укусить за губу, не оставляя следов – и отстраниться. – Уведите его. – приказал он страже, брезгливо вытирая губы тыльной стороной ладони. Он прекрасно знал, что эту ночь Владимир посвятит изучению новой игрушки. Барон тоже постоянно скучал и тоже постоянно был в поиске новых ярких эмоций, так что это должно его занять – на время. В этом и был так любимый ментатом двойной смысл, да ещё и с выгодой для себя. А он – он будет наблюдать. И мысль о том, что он тоже немного поиграл с этой игрушкой, заставляла его аж дрожать от азарта, от ощущения собственной дерзости. С тех пор, как Пайтер де Врие побывал в господской кровати, его отношения с бароном особо не изменились, разве что стали более изощренными. Вот и сегодня Харконнен устроил по своему обыкновению спектакль в постели, де Врие по-прежнему смотрел. Разве что теперь он мог не прятаться, а открыто наблюдать за тем, как те, кто каких-то два часа назад были невинны, теперь срывают голос и отчаянно выгибаются в полумраке. Иногда он закрывал глаза и слушал хрипы и стоны, доносящиеся до него, впитывал эмоции, которыми воздух чуть ли не искрился. Воздух напитывался ими так, что сложно было дышать, казалось, он попросту не проталкивается в лёгкие. Горло будто пережимало чьей-то рукой, но оба они ждали этого – передозировки. Обычно барон кончал раньше, потому что не любил и не хотел трахать обмякшее под ним тело. Если после этого он не забывал взглянуть на ментата, то видел, как тот всё ещё хватает ртом воздух. Вряд ли что-то ещё могло польстить Владимиру сильнее, чем этот эмоциональный оргазм. Если звёзды складывались совсем удачно, то, собираясь спать после своих утех, барон звал де Врие с собой. Харконнену никакого счастья не доставляло спать на мокром и смятом белье, поэтому кровать для секса и кровать для сна были отдельными. Сегодня они оба превзошли сами себя. Полуоглушенный от чужих эмоций ментат бесцельно водил пальцем по длинному шраму, тянувшемуся по груди и животу весьма довольного Владимира. Тот тем временем рассуждал, что неплохо бы как-то клеймить тех, кто побывал под ним. – Знаешь, я думаю, надо начать вырезать на них свои инициалы. – Только не говори, что ты поручишь эту работу мне. А то ненароком ошибусь и вырежу свои. Пайтер де Врие чётко знал, когда надо соблюдать дистанцию, а когда можно дерзить. Сейчас дерзить было можно и отчасти нужно. Это было частью их игры. На людях ему полагалось вновь становиться холодным, жестоким, расчётливым и исполнительным – Владимиру очень нравилось мучить его в таком обличье, соблазнять ненароком, заводить до предела, зная, что ментат не имеет права, не может отойти от заданной роли, и ему остается лишь терпеть. Барон слишком высоко ценил его, чтобы банально унижать, но дразнить друг друга нравилось им обоим. Ментату нравилось просчитывать ответный ход, а барону нравилось предугадывать. Также частью игры было и обращение. В обычной обстановке де Врие мог обращаться к барону исключительно на "Вы", с соблюдением всех подобающих приличий. Харконнен же мог обращаться как угодно, но даже соблюдая правила всей этой игры, ментат умудрялся – или старался – провоцировать его. А уж без правил оба они провоцировали друг друга настолько, насколько хватало изобретательности. Как, например, сейчас. Владимир приподнялся на локте и задумчиво проговорил: – Не бери на себя больше дозволенного, Пайтер. А не то придется вырезать свои инициалы и на тебе. Как тебе такой вариант? Ментат внутренне вздрогнул, но специально сдержался, чтобы не доставлять Харконнену удовольствия увидеть, что стрела попала в цель. Потом нарочно светски улыбнулся и сказал самым учтивым тоном: – Я не в вашем гареме, господин. У нас... альянс. – О да. Альянс. В конце концов, ты где-то умудряешься брать таких роскошных гаремных щенков. Ладно, живи пока. С этими словами барон отвернулся и безмятежно заснул. Пайтер де Врие вытянулся в кровати, глядя в потолок, где под покровом ночи угадывалась лепнина. Иногда его аналитический ум выдавал мысль, что что-то в их отношениях неправильное, но что – Пайтер не мог понять, это его изрядно раздражало, и он гнал эту мысль подальше. Неправильное не с точки зрения окружающих, о нет. Большинство всегда стоит на ступень ниже меньшинства, не зря же элита так малочисленна. Неправильное с точки зрения логики, что ли. Ментат понял, что эта мысль опять начинает его раздражать. Так раздражает задача, у которой явно очень простое решение, и решение это никак не удается поймать, запечатлеть в символах, заключить в строгий порядок. И вообще думать было лень – такое редкое, но такое приятное чувство. Пайтер зарылся в подушку. В конце концов, оба они испытывали от этих отношений ни с чем не сравнимое удовольствие, удовольствие запретного толка. Пусть всё будет так, как есть. The spice must flow.