Панацея

Помоги мне, Слёзы мои утри, Склей обломки моей вселенной —

В Клоаке сыро и холодно. Слышатся стоны боли больных и искалеченных бедняков. Все они собираются у стен лечебницы Андерса. Всех, кого он может принять, маг впускает вовнутрь. Остальные греются вокруг костров, которые сами же и разжигают. Боль и страдания застыли в воздухе, теперь они марево, которое сводит с ума всех пришедших. Хоук тоже сыро и холодно, иногда она чувствует себя промозглой Клоакой, словно она — воплощение этого места. Хоть она и носит добротные вещи, в отличие от бедняков и пьянчуг, но ей все равно холодно и неуютно. Лечебница Андерса словно продувается ветрами со всех сторон, хотя остальным, кажется, вполне тепло, огонь в очаге действительно согревает их. Женщине становится теплее лишь когда лекарь проходит мимо. Она часто приходит к нему, в его лечебницу. Садится на дальнюю койку с плоским и твердым как камень тюфяком. Старается вести себя тихо и незаметно, чтобы не отвлекать его от дел. Ведь Андерс занимается благородным делом — спасает людей. По сравнению с его целями и его заботами её кажутся никчемными и незначимыми, и потому Хоук не смеет прерывать его, даже когда ей плохо и она желает услышать слова утешения. Женщина понимает насколько это эгоистично с ей стороны — занимать койку, на которой мог бы провести хотя бы одну спокойную ночь пациент Андерса, но она ничего не может поделать с этим. Если она перестанет приходить к нему, то сойдет с ума. Хоук приходит к нему с той самой ночи, когда Бетани не стало. Скверна сожрала её сестру, и пришлось отдать её малышку Бет Серым Стражам. Сестра хоть и жива физически, но Хоук кажется, что та умерла. И каждое её письмо, дошедшее до дома, служит тому прекрасным подтверждением. И она не может винить в участи сестры никого кроме себя. Андерс служит ей утешением, он — её панацея. И когда он заканчивает обход своих пациентов, Хоук с жадностью наблюдает за тем, как он очищает свои руки, так как это своего рода ритуал, завершающий его работу на этот день. А руки у лекаря красивые, особенно пальцы — длинные и тонкие, узловатые, а ладони — теплые. Он подходит к койке, на который сидит она и пристраивается рядом, почти у самого края. Обычно Хоук молчит, потому что тишины ей вполне достаточно. Но сегодня она решается заговорить, потому что говорить ей хочется сразу и обо всем: о Серых Стражах, о Глубинных тропах, о Море, что выгнал её из родного Ферелдена. Но все так или иначе возвращается к скверне. В Андерсе есть скверна: скверна с Глубинных троп, и скверна магическая, ведь чародейскую силу иначе уже и не именуют. В Хоук тоже эта скверна есть, она течет по её жилам. И это роднит её с лекарем. — Когда ты сказал мне, что Стражи умирают, проходя Посвящение, что ты имел в виду? — женщина мерзнет, дрожит, левую ногу почти свела судорога. Она не знает, что с ней происходит, но физическое состояние ей не кажется таким уж и важным. Андерс убирает упавшие на лоб волосы и тяжело вздыхает: — Некоторые умирают при Посвящении, когда мы… выпиваем скверну, если быть совсем уж точным, — при этих словах Хоук вздрагивает. — Но те, кто проходит этот обряд, как по мне, не имеют права числиться среди живых. Когда мы принимаем скверну, вся наша жизнь превращается в служение, пока однажды мы не жертвуем собой. Это тоже смерть… только отсроченная. Как будто бы ты взял пару золотых на попойку в кабаке, но потом все равно будешь обязан их вернуть. При упоминании о кабаке на её губах появляется измученная улыбка, как будто бы она услышала отменную шутку. — Андерс, умирать — это очень страшно? — спрашивает она, словно малый ребенок у мудрого родителя. — Странно слышать это от женщины, которая каждый день сталкивается со смертью лицом к лицу, — лекарь хмыкает. — Убивать других и умирать самому — это отнюдь не одно и тоже, Андерс из Андерфелса, — на губах у неё появляется ухмылка — отражение его. — Смерть проходит близко, но забирает не тебя… И я вот все думаю, с самого начала, со смерти моего брата в Лотеринге: тот ли из нас умер, кто должен был умереть? И от этого все ноет, все горит там, где должно быть сердце. Помоги мне, Андерс. Ты же лекарь. Найди лекарство и заклятие от этой боли, от всех моих обид. — Увы, от сердца панацеи нет, — отвечает лекарь. На то он и лекарь, что всегда знает правильный ответ. — Мне холодно. Сердце горит, а мне холодно, как так? — она задает глупые вопросы, словно расстроенный ребенок, не сумевший разгадать секрет. — Я мерзну, и ладони у меня — ледяные… Андерс прижимает её ладонь к своей щеке. Ладони у Хоук теплые, и сама она пышет жаром. Лекарю кажется, что её попросту лихорадит. — Я бы посоветовал тебе оставаться дома. В теплой постели спать полезнее… чем здесь, — осторожно замечает он. — Андерс, ты можешь меня прогнать. Но ты же знаешь, что я не уйду. Останусь у дверей лечебницы и буду скулить, словно мабари. И буду плакать как ребенок. Не прогоняй меня, пожалуйста. Хотя бы не сегодня. — Никогда не думал, что сильным женщинам нужно утешение, — говорит лекарь. Он стаскивает с себя теплую мантию под которой оказывается обычная рубаха и кожаные штаны. Роба приятной тяжестью ложится на плечи женщины. — Вот. Так будет чуточку теплее. Она плотнее закутывается в мантию: — Да, конечно. Безусловно, для всех Хоук — сильная женщина, — у неё вырывается истерический смешок. — А я слабая, Андерс. Знаешь, когда я была маленькой, мы ходили в ночную. И когда разводили костер, я вызвалась принести сучья и ветки. Я всегда набирала целую охапку веток: она была настолько большой, что я не могла унести. Но я все равно поднимала эту охапку и тащила её, теряя половину всех веток, обязательно спотыкаясь и раздирая до крови коленки, но все равно продолжая идти. Я выросла, но ничего не изменилось: я по-прежнему теряю ветки, и по прежнему до крови раздираю коленки, несу ношу, что мне не по силам. Я слабая, Андерс, и не понимаю, почему продолжаю бороться… после смерти Карвера, после Бет. После всего. Холодок пробегает по спине лекаря, и он передергивает плечами. Откуда-то появляется сильное желание защитить Хоук, убедить её в обратном, в том, что она сильная и справится со всем. Беда в том, что сам Андерс в это не верит. Но должен заставить поверить в это её. Ведь, в конце концов, что значит человек без веры?.. — Ты продолжаешь бороться именно потому что ты сильная, — говорит он. — И я вовсе не собирался тебя прогонять. Ты можешь оставаться здесь сколько захочешь. И приходить сюда когда захочешь. Потому что я всегда буду рад видеть тебя. Хоук улыбается ему, потому что слова его вселяют в неё уверенность в том, что она действительно сильная и будет продолжать бороться вопреки всему. И лучшее, что лекарь мог сделать — это стать её панацеей. Он уже давно её лекарство от всех проблем. Даже от ноющего сердца.