Хочу

С сегодняшнего дня прошу считать меня: Недействительным, весьма сомнительным. Первое, что Абрамов чувствует при пробуждении — это руки. Руки обнимают его сзади за талию и являются мужскими. О том, который из этих фактов хуже, Ваня даже задумываться не хочет. Ещё меньше ему хочется думать о том, кому эти руки принадлежат. МГИМОшник медленно и осторожно начинает подниматься с постели, но попытка кончается неудачей — его только крепче перехватывают и прижимают к тёплой груди. — Стоять, — голос хрипловатый, но вполне узнаваемый. — Никуда не сбежишь, пока мы ситуацию не проясним. Ване хочется заорать так, чтобы уши заложило, но с губ срывается только тихий, страдальческий стон. Ка-ак? Ну как нужно было вчера напиться, чтобы оказаться в одной постели с Мусагалиевым? Чертыхаясь про себя, Абрамов пытается решить, что хуже — проснуться в одной постели с незнакомым мужиком, или с другом? — Ладно, — стараясь выглядеть спокойным, Ваня убирает со своей талии руки Азамата и отодвигается на край кровати. — Помнишь вчерашний вечер? Он очень надеется, что Азамат, в отличие от него, хоть что-то помнит, а ещё больше надеется на то, что тот не начнёт сыпать шутками и уходить от ответа. Азамат угрюмо хмурится, ерошит волосы и протирает глаза. Его сложившаяся ситуация, кажется, совсем не смущает. — А ты, что, не помнишь? Ваня хмурится, стараясь воссоздать картину событий. — Помню, как мы командами сидели в баре. Было весело, Оборин пел, Макаров всё пытался его остановить, потом мне вдруг очень захотелось в номер и… И ты вызвался меня проводить. Абрамов, задумавшись, замолкает, потому что дальше воспоминания определено были, но их никак не удавалось поймать. Он заворочался и чуть было не свалился с кровати, но Азамат вовремя его удержал и притянув к себе, лукаво глядя в глаза, промурлыкал: — А дальше? Глядя в эту донельзя довольную морду, Ваня ошарашено вспоминает. …Они в коридоре, рядом с номером. Азамат прижимает Ваню к стене, жарко дышит в шею, его руки гуляют под Ваниной рубашкой, а сам Абрамов обнимает его за шею, зарывается пальцами в волосы… …Они падают на кровать. Шумно и бестолково. А Мусагалиев его целует. Жадно и глубоко. И — только представьте масштаб этого пиздеца — Ваня ему отвечает… С кровати Абрамов всё же падает, не слабо приложившись при этом правым боком. — Твою ма-ать, — тянет он в опасной близости от истерики. Поздравляю, Иван Андреич, вчера закончилась ваша долгая и крепкая дружба. — И что делать теперь? Азамат так обезоруживающе фыркает, что Ваня никак не может определится — хочется ему придушить Мусагалиева или рассмеяться вместе с ним. — Задница болит? — Чего? — отняв руки от лица, хмурится Абрамов. — Задница, спрашиваю, болит? — Н-нет, — чуть помедлив отвечает Ваня, механически потирая ушибленный бок. Мусагалиев усмехается. — Вот и у меня — нет, значит и повода для паники не имеется. — Но… — Расслабься, МГИМОшник, иди, вон, чай с ромашкой себе завари. Азамат поднимается и уходит в ванную, хлопая дверью чуть сильнее, чем нужно. Следующие три дня Ваня проводит как на иголках. Никак не удаётся избавится от навязчивого ощущения, что ребята в курсе того случая, а если и не в курсе, то все как один догадываются. Ване очень не хочется терять друга, Ване стыдно от того, при каких обстоятельствах он его теряет. Ваня много думает, мало говорит и плохо спит. Ваня не знает, что делать и с кем советоваться. Ваня откровенно паникует, а Азамат только усугубляет ситуацию. Абрамову кажется, что он постоянно слишком близко, что эта близость вызывает подозрения и косые взгляды. Абрамов нервничает. А ещё, совсем чуть-чуть, чувствует себя бестолковой героиней дурацкого фильма для подростков. В эти же три дня Азамату кажется, что он медленно, но верно съезжает с катушек. Он предельно собран, он много улыбается, норовит со всеми поговорить и просто лучится энергией, но внутри скрипит зубами от раздражения. Очень хочется наорать на кого-нибудь, а ещё лучше с кем-нибудь подраться. Вообще-то, больше всего хочется быть рядом с Абрамовым, но тот бегает от него, как от прокажённого и это раздражает особенно сильно. Да и ладно бы просто бегал, можно было бы отловить в каком-нибудь коридоре и заставить поговорить по-человечески, так он же его откровенно боится, так и кажется, схватишь за руку — в обморок от страха грохнется. А схватить хочется. Потому что Ваня сам не свой — нервный, тихий, чрезмерно рассеянный, ходит с синячищами под глазами. И Азамату становится очень неуютно от мысли, что он виноват в этом его состоянии. А на очередной репетиции, когда во время одной из песен они с Ваней оказываются рядом, Азамат почти неосознанно встаёт к нему вплотную и закидывает руку на плечо. От одного прикосновения Мусагалиева так прошибает, что он почти ликует, когда в перерыве Ваня осторожно тянет его за рукав и почти тащит за кулисы. Оказавшись в маленькой, плохо освещённой комнатке, Абрамов прикрывает за собой дверь и пару секунд они молчат — Азамат смотрит на Ваню, Ваня изучает пол. Наконец, кажется собравшись с мыслями, Абрамов поднимает глаза и недовольно поджав губы, спрашивает: — И что это было? Азамат непонимающе хмурится, пытаясь сообразить, что могло не устроить МГИМОшника в новой песне. — А что не так? — Ты мне руку на плечо положил, — отвечает Абрамов и мысленно морщится от того, как глупо это прозвучало. Азамат недоумённо моргает, пытаясь вникнуть в суть претензии. — На «Кубке мэра Москвы» ты мне тоже руку на плечо положил. — Я… по-дружески, — не слишком уверено возражает Ваня. — А я, значит, со злым умыслом? — удивляется Азамат. — Вань, ты себя слышишь вообще? Абрамов сжимает руки в кулаки. — Да просто, блин, ты постоянно слишком близко, — выпаливает он, глядя куда-то в сторону. — Потому что мы друзья, Вань. Понимаешь, друзья обнимаются, проводят вместе время, разговаривают в конце концов, а не бегают друг от друга и не допытываются почему друзья закидывают им руки на плечи! — Да какие мы друзья теперь? — Абрамов смотрит то ли обижено, то ли с жалостью. — А кто мы, Вань? — вкрадчиво интересуется Мусагалиев. Ваня молчит, глядя куда угодно, только не на него. Азамат подходит чуть ближе, склоняет голову набок, осторожно заглядывает Абрамову в глаза. — Вань, ты чего нервный-то такой? — Я нервный? Ничуть, — Ваня, вразрез со словами, нервно хихикает. — Просто я пытаюсь хоть что-то делать с этим. Ты тоже, кстати, мог бы озаботиться. Но тебе же плевать на то, что происходит, кто что может увидеть и о чём подумать, ты же вообще ничего не хочешь! Абрамов замолкает, глубоко вздыхает и прячет за спину мелко подрагивающие руки. Азамат выдыхает со свистом, качает головой, бормочет еле слышно: — Как же ты, Абрамов, меня всё-таки достал. И продолжает уже громче, поднимая голову:  — Хочу. Я, вообще, много чего хочу, знаешь? Хочу на тебя смотреть. И чтобы ты на меня смотрел тоже хочу. Хочу тебя целовать. Много и долго. Обнимать тебя хочу. И желательно, чтобы ты тоже меня обнимал, да. Тебя хочу. Всего. Целиком. Ещё хочу, чтобы ты перестал трепать себе нервы. И себе, и мне. Плевать мне, что они подумают, — он кивает головой в сторону двери. — они там, а мы с тобой здесь. А больше всего хочу, чтобы ты понял наконец-то, что я, блядь, люблю тебя, Абрамов! Ясно?! Ваня устало трёт переносицу и улыбается еле заметно. — Хорошо подумали, Азамат Тахирыч? Мусагалиев иронично выгибает бровь. — Хорошо ли я подумал? Серьёзно? Да я вынашивал план твоего совращения последние полгода, да у меня двенадцать вариантов неиспользованных осталось, а ты спрашиваешь хорошо ли я подумал? — Ваня открывает рот, но Азамат не даёт ему заговорить. — И если ты хочешь спросить серьёзно ли я, то да, я серьёзен аки сердечный приступ. И вообще… — Издеваешься? — фыркает Ваня. — Так заметно? — Ладно, — Абрамов подходит почти вплотную. — Только не жалуйся потом. Азамат хочет возразить, что если уж кто-то и будет жаловаться, то точно не он, но не успевает. Ваня наклоняется и аккуратно целует его в губы, и у Азамата как-то неожиданно вылетает из головы всё, что он хотел сказать. А ещё он вдруг понимает, что как дурак радуется тому, что у Абрамова перестали дрожать руки. Он осторожно отстраняется и, заглядывая Ване в глаза, вздыхает: — А ещё, знаешь что, Абрамов? Хочу, чтобы ты выспался уже. Ваня поднимает руки в извиняющемся жесте. — Ничего обещать не могу. Мне, в последнее время, стало сложно засыпать одному. — Думаю, это поправимо, — ухмыляется Азамат, чувствуя, что что-то в его жизни необратимо меняется.