Лихорадит

После того, как Бонни, наконец, возвращается, Деймон выдыхает. Он больше не комкает одеяло и не швыряет его в стену, засыпая только с рассветом. Она здесь, в пространстве этой реальности. Она не сходит с ума от беспросветного одиночества, а значит всё в порядке. Возможно, Деймон всё ещё отчаянно скучает, но даже если и так, то это совершенно точно не проблема Беннет. В этом месте им положено всячески презирать друг друга, таково положение вещей. И он пытается унять вихри чего-то горького и колющего в груди, потому что она, наконец, здесь, и можно выдохнуть, честное слово. После того, как Бонни возвращается, она задерживает дыхание. Ей не дают глубоко вздохнуть. Шум, от которого она дёргано подскакивает на месте, а инстинкт самосохранения готов бросить её, закрывающую голову руками, на землю. И люди, они задавливают своими плечами, ещё чуть-чуть и затопчут, обязательно наступая тяжёлыми ботинками на глотку. Теперь всего слишком много. Это будто снежная лавина на голову, перемалывающая кости. Деймон всегда считал, что уж кто-кто, а Бонни Беннет умеет сбрасывать кожу, собираться по осколкам заново буквально из пепла, из праха, и идти дальше, держа голову высоко поднятой. И Бонни знает, что справится. Несмотря на то, что в этот раз ей очень не помешала бы хоть какая-то помощь. Но Елена улыбается, как обычно, с не очень искренним счастьем, не видя дальше кончика своего носа, а Кэролайн отсутствует, вернётся только через год, если верить её словам, разумеется. У Бонни пропущенных звонков – добрых полсотни от Джереми Гилберта, на которые реагировать как-то совсем не хочется. И одно голосовое сообщение, включающее в себя ворчание Деймона, по поводу краткости её автоответчика, и слова о том, как он немного скучает. Заслушано до дыр, потому что заставляет широко улыбаться тайком с щемящим чувством внутри на последних предложениях. Бонни вырывается из сна, вскакивая с кровати, падает на пол, разбивая в кровь коленные чашечки, и давится криком, вставшим поперёк трахеи. Чтобы прийти в себя и открыть глаза ей нужно ровно двести шестьдесят секунд. Рядом никого нет, а пол жутко ледяной, но зато помогает унять сердцебиение. Бонни не плачет, её глаза превратились в снежную пустыню. Кая больше нет здесь, и он, вроде, не может навредить ей. Только Бонни знает, что такое посттравматический синдром, и она не может это контролировать. Деймону, чтобы понять – с ней не «уже точно всё хорошо, Деймон, я в порядке», нужно четыре секунды и её взгляд в никуда, пока все отворачиваются. Ему не приходит в голову, привести к ней подруг на дурацкий девичник. Бонни не нужны старые мелодрамы и низкокалорийное мороженое. Но он, правда, не знает, как поступиться к ней, ведь «один телефонный звонок не делает нас друзьями». Поэтому Деймон шастает по спящему кампусу полночи, то и дело проходя мимо её двери до тех пор, пока не слышит грохот и её барабанящий пульс. Он врывается в комнату, чуть не сорвав дверь с петель, и находит её на полу возле кровати. Бонни вскакивает и задыхается от страха. – Всё хорошо, это всего лишь я. Она хмурится так, будто сейчас разрыдается, и Деймон осторожно подходит к ней, сгребает в охапку, крепко прижимая к себе её, дрожащую и тонкую. Бонни утыкается лицом в его грудь, руками обнимая под курткой. Согревает невозможно сильно, лучше горячего какао в Рождество. За Деймоном нет ничего. Ни шума, ни людей. От него пахнет дорогим парфюмом, кружащим голову своей смесью горького и сладкого. И у неё под кожей усмиряются кошмары и чудовища, в глазах оттаивают пустыни, наполняясь солёной водой. Она плачет беззвучно и долго, отрывисто делая вдохи. Он гладит её по волосам и по спине, молчит, чувствуя, как её сердце бьётся о грудную клетку, будто загнанная птица. Бонни засыпает через несколько часов и лишь, когда он ложится сзади, обхватывая её рукой поперёк живота и целуя в макушку. Она жмёт его ладонь в своих пальцах так крепко, что он уходит только под утро, не желая ненароком разбудить. После Бонни дышит куда свободнее и держит голову поднятой. На следующую ночь ей не снятся плохие сны. Ей снятся поцелуи в волосы и сильные руки под поясницей, не дающие упасть. Её кожа становится гусиной. Во сне она прогибает спину дугой и утробно стонет, её шею щекочет язык и мокрые губы, оставляющее красные пульсирующие метки; её пальцы тонут в угольных волосах, а дыхание становится глубоким и рваным от прикосновений бледной кожи. Спёртый пылающий воздух застревает на промежутке размером в два сантиметра между их лицами. Бонни кажется, что они вот-вот вспыхнут как спичка. Его слишком много, и она хочет ещё больше. Это сладкое наваждение, заполняющее до краёв, вытесняющее все ненужное, оставляющее тягучую истому в венах и долгожданный штиль на душе, с привкусом горького парфюма. Утром Бонни трогает свой лоб, покрытый испариной, и думает, что Деймон был прав. Он – лихорадка. В случае с Бонни – неизлечимая.